Саймон Себаг-Монтефиоре - Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви

• Название: Екатерина Великая и Потёмкин: имперская история любви
• Автор: Саймон Себаг-Монтефиоре
• Жанр: История
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-17-982901-0

Библиотека проекта «История Российского государства» – это рекомендованные Борисом Акуниным лучшие памятники исторической литературы, в которых отражена биография нашей страны от самых ее истоков. Саймон Себаг Монтефиоре – английский историк, член Королевского литературного общества, один из самых известных в Англии специалистов по русской истории. Творчество Монтефиоре отмечено многими наградами, а книги изданы на 48 языках и стали мировыми бестселлерами. Основанная на документальных источниках книга «Екатерина Великая и Потёмкин» номинировалась на награды «Samuel Johnson», «Duff Cooper» и «Marsh Biography Prizes», а также на премию «British Book Awards» в номинации «Лучшая историческая книга года».

---

Лето обернулось осенью, и Потёмкин был занят надзором за постройкой артиллерийских батарей на острове напротив Силистрии. Погода ухудшалась, и по всему было видно, что турки не собирались уступать крепость. «На острову ‹…› где отягощала и суровость непогоды и вопреки ‹…› вылазок от неприятеля, производил он [Потёмкин] в действие нужное тогда предприятие на город чрез непрестанную канонаду и нанося туркам превеликий вред и страх» [55]. Русские наконец проникли за городские стены, и турки сражались за каждую улицу и каждый дом. Румянцев отступил. Наступили морозы. Потёмкинские батареи вновь принялись бомбардировать крепость.

В этот напряжённый и неудобный момент в румянцевский лагерь прибыл придворный с письмом императрицы для Потёмкина. Оно датировано четвертым декабря и говорит само за себя: «Господин генерал-поручик и кавалер. Вы, я чаю, столь упражнены глазеньем на Силистрию, что Вам некогда письма читать. Я хотя и по сю пору не знаю, преуспела ли Ваша бомбардирада, но, тем не менее, я уверена, что все то, чего Вы сами пред приемлете, ничему иному приписать не должно, как горячему Вашему усердию ко мне персонально и вообще к любезному Отечеству, которого службу Вы любите. Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то Вас прошу попусту не даваться в опасности. Вы, читав сие письмо, может статься, сделаете вопрос, к чему оно писано? На сие Вам имею ответствовать: к тому, чтоб Вы имели подтверждение моего образа мысли об Вас, ибо я всегда к Вам весьма доброжелательна. Екатерина» [56].

Потёмкину, окружённому опасностями, в грязи, холоде и опасной неустроенности мрачного лагеря у Силистрии это письмо, должно быть, показалось весточкой с горы Олимп, и таковым оно и было. Оно не слишком похоже на наспех сочинённую, полную страсти любовную записку. Напротив, это продуманный, аккуратный и тщательно составленный текст, который говорит о многом – и ни о чём. Письмо не приглашает Потёмкина в столицу, но очевидно, что это призыв, а возможно, и флирт. Можно полагать, что Потёмкину был к тому времени известен «образ мыслей» Екатерины о нём: она уже была влюблена в человека, который обожал её больше десяти лет. По всей видимости, они уже состояли в переписке, раз Екатерина подразумевает, что Потёмкин не удостаивает все её письма ответом. Его беспечное игнорирование писем императрицы добавляло ему привлекательности в глазах Екатерины, особенно учитывая окружавшую её атмосферу льстивого благоговения. Взволнованный Потёмкин трактовал письмо как долгожданное приглашение приехать в Петербург.

Нужно добавить, что страх Екатерины за жизнь Потёмкина не был беспочвенным. Румянцеву нужно было увести свою армию от беспорядочных столкновений у Силистрии и благополучно переправить ее через Дунай. Потёмкину выпала честь выполнить самую опасную часть операции: Румянцев вспоминал, что Потёмкин со своими солдатами переправился лишь после того, как основная часть армии пересекла реку, поскольку ему нужно было обеспечивать прикрытие на вражеском берегу [57]. И всё же было бы преуменьшением сказать, что Потёмкин торопился обратно в столицу.

Недоброжелатели Потёмкина, такие как Семён Воронцов или Юрий Долгоруков, записывали свои воспоминания в основном уже после его смерти, когда стало модным его осуждать; они заявляли, что он был некомпетентным трусом [58]. Однако как мы видели, фельдмаршалы Голицын и Румянцев высоко ценили успехи Потёмкина ещё до того, как он пришёл к власти, а другие офицеры упоминали в письмах друзьям о его отваге. Рапорт Румянцева аттестует Потёмкина как одного из тех военных командиров, что своей храбростью и мастерством упрочили славу российского оружия. Где правда?

Лестный рапорт Румянцева был написан для Екатерины в 1775 году, уже после возвышения Потёмкина, поэтому не исключено, что фельдмаршал преувеличил его заслуги – однако ложь Румянцеву была не свойственна. Поэтому можно заключить, что Потёмкин героически проявил себя в Турецкой войне и достойно завоевал славу.

Как только армия отправилась на зимние квартиры, он умчался в Санкт-Петербург. Его нетерпение не осталось незамеченным, вызвало подозрения и обсуждалось среди придворных интриганов, которые задавали друг другу один и тот же вопрос: «Отчего такая спешка?» [59]

6. На верху щастия

Твои прекрасные глаза меня пленили, и я трепещу от желания сказать о своей любви.

Г.А. Потёмкин Екатерине II, февраль-март 1774 г.

Эта хорошая голова забавна, как дьявол.

Екатерина II о Г.А. Потёмкине

Все так изменилось с тех пор, как приехал Григорий Александрович!

Е.М. Румянцева П.А. Румянцеву, 20 марта 1774 г.

В январе 1774 года исполненный надежд генерал-поручик Григорий Потёмкин приехал в Санкт-Петербург. Он прибыл ко двору, где царила неразбериха, и по всей видимости ожидал, что будет приглашён к ложу императрицы и государственным делам. Если так, то его ждало разочарование.

Генерал поселился во флигеле дома своего зятя Николая Самойлова [1] и отправился на поклон к императрице. Рассказала ли она ему о всех тех бедах и интригах, которые окружили её? Просила ли она его выказать терпение? Потёмкин был так возбуждён завышенными ожиданиями, что терпение далось ему нелегко. С самого детства он был убеждён, что ему суждено властвовать, и он любил Екатерину с тех пор, как стал гвардейцем. Он был сама страсть и влечение, но ему пришлось научиться ждать. Он часто появлялся при дворе и развлекал Екатерину. Придворные знали, что дела Потёмкина идут в гору. Однажды он поднимался в покои Зимнего дворца и встретил на ступенях князя Орлова. «Что нового при дворе?» – спросил Потёмкин. «Ничего, – ответил князь Орлов, – только то, что вы подымаетесь вверх, а я иду вниз». Но ничего и в самом деле не происходило – по крайней мере, на публике. Дни сменялись неделями. Для потёмкинской натуры ожидание было невыносимым. Екатерина оказалась в непростой и щепетильной ситуации – как в интимном, так и в политическом смысле, – поэтому она действовала медленно и осторожно. Васильчиков оставался её официальным любовником, проживая в собственных дворцовых покоях и предположительно деля с ней постель. Однако в качестве партнёра он разочаровал Екатерину: она находила его невыносимо скучным. Скука породила несчастье, а потом и презрение. «Всякое [его] приласканье во мне слезы возбуждало», – позднее напишет она Потёмкину [2]. Потёмкин терял терпение: она отправляла ему обнадёживающие письма, она призывала его к себе – он приехал при первой возможности, ведь он преданно ждал этого момента двенадцать лет. Она знала, как он умён и талантлив, почему же не позволить ему оказать ей помощь? Она признала, что её чувства к нему – те же, что и его чувства к ней. Почему она не отвергнет Васильчикова?

Но перемены всё не наступали. Он прямо спросил Екатерину, что означал её призыв. Она ответила нечто вроде: «Calme-toi. Я обдумаю ваши слова, подождите моего решения» [3]. Возможно, ей хотелось, чтобы он сперва постиг все политические хитросплетения её ситуации, а может быть, она дразнила его, надеясь, что их отношения выйдут на новый этап, когда настанет подходящий момент. Никто не был так убеждён в необходимости тщательной подготовки, как Екатерина. Скорее всего, она просто хотела, чтобы он сделал решающий шаг, поскольку нуждалась в его бесстрашной уверенности не меньше, чем в его остром уме и любви. Потёмкин вскоре понял, зачем понадобился Екатерине именно сейчас – многое он понимал и раньше, но после беседы с императрицей и своими друзьями, должно быть, осознал, что она оказалась в самом глубоком кризисе за всю историю своего правления – кризисе политическом, военном и любовном. Всё началось за несколько месяцев до этого, на земле яицких казаков.

В тысячах вёрст на юго-восток от Москвы, в совершенно другом мире, не похожем на Санкт-Петербург, находился Яицкий городок, столица яицкого казачества. Там семнадцатого сентября 1773 года перед возбуждённой толпой казаков, калмыков и татар предстал харизматичный донской казак и объявил, что он – император Пётр III, который остался в живых и теперь поведёт народ на борьбу с преступной Екатериной. Он называл её «немкой», «дочерью злого дьявола». Самопровозглашённым «императором» был Емельян Пугачёв, темноволосый, смуглый, поджарый солдат-дезертир с чёрной козьей бородкой. Он был совершенно не похож на Петра III, но это не имело значения, поскольку в этой далёкой местности никто не знал, как выглядел настоящий император. Пугачёв родился приблизительно в 1740 году (и был почти ровесником Потёмкина), сражался в Семилетней войне и участвовал в осаде Бендер. Он открыто выражал недовольство правительством, был арестован, но сумел сбежать.

Он раздавал обещания направо и налево и слыл «сладкоязычным, милостивым и мягкосердечным русским царём». Он показывал народу «царские отметины» на теле, чтобы убедить простых озлобленных людей в том, что обладает стигматами, которые, как они верили, отличают подлинного помазанника Божия. Он обещал им «земли, воды, леса, дома, травы, хлеба, реки, рыб…» и всё, что только смог придумать.