Саймон Себаг-Монтефиоре - Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви

• Название: Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви
• Автор: Саймон Себаг-Монтефиоре
• Жанр: История
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-17-982901-0

Библиотека проекта «История Российского государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники исторической литературы, в которых отражена биография нашей страны от самых ее истоков. Саймон Себаг Монтефиоре – английский историк, член Королевского литературного общества, один из самых известных в Англии специалистов по русской истории. Творчество Монтефиоре отмечено многими наградами, а книги изданы на 48 языках и стали мировыми бестселлерами. Основанная на документальных источниках книга «Екатерина Великая и Потёмкин» номинировалась на награды «Samuel Johnson», «Duff Cooper» и «Marsh Biography Prizes», а также на премию «British Book Awards» в номинации «Лучшая историческая книга года».

---

Всего лишь три дня спустя Румянцев вплотную подошёл к восьмидесятитысячной турецкой армии, удобно расположившейся у слияния рек Ларги и Прута и ожидавшей прибытия великого визиря с основной армией [22].

Седьмого июля 1770 года Румянцев и Потёмкин, выстроив русские войска в каре, пошли на штурм турецкого лагеря, с волнением ожидая ответного выпада турок. Потёмкин впервые увидел османскую армию – это огромное, поражающее воображение, шумное нагромождение шёлковых шатров, ветхих телег, зелёных знамён, развевавшихся бунчуков (турецких символов власти). Османская империя только в следующем столетии станет необъятно расплывшейся и нерешительной, а в то время она ещё была способна собирать существенные военные силы из резервов своих удалённых пашалыков – с месопотамских равнин и холмов Анатолии, из портов варварских земель и балканских регионов; когда султан поднимал знамя Пророка, в армию отовсюду тянулись новобранцы.

Принц де Линь писал, что турки, «которым отказывают в искусстве военном… несмотря на то, ведут войну по некоторой методе». Метода заключалась в том, чтобы кое-как выстроить многочисленные армии в форме пирамиды и обрушить их на русских солдат – конница и пехота с гиканьем волнообразно сменяли друг друга. Янычары некогда были самой страшной пехотой в Европе, однако со временем они опустились и стали походить на богатых и заносчивых императорских гвардейцев Римской империи – они куда больше заботились о своих торговых местах и дворцовых интригах, чем о сражениях. И всё же турки гордились своей верностью исламу и своим мастерством и с достоинством носили красно-золотые шапки, белые туники, широкие шаровары, жёлтые ботинки, изогнутые сабли, копья и пистолеты.

Цвет османской кавалерии составляли татары и сипахи – турецкие феодалы, которые умели стрелять из пистолета, вскакивая на лошадь или спешиваясь. Они носили доспехи, богато украшенные драгоценностями, или яркие жилеты с шароварами, таким образом часто оставляя руки незащищёнными. Их вооружение составляли изогнутые сабли с гравировкой, кинжалы, копья и пистолеты с инкрустацией. Дисциплина не была их сильной стороной: они шли в бой, только когда были готовы, и часто бунтовали. Для янычар было обычным делом украсть лошадь и ускакать с поля боя, напасть на своего начальника или продать армейское продовольствие на сторону. Основную часть османской армии составляли нерегулярные войска, которых рекрутировала анатолийская знать и которым не платили жалованье – предполагалось, что они сами прокормят себя мародёрством. Несмотря на усердие французских советников, в том числе барона де Тотта, османская артиллерия во многом уступала русской, а их мушкеты давно устарели, и хотя их стрелковое искусство было на высоте, частота стрельбы оставалась низкой.

Турецкие воинские порядки, уже давным-давно отжившие своё, отнимали очень много сил. Когда всё было готово к наступлению, разношёрстная толпа из сотен тысяч солдат, прибегнув к помощи опиума [23], воспламенялась жаром священного гнева. «Пятисоттысячное войско, – позднее рассказывал Потёмкин графу де Сегюру, – стремится как река». Он уверял, что пирамидальный строй их войск формируется по мере убывания храбрости воинов: «В вершине ‹…› становятся отважнейшие из них, упитанные опиумом; прочие ряды, до самого последнего, замещены менее храбрыми и, наконец, трусами». Как вспоминал де Линь, атаку сопровождали «громкие вопли, множество диких голосов, ревущих: алла, алла, алла!» Чтобы не сдавать позиций под таким натиском, от пехоты требовалась железная дисциплина. Любой попавший в плен русский лишался головы под крик «не бойся!», и отрубленную голову поднимали на пику. Их религиозное воодушевление «возрастало пропорционально опасности».

Русские нашли способ справиться со стремительностью турецкой атаки: они выстраивались в каре, которое могло устоять против натиска грозно ревущих воинов. Турецкое войско – «самый опасный враг и в то же время достойный наибольшего презрения», писал позднее де Линь: опасный, если позволить ему пойти в атаку, и жалкий, если опередить его. Сипахи или татары, «роем» окружавшие российские каре, скакали, гарцевали, похваляясь своим искусством верховой езды и выделывая трюки, и тем самым доводили себя до изнеможения. И тогда румянцевские каре шли в наступление – эта лёгкая и метко стреляющая пехота, вымуштрованная с поистине прусской дотошностью, двигалась под прикрытием казаков и гусаров, и полки связывались между собой с помощью егерей. Потерпев неудачу, турки либо бежали врассыпную, словно кролики, либо бросались в смертельный бой. Обычно всё заканчивалось «страшной резнёй», рассказывал Потёмкин. «Турки обладают врожденным воинским инстинктом, который делает их превосходными солдатами; однако они способны только на первое движение и не в состоянии продумать следующий шаг (…) Смешавшись, они начинают вести себя как сумасшедшие или как малые дети» [24].

Так и случилось, когда войска Румянцева с помощью артиллерии и стоического терпения отбили атаки турок и взяли штурмом турецкий лагерь в битве при Ларге; 72 000 турок и татар оставили свои оборонительные сооружения и бежали. Потёмкин, прикомандированный к корпусу князя Николая Репнина, во главе авангардного отряда атаковал лагерь крымского хана и, согласно Румянцеву, «предводя особливой каре, был из первых в атаке укрепленного там ретраншамента и овладении оным». Потёмкин был вновь представлен к награде, на этот раз ему вручили орден Святого Георгия третьей степени, и он отправил императрице благодарственное письмо [25].

Вскоре новый великий визирь вместе с основной турецкой армией перешёл в наступление, чтобы помешать встрече двух русских армий под предводительством Румянцева и Панина. Он пересёк Дунай и пошёл вверх по течению Прута, рассчитывая соединиться с войсками, отступившими в битве при Ларге. Двадцать первого июля 1770 года чуть южнее Ларги Румянцев повел двадцать пять тысяч своих солдат против ста пятидесяти турецких воинов великого визиря, разбивших лагерь за тройным укреплением у озера Кагул. Несмотря на численное неравенство, Румянцев принял решение атаковать. Усвоив уроки сражения при Ларге и приобретя определённую уверенность, он сформировал перед главными турецкими позициями пять каре. Потёмкин со своей конницей стоял на защите военных обозов «от многочисленных татарских орд и препятствовал нападениям с тыла». Отдавая Потёмкину приказ, Румянцев якобы произнёс: «Григорий Александрович, доставьте нам пропитание наше на конце вашей шпаги» [26].

Турки не извлекли никаких уроков из сражения при Ларге и были чрезвычайно удивлены этой атаке. Они яростно сражались весь день, но после отчаянной кровопролитной борьбы были вынуждены бежать, оставив на поле сто тридцать восемь орудий, две тысячи пленных и двадцать тысяч убитых. Румянцев блестяще воспользовался этой победой, направив армию дальше по течению Дуная: двадцать шестого июля Потёмкин помог Репнину взять крепость Измаил, а десятого августа – Киликию. Шестнадцатого сентября генерал Панин взял штурмом Бендеры, а Румянцев завершил свою кампанию десятого ноября [27], завоевав Браилов. Эти замечательные новости обрадовали императрицу.

Екатерина повелела отправить российский Балтийский флот, любимое детище Петра I, через Северное море, Ла-Манш и Гибралтар в восточную часть Средиземного моря, чтобы ударить по туркам с тыла. Адмирал граф Алексей Орлов никогда не был в море, и действительное командование легло на плечи двух офицеров-шотландцев – Джона Эльфинстона и Сэмюэля Грейга. Невзирая на отважные попытки Петра I приучить русских крестьян к морской качке, в матросы годились только ливонцы и эстонцы. Во флоте служили лишь несколько русских офицеров, и все они имели плачевный вид. Когда Эльфинстон пожаловался на них Екатерине, та ответила: «Незнание русских происходит от их молодости, а незнание турок – от их старческой немощи» [28]. Англия оказала России помощь в этой военной операции: в то время Лондон еще не считал турок своими естественными союзниками, а «русского медведя» – естественным врагом. «Восточный вопрос» пока не поднимался – напротив, Франция враждовала с Англией, а Турция заключила с Францией союз. Когда русский флот, чьи корабли то и дело давали течь, достиг английских берегов, 800 матросов оказались больны. Измученные морской болезнью крестьяне, вероятно, представляли собой жалкое и нелепое зрелище для жителей Халла и Портсмута, где корабли остановились, чтобы пополнить запасы воды и оружия и восстановить силы.

Собрав все корабли в тосканском Ливорно, орловский флот наконец достиг османских вод. Замысел спровоцировать восстание среди хитрых греков и черногорцев не удался, и Орлов предпринял нерешительную попытку атаковать турецкий флот около острова Хиос. Турки отступили в безопасную для них Чесменскую бухту, где Сэмюэль Грейг устроил спящим османским матросам зажигательную колыбельную. В ночь с 25 на 26 июня русские брандеры подошли к берегу. Из-за этой «искусной засады» Чесменская бухта стала походить на преисподнюю: гавань, «загромождённая кораблями, порохом и артиллерией, вскоре превратилась в вулкан, который поглотил весь военно-морской флот турок» [29], писал барон де Тотт, наблюдавший за происходившим со стороны турок. Одиннадцать тысяч османских воинов погибли. Алексей Орлов с гордостью доложил Екатерине, что воды Чесменской бухты обагрились кровью, и императрица-победительница написала об этом чудовищном и совершенно не соответствовавшем духу Просвещения событии взволнованному Вольтеру [30]. Это был самый ужасный день для турецкой армии со времён битвы при Лепанто.