Саймон Себаг-Монтефиоре - Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви

• Название: Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви
• Автор: Саймон Себаг-Монтефиоре
• Жанр: История
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-17-982901-0

Библиотека проекта «История Российского государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники исторической литературы, в которых отражена биография нашей страны от самых ее истоков. Саймон Себаг Монтефиоре – английский историк, член Королевского литературного общества, один из самых известных в Англии специалистов по русской истории. Творчество Монтефиоре отмечено многими наградами, а книги изданы на 48 языках и стали мировыми бестселлерами. Основанная на документальных источниках книга «Екатерина Великая и Потёмкин» номинировалась на награды «Samuel Johnson», «Duff Cooper» и «Marsh Biography Prizes», а также на премию «British Book Awards» в номинации «Лучшая историческая книга года».

---

Когда раздел Польши был уже почти утверждён, в дело вмешалась Швеция – традиционный союзник Турции. Долгие годы Россия тратила миллионы рублей на взятки с тем, чтобы эта страна оставалась ограниченной монархией, разделённой противостоянием сторонников России и Франции. Но в августе 1772 года новый молодой король Швеции Густав III совершил дворцовый переворот и восстановил абсолютную монархию. Он также убедил турок в необходимости дать отпор врагам. Тем временем на переговорах в Фокшанах Орлова начала утомлять турецкая неуступчивость в ответ на его требование признать независимость Крыма. Были ли тому виной сложность дипломатии, тонкости турецкого этикета или присутствие Потёмкина, зевавшего на диване в своём халате, но так или иначе Орлов предъявил туркам ультиматум и тем самым сорвал переговоры. Турки удалились.

У Орлова были и другие заботы: императорский двор находился в кризисе. Двадцать третьего августа он внезапно, не дожидаясь дальнейших указаний, покинул переговоры и, гоня лошадей во весь опор, отправился в Петербург. Если в это время Потёмкин и вправду лежал на диване, то скоропалительный отъезд Орлова должен был прибавить ему задумчивости.

У санкт-петербургских ворот Григория Орлова остановили по срочному указу императрицы. По причине карантина ему было велено отправиться в Гатчину – находившееся неподалеку его имение.

Несколькими днями раньше, тридцатого августа, двадцатишестилетний красавец, конногвардейский корнет Александр Васильчиков был назначен генерал-адъютантом её величества и занял покои в Зимнем дворце. Придворным было известно, что связь Екатерины и Васильчикова длится уже месяц. Их познакомил Никита Панин, и с тех пор Екатерина пристально наблюдала за молодым человеком. Когда он сопровождал её карету в Царском Селе, императрица подарила ему золотую табакерку с надписью «за содержание караулов», что было весьма необычно для его положения. Первого августа он был назначен камер-юнкером [47].

Узнав, что Орлов возвращается из Фокшан, Екатерина взволновалась и рассердилась, поскольку его бегство с уже почти провалившихся переговоров приковало к её частной жизни внимание всех европейских правительств. Иностранные послы и впрямь растерялись, так как полагали, что Орлов был спутником Екатерины на всю жизнь. Они уже привыкли балансировать между Паниными и Орловыми, которые теперь заключили союз с братьями Чернышевыми. Никто не понимал, какие политические последствия повлечёт за собой появление Васильчикова, однако было очевидно, что Орловы лишаются своего положения, а Панины, напротив, возвышаются.

Отношения Орлова и Екатерины испортились уже два года назад, и мы не вполне знаем, почему. Ей было сорок лет, ему – тридцать восемь, возможно, обоим хотелось найти более молодых партнёров. Он никогда в полной мере не разделял её интеллектуальных интересов. Она могла доверять ему в вопросах политики, они вместе прошли через многое, и у них был общий сын. Но в интеллектуальном отношении Орлов был всё-таки человеком ограниченным; Дидро, который позднее познакомился с ним в Париже, сравнил его с котлом, «который вечно кипит, но ничего не варит». Возможно, по сравнению с Потёмкиным простоватая солидность Орлова потеряла для императрицы свою привлекательность. Однако остаётся загадкой, почему она не призвала Потёмкина занять его место. Может быть, после долгих лет, когда она считала себя обязанной Орлову и его семье, она не нашла в себе готовности выдержать властный и эксцентричный характер Потёмкина. Позднее она будет сожалеть о том, что сразу же не послала за ним.

Как Екатерина потом напишет Потёмкину, в тот же день, когда Орлов уехал на юг, некто рассказал ей о подлинных масштабах его супружеской неверности. Екатерина призналась, что Орлов «бы век остался, есть ли б сам не скучал». Эти слова обычно принимают за чистую монету, но за все эти годы Екатерина не могла не догадаться о его грешках. Его неразборчивость и сексуальные аппетиты были отлично известны иностранным послам. «Он любит так же, как ест, – заявлял Дюран, – и ему все равно, что калмычка или финка, что первая придворная красавица. Настоящий бурлак». Так или иначе, императрица решила, что «уже доверки иметь» к нему не может [48].

Екатерина откупилась от Орлова с щедростью, которая и в дальнейшем будет сопутствовать ей в любовной жизни: он получил ежегодную пенсию в 150 000 рублей, 100 000 рублей на обустройство своего дома и строящийся Мраморный дворец в стиле неоклассицизма, а также 10 000 крепостных и иные богатства и привилегии, в том числе два серебряных сервиза – для повседневного использования и для особых случаев [49]. В 1763 году император Франц I, супруг Марии Терезии, пожаловал ему титул князя Священной Римской империи. В России княжеским титулом могли обладать только наследники древних царствующих домов[25]. Если в XVIII веке государи желали сделать кого-то князем, они обращались к императору Священной Римской империи, который был наделён этой властью. И теперь Екатерина позволила своему бывшему любовнику сохранить этот титул.

В мае 1773 года князь Орлов вернулся ко двору и занял свои прежние должности, хотя Васильчиков оставался императорским фаворитом – а покинутый Потёмкин в нетерпении ожидал решения своей судьбы [50].

Вернувшись в армию, Потёмкин, должно быть, испытывал разочарование. Единственным утешением было то, что 21 апреля 1773 года Екатерина повысила его до звания генерал-поручика. В правящих кругах ему завидовали. «Повышение Потёмкина для меня – пилюля, которую не в силах проглотить, – писал брату Семён Воронцов [51]. – Когда он был подпоручиком гвардии, я уже был полковником, и он отслужил куда меньше меня» [52]. Воронцов решил подать в отставку, как только война подойдёт к концу. Эта провальная, изматывающая кампания порождала недовольство даже среди ветеранов румянцевских побед. Была предпринята ещё одна попытка мирных переговоров, на этот раз в Бухаресте. Но момент был упущен.

И вот утомлённая армия Румянцева, сократившаяся до 35 000 солдат, вновь перешла Дунай и нанесла удар по непокорной крепости Силистрии. Фельдмаршал Румянцев рапортовал, что Потёмкин в суровые зимние холода положил начало боевым действиям, подойдя к Дунаю и несколько раз отправив свои войска в атаку на другой берег реки. «Когда армия приближилась к переправе чрез реку Дунай и когда на Гуробальских высотах сопротивного берега в немалом количестве людей и артиллерии стоявший неприятельский корпус приуготовлен был воспящать наш переход… граф Потёмкин… первый от левого берега учинил движение чрез реку на судах и высадил войска на неприятеля». Новоиспечённый генерал-поручик захватил османский лагерь седьмого июня. К этому времени Потёмкин уже был на особом счету: генерал князь Юрий Долгоруков, еще один представитель этого обширного клана, заявлял, что у «робкого» Потёмкина «никогда ни в чём порядку не было» и он пользовался уважением Румянцева лишь благодаря своим «связям у Двора». Однако воспоминания Долгорукова известны своей недостоверностью. Требовательный Румянцев, как и его офицеры, восхищался Потёмкиным и благоволил ему, высоко оценивая его роль в ходе кампании [53].

Мощный гарнизон Силистрии совершил жестокий набег на войско Потёмкина. Согласно Румянцеву, двенадцатого июня неподалёку от Силистрии он отразил ещё одну атаку, сокрушив вражескую артиллерию. Армия Румянцева вновь подошла к хорошо знакомым стенам Силистрии. Восемнадцатого июня генерал-поручик Потёмкин, командуя авангардным войском, преодолел все невероятные трудности и опасности и изгнал врага из городских укреплений. Седьмого июля он разбил турецкую кавалерию численностью семь тысяч человек. В объятиях Васильчикова и, вероятно, даже благодаря его приятному, но скучному обществу Екатерина не забыла о Потёмкине: сочиняя в июне письмо Вольтеру о военных событиях на Дунае, она впервые упоминает имя Потёмкина. Она скучала по нему [54].

Лето обернулось осенью, и Потёмкин был занят надзором за постройкой артиллерийских батарей на острове напротив Силистрии. Погода ухудшалась, и по всему было видно, что турки не собирались уступать крепость. «На острову ‹…› где отягощала и суровость непогоды и вопреки ‹…› вылазок от неприятеля, производил он [Потёмкин] в действие нужное тогда предприятие на город чрез непрестанную канонаду и нанося туркам превеликий вред и страх» [55]. Русские наконец проникли за городские стены, и турки сражались за каждую улицу и каждый дом. Румянцев отступил. Наступили морозы. Потёмкинские батареи вновь принялись бомбардировать крепость.

В этот напряжённый и неудобный момент в румянцевский лагерь прибыл придворный с письмом императрицы для Потёмкина. Оно датировано четвертым декабря и говорит само за себя: «Господин генерал-поручик и кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию, что Вам некогда письма читать. Я хотя и по сю пору не знаю, преуспела ли Ваша бомбардирада, но, тем не менее, я уверена, что все то, чего Вы сами пред приемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему Вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу Вы любите. Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то Вас прошу попусту не даваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься, сделаете вопрос, к чему оно писано? На сие Вам имею ответствовать: к тому, чтоб Вы имели подтверждение моего образа мысли об Вас, ибо я всегда к Вам весьма доброжелательна. Екатерина» [56].