Сара Джио - Все цветы Парижа

• Название: Все цветы Парижа
• Автор: Сара Джио
• Жанр: Любовный роман
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-04-104956-0

После частичной потери памяти дочь известного киноактера Каролина Уильямс приезжает в Париж и арендует квартиру на улице Клер. Вскоре она понимает, что красивый старинный дом хранит сумрачную тайну. Каролина обнаруживает в одной из комнат письма некой Селины, датированные 1943 годом. Селину удерживали в доме насильно, но она не теряла присутствия духа и делала все, чтобы спасти своих любимых, особенно малышку дочь. Разбираясь с загадками, корни которых уходят более чем на полвека в прошлое, Каролина находит ключи и к собственной памяти, в глубинах которой притаились и боль, и вера, и любовь.

---

– Да, мадемуазель. – Он вышел из машины с бумажной сумкой в руке и помог мне открыть дверцу.

– Но он такой…

– Шикарный? – спросил он с улыбкой.

Я кивнула.

– Да, вы правы. Один из самых знаменитых парижских домов.

Я покачала головой и вздохнула.

– Как же я сюда попала? – пробормотала я сама себе.

Клемент с беспокойством повернул ко мне лицо.

– Вы точно готовы… – он замолчал, подыскивая подходящее английское слово, – ассимилироваться? – Я недоуменно подняла брови, а он поправил на носу очки в тонкой металлической оправе. – Доктор Леруа сказала, что вы…

– Что она сказала… – спросила я, но онемела, услышав свой испуганный, полный отчаяния голос. – Простите. – Я тяжело вздохнула. – Просто я так…

– Растеряны, – договорил он за меня. – Я понимаю. Но теперь вы дома. Я помогу вам устроиться.

Я вошла за ним в вестибюль, и маленький лифт рывком повез нас наверх, когда Клемент нажал на кнопку четвертого этажа.

– Вот мы и пришли, – сообщил он и вставил ключ в замок. Дверь открылась с легким скрипом, приглашая в дом, совершенно для меня чужой. Мой спутник щелкнул выключателем.

– О! – Я провела ладонью по классной и современной софе из синего бархата – со стеганой обивкой и бронзовыми ножками. – Это… очень мило.

– Еще бы. – Клемент улыбнулся.

Квартира была просторная, но с минимальным декором, отчего казалась еще больше, но в то же время навевала ощущение одиночества. Три больших окна в гостиной выходили на балкон. Я ожидала увидеть там растения в горшках и парочку стульев, но когда отперла три щеколды и распахнула французские двери, то увидела лишь испуганного голубя, который тут же улетел.

– Странно, – пробормотала я. – Тут приятно сидеть. Почему я держала балкон закрытым и пустым, словно боялась на него выходить?

Клемент пожал плечами.

– Не знаю. Моя жена умерла бы от радости, если бы у нее появилось столько места для цветов. – Он показал на уголки балкона. – Она использовала бы тут каждый сантиметр.

Почему же я так не делала?

Я прошлась по всей квартире, занимавшей правую часть верхнего этажа дома. Тут были три спальни. Две пустовали, третья, вероятно, была моя. Я села на огромную кровать. Одеяла были так туго натянуты и так аккуратно заправлены по краям, что я испугалась, что нарушу идеальный порядок, когда встану, словно это могло как-то огорчить ту, прежнюю меня.

– Кажется, ванная находится за холлом, а кухня за ней, – сказал Клемент.

Я с облегчением повернулась к нему, пользуясь этой отсрочкой, чтобы не открывать комод. Почему я так боялась заглянуть в ящики? Они мои, во всяком случае, мне так сказали. Но все-таки я почему-то была не готова или не чувствовала себя вправе рыться в самом личном, что было в моей жизни. Какие лифчики я носила? Обладала ли я чувством стиля? Может, в каком-нибудь носке спрятаны письма или тайная фотка бывшего любовника?

– Я оставлю вам сумку с продуктами, – сообщил Клемент, неловко кашлянув. – Одна из сиделок сходила на рынок и купила для вас кое-что из еды на первое время. – Он поставил сумку на деревянный пол. Из нее торчал багет.

– Спасибо, – поблагодарила я со стесненным сердцем.

– Если вам что-нибудь понадобится, – сказал он, снова поворачиваясь ко мне, – просто позвоните в больницу или доктору Леруа.

Тяжело вздохнув, я кивнула.

– У вас все будет нормально, – заверил он с улыбкой, которая меня мало успокоила.

Часы тикали где-то вдалеке. Я села на софу, потом снова встала и прошлась по гостиной, рассматривая странную, но все-таки жутко знакомую картину на стене – вероятно, изображение калифорнийского дворика: бассейн в окружении пальм и чаша с лимонами на деревянном столе. Я дотронулась до уголка картины, словно жалея, что она не умела говорить. Может, эта картина что-то значила для меня?

Я вздохнула. Все вызывало знакомые ощущения. Фрукты на кухне. Тиканье часов на стене. Запах мыла в ванной. Я не помнила их, но все-таки догадывалась, что должна их помнить.

Я решила еще раз осмотреть квартиру. С чего мне начать? Я чувствовала себя словно при переезде в новое жилье, когда грузчики кладут последние коробки и уходят, оставив тебя наедине с твоим багажом. Я была парализована непосильной задачей – мне предстояло распаковывать мою жизнь, и я стояла в растерянности и не знала, с чего начинать. С кухни? Со спальни?

Внутри всех невидимых коробок лежали воспоминания, которые нужно распаковать. Мне предстояла большая работа, но я боялась. Я отступила к софе, легла, положила голову на подушку. У меня отяжелели веки, я закрыла глаза. Завтра все будет не так туманно, заверила я себя, надеясь в душе, что я не ошибалась.

Глава 4 СЕЛИНА

8 сентября 1943 г.

Я сидела за туалетным столиком, глядела на себя в зеркало и заметила под глазами новые морщинки. Мое лицо было уже не такое свежее и девичье, как тогда, когда я вышла замуж за Пьера; скоро мне уже тридцать три года. Иногда я задумывалась о том, что он мог бы сказать обо мне сейчас, без малого через десять лет. После его ухода из жизни так много изменилось – к лучшему и к худшему. Родилась дочка, о которой он даже не узнал; наш город переживал ужасы оккупации, а в моем сердце медленно и робко зрело желание любить.

Люк. При мысли о нем мои губы расплылись в улыбке. Какое-то время я прогоняла от себя эти чувства по той или иной причине (память о Пьере, Кози, война), но теперь я испытывала готовность – более того, настойчивое желание сказать ему о них, пока не поздно. Но ответит ли он мне взаимностью или сочтет мое признание глупостью?

Я схватила тюбик помады, тщательно накрасила губы и бросила заключительный взгляд в зеркало, потом взбила подушки на моей кровати.

В этой квартире мы с папой жили уже много лет, с нашего переезда в Париж. Ее не назовешь роскошной, но она была просторнее многих, с двумя спальнями и солнечной гостиной, выходящей на улицу Клер. Папина спальня служила ему одновременно и кабинетом. Окна нашей с Кози спальни выходили в садик в переулке между домами, где мы с Кози сделали несколько грядок. В этом году у нас уродились салат и морковь, а еще брокколи (хотя Кози воротила от нее носик). Весной у нас вырос такой роскошный горох, что папа даже отщипывал иногда побеги для особенно изысканных цветочных композиций. Одним словом, что бы там ни творилось в мире, какая бы темная тень ни падала на наш город, я всегда находила странное утешение при мысли о том, что если ты сажаешь семя в землю и оно получает солнечный свет и воду, то из него что-нибудь точно вырастет.

Все эти годы наша квартира тоже была для нас отрадой и утешением. Когда папа впервые увидел ее и оценил ее удобное местоположение, он сразу понял, что она станет нашим домом. Его требования были простыми: солнечная сторона, чистота и балкон, где он мог пить кофе по утрам. Мы больше не могли наслаждаться запахом моря и слушать, как чайки кричат свои утренние приветствия; ничто не могло заменить нам Нормандию, и все же наше скромное парижское жилище было по-своему неповторимым и замечательным.

В те годы на улице Клер селились люди со скромным достатком. Но через двадцать лет ее популярность значительно выросла, и это сразу заметили немцы. После оккупации Парижа по соседству с нами поселились офицеры высокого ранга. И хотя пока еще не был выселен из своей квартиры ни один собственник-француз, без жилья остались многие семьи иммигрантов, в том числе жившие по соседству с нами поляки и евреи.

В мае я с ужасом наблюдала, как из дома напротив бесцеремонно выселяли семью с четырьмя детьми – маленьким мальчиком и тремя девочками, одна училась вместе с Кози. Я спешно отвела дочку в папин кабинет и включила радиоприемник, чтобы она не слышала, как падали на булыжную мостовую фарфоровые тарелки, стеклянная посуда и семейные реликвии, как разлетались их осколки. Мое сердце болезненно сжималось от истеричных криков матери, терявшей все, что она бережно хранила много лет. Никогда не забуду, как немецкий солдат, совсем молодой парень, вырвал из рук малыша его любимого медвежонка. Этого мальчугана, в твидовой шапочке и коротких штанишках, я иногда встречала на рынке с матерью и всегда играла с ним, говорила ему «ку-ку» и делала козу – мне нравилось, как он прятал личико за этого медвежонка, совсем как когда-то Кози.

От нашего клиента, жившего на верхнем этаже того дома, я узнала, что отца отправили поездом куда-то далеко в трудовой лагерь, про такие лагеря писали иностранные газеты, которые распространяли по городу отчаянно смелые люди из Сопротивления. Мать с детьми, кажется, отправили на другой конец города в еврейское гетто, где, как мы слышали, грязь и антисанитария. У нее были кроткие глаза, у матери. Я с болью в сердце думала сейчас о ней. Увидит ли она когда-нибудь мужа? Могу ли я или кто-нибудь еще чем-то ей помочь?