Мари-Сабин Роже - Жизнь с нуля

• Название: Жизнь с нуля
• Автор: Мари-Сабин Роже
• Жанр: Современная зарубежная литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-00131-119-5

Утром в день своего тридцатишестилетия Мортимер Негруполис встал, умылся, побрился, надел строгий черный костюм и… улегся в кровать – ждать, когда часы пробьют одиннадцать и он умрет. Как умирали все его предки по мужской линии – ровно в одиннадцать утра в день 36-летия. Мортимер основательно подготовился к роковой дате: уволился с работы, продал машину, отказался от аренды квартиры… Но фамильное проклятие дало сбой, все пошло не по плану, и оказалось, что "вернуться к жизни" не так-то просто. Мари-Сабин Роже (р. 1957) – французская писательница, автор нескольких романов, лауреат ряда литературных премий. В последние годы много работает для кино в качестве автора сценариев художественных фильмов.

---

В день восемнадцатилетия, то есть ровно на середине жизни, я решил: детей у меня не будет. Никогда. Как бы ни сложились обстоятельства, я ни за что не женюсь и не заведу любовницу, которая могла бы от меня родить. Зачем? Чтобы она овдовела, а ребенок рос сиротой? Нет уж, хватит! К черту злой рок! Долой невезенье! На помойку, в утиль!

Никто не получит от меня в наследство родовое проклятие.

С моей стороны это было благородно и великодушно. Я растрогался, на глазах от жалости к себе (я знал, что унесу тайну с собой в могилу) выступили слезы. Гости, подняв бокалы, кричали мне: «Речь! Скажи речь!» Я влез на стол и потребовал тишины. Заявление, которое я собирался сделать, требовало серьезности и спокойной сосредоточенности. Перед лицом друзей я принял торжественный обет: навсегда остаться холостяком. Буду жить один, поклялся я. И под громкое «Ура!» добавил упавшим голосом: «Один как собака».

После чего разрыдался в объятиях своей тогдашней подружки, которая повела меня в дальнюю комнату утешаться.

* * *

– Ты меня слушаешь? От неожиданности я вздрогнул. Оказывается, я успел задремать. Пакита вздохнула:

– Нет, ты меня не слушал.

И продолжала:

– Я тебя спрашивала, что это за конверт на столе. Ты теперь нам письма пишешь? Открыть можно? – Потом откроешь, – пробурчал я. – Который час?

– Ну, где-то около одиннадцати…

Пакита заслоняла от меня часы. Я знаком велел ей сделать шаг в сторону. Но она не шелохнулась, и тогда я заорал:

– УЙДИ ОТТУДА! БЫСТРО!

Она испуганно отскочила назад:

– Что такое? Что там? Паук? Он на меня прыгнул?

И принялась хлопать себя по макушке и по затылку, приплясывая на месте и взвизгивая от ужаса. Я взглянул на циферблат: 10 часов 58 минут. Я проспал последние минуты своей жизни – а чего еще ждать от такого идиота?

– Где паук? ГДЕ ПАУК?

Пакита все орала. Стрелка часов передвинулась и теперь показывала 10 часов 59 минут. Итак, все кончено. Я хотел было встать и крепко обнять Пакиту, заранее прося прощения за хлопоты, которые не замедлят воспоследовать, но внезапно мой взор заволокло сверкающей белой пеленой; в голове еще успела промелькнуть быстрая, как молния, но куда менее отчетливая мысль: «Вон оно значит как!» и «Вот зараза…».

* * *

Смерть – совсем не такая, как мы думаем. Она даже не вызывает неприятных ощущений. Кроме, пожалуй, легкого разочарования. Что-то вроде: «И это все?» Тебе не жарко, не холодно – ты вообще ничего не чувствуешь.

Ни боли, ни мучений – просто колышешься в пространстве.

А я-то готовился, волновался. Получается, совершенно зря. Если честно, я ожидал большего. Жаль, что не смогу поделиться впечатлениями с живыми. Глупо всю жизнь беспокоиться из-за такого пустяка. Ведь это простая формальность, как проход через таможенный контроль до принятия чрезвычайных мер по борьбе с терроризмом. Подошел к посадочному терминалу – и готово дело. Никто тебя не обыскивает, не задает каверзных вопросов. Багаж тебе без надобности. Заходи такой, как есть. Верно сказал Шекспир: «Всечасно в смертной муке умирать внезапной смерти мы предпочитаем»[1]. И такое приходится наблюдать сплошь и рядом. К сожалению.

Не могу в точности описать, как я это себе представлял, но я не возражал бы, если бы все оказалось чуточку эффектнее. Ангелы, трубящие в трубы? Покойные родственники, собравшиеся в полном составе поздравить меня с днем рождения?

Или даже сам Господь Бог, why not?

Но нет. Ничего, никого. Я будто запеленут в плотный кокон из ваты. Впрочем, есть одно немного странное ощущение. До меня словно бы доносится женский голос – далекий, слабый, невнятный.

Голос приближается, звучит все громче и явственней.

Теперь этот голос орет мне прямо в ухо:

– ДУРАК! ТЫ МЕНЯ НАПУГАЛ!!!

От смерти никакого толку

– Дурак, ты меня напугал! Пакита с упреком смотрит на меня. Я хочу успокоить ее, уже открываю рот, чтобы произнести бесцветным голосом: «Не волнуйся, со мной все в порядке», но тут она сердито выдыхает: «Ффу-у!» – и говорит:

– Я подумала, на мне паук сидит! С перепугу заорала как резаная! А все из-за тебя!

Затем продолжает:

– Ладно, пойду я. А тебе пора вставать, ты так не думаешь?

И наконец, не подозревая, какой мрачной иронией пронизаны ее слова, восклицает:

– Давай-давай! Нечего валяться трупом!

Она все еще стоит передо мной и застит горизонт. Мне смутно вспоминается: надо кое-что проверить, но что именно?.. Вылетело из памяти. А ведь я это помнил, еще какое-то время назад… Время…

ВРЕМЯ!!!

Пакита делает шаг в сторону, и я вижу циферблат часов на стене кухни.

11 часов 04 минуты.

Не может быть.

Эти часы идут безупречно, как куранты на башне, не спешат и не опаздывают, они показывают время с абсолютной точностью, секунда в секунду.

Я боюсь пошевелиться. Если я шевельнусь, наверняка произойдет что-то ужасное. Я застрял в трещине во времени, и смерть дала сбой, но в ближайшие секунды неисправность будет устранена, движение восстановлено. И я замираю, задерживаю дыхание. Дышать? А зачем?

Минутная стрелка сдвинулась еще на деление. На часах 11 часов 05 минут.

– Ну, с нервами у тебя сегодня полный порядок! – хихикнув, замечает Пакита.

А затем:

– Я пошла. Насар будет волноваться, и мне еще тесто надо поставить.

Затем:

– Зайдешь сегодня? Насар сердится, говорит, он тебя две недели не видел, а то и больше.

И наконец:

– Ну, зайчик, давай чмокнемся на прощанье.

Пакита наклоняется, чтобы запечатлеть на моей щеке материнский поцелуй, на часах 11 часов 06 минут, и я делаю нечто непривычное для себя: сажусь, обхватываю Пакиту за талию, изо всех сил прижимаюсь к ней, зарываюсь носом в ложбинку между ее грудями и реву белугой.

* * *

– Ну-ну, зайчик, что у тебя стряслось? Любовная драма?

Пакита не пытается извлечь мой нос из ложбинки между своими грудями. Она поняла: происходит что-то очень серьезное, я потерял голову, не знаю, как жить дальше, и нуждаюсь в ласке и утешении. В ее представлении девчонки с окраины это может означать только одно: любовную драму. Что еще заставило бы Пакиту так горько плакать?

Я отрицательно качаю головой, насколько это позволяет ограниченное пространство, которым я располагаю.

Встревоженная чуть сильнее, она решается затронуть более неприятную тему:

– Проблемы со здоровьем?

Таких проблем у меня точно нет! Напротив, я полон жизни. Я опять качаю головой и пользуюсь этим, чтобы вобрать чуточку воздуха левой ноздрей. Глупо было бы сейчас умереть от удушья.

– Кто-то из близких заболел?

Опять мимо.

Вдох правой ноздрей.

Поразмыслив, Пакита пробует зайти с другой стороны.

– У тебя неприятности? Если да, так и скажи!

Я не отвечаю. Ее голос звучит более настойчиво и более тревожно:

– Ты не наделал глупостей, по крайней мере?

В семье, из которой происходит Пакита, мужчины не плачут, кроме разве что особых случаев, а именно (в убывающем порядке): смерть матери, отца, сына, смерть одного из приятелей, смерть жены или дочери, осуждение на двадцать пять лет тюрьмы без права досрочного освобождения.

Пакита не унимается:

– Ты чего-то натворил? Боже мой, я так и знала!

Я даю понять, что нет, высвобождаю нос из тугого корсажа Пакиты, делаю глубокий вдох и на выдохе произношу:

– Нет. Но я все еще здесь.

Пакита поправляет бюстгальтер и аккуратно укладывает груди, выравнивая линию сосков.

И с печалью добавляет:

– Ну так и я тоже здесь. Я даже здесь родилась, представь себе! Что поделаешь, бывает и хуже.

– Нет, я здесь… Здесь!

Вдруг на меня нападает нервный смех, похожий на истерику.

– Я живой, понимаешь?! – восклицаю я. ЖИВОЙ!

Я пытаюсь совладать с собой, но у меня ничего не получается. Я издаю какое-то судорожное кудахтанье, смеюсь и плачу одновременно, из носа у меня текут сопли, мне плохо, я икаю, всхлипываю и весь дрожу. Пакита минуту-две смотрит на меня с легким беспокойством, а затем, покачав головой, произносит:

– Если сам не знаешь, что с тобой, пошли к нам. Расскажешь все Насару.

Она похлопывает меня по плечу, ласково ерошит волосы, окидывает взглядом мой парадный костюм и добавляет:

– Можешь идти как есть, это не имеет значения.

Затем, порывшись в платяном шкафу:

– На улице холодно! Пожалуй, лучше надеть куртку.

Она одевает меня, как малого ребенка, обертывает шею шарфом, завязывает его тугим узлом. Накидывает свою шубку из пантеры цвета морской волны, берет сумочку и выходит.

Я покорно тащусь за ней, не в состоянии самостоятельно думать или действовать, трясясь от хохота, в ярко-зеленой зимней куртке, обмотанный толстым шарфом, в кедах и воскресном костюме, в веселеньких носочках с медвежатами и с глазами полными слез.