Стэйси О'Брайен - Сова по имени Уэсли

• Название: Сова по имени Уэсли
• Автор: Стэйси О'Брайен
• Жанр: Современная зарубежная литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-907056-27-5

Стэйси О’Брайен – биолог, специализирующийся на изучении поведения диких животных. Она окончила бакалавриат в колледже Оксидентал и затем продолжила обучение в Калифорнийском технологическом институте, где и начала заниматься исследованием сов. Стэйси работает спасателем диких животных и экспертом по вопросам их реабилитации. Четырнадцатого февраля 1985 года Стэйси О’Брайен встретила четырехдневного совенка со сломанным крылом и назвала его Уэсли. Последующие девятнадцать лет они провели вместе. Стэйси получила уникальную возможность наблюдать за жизнью сипухи, изучать птичьи привычки и поведение, а также совершать невероятные открытия, которым поражались профессора Калтеха. Но «Сова по имени Уэсли» – история не про научные открытия. Это история про поддержку, понимание и силу дружбы. Это трогательный и светлый рассказ о невероятно умной, любящей и верной сове, которая смогла изменить человеческую жизнь.

---

С тех пор как у Уэсли появились пеньки, моим любимым занятием стала его «чистка». Он лежал на моей левой руке, под боком, а пальцами правой я тем временем аккуратно подцепляла и стягивала белые восковые кожухи, обнажая полностью сформированные перья. По сути, я делала то же самое, что и сова-мать в дикой природе. Взрослые особи сами ухаживают за собой таким образом, однако пары иногда чистят перышки друг другу, выражая привязанность. Птицы в целом очень это любят, так что я чистила Уэсли часами всю его жизнь, поскольку даже взрослые птицы постоянно отращивают новые перья на смену истрепавшимся старым. Это было захватывающе – наблюдать, как у Уэсли постепенно появляются восхитительные золотистые крылья.

Наступала весна. В это время года я иногда выбиралась в леса, в пригород и в торговые центры в поисках диких сов. Да, одной лунной ночью я видела, как из какого-то закутка на крыше торгового центра вылетела сипуха. Она взлетела на несколько сотен футов вверх, после чего опустила крылья и стала стремительно опускаться боком. Она закладывала мертвые петли, летала восьмерками, а затем стала по спирали подниматься все выше и выше, пока не превратилась в маленькую точку в небе. Там, высоко, она вдруг сложила крылья и пошла штопором к земле, выровняв траекторию буквально в последнюю секунду. Никогда еще до этого я не видела столь яркого, дикого и искусного выражения счастья. Я даже не подозревала, что совы вообще способны так изумительно летать, не говоря уже о том, чтобы вытворять такое, кажется, просто ради развлечения.

Та сова была подростком, то есть ей еще не исполнилось трех лет и у нее все еще не было партнера. В большинстве монографий возрастом полового созревания считается год, однако я с этим не согласна. Уэсли, например, достиг зрелости лишь в возрасте трех с половиной лет. Насколько я знаю, похожие результаты показывали все исследования Калтеха. Мой опыт работы с совами в лаборатории развил у меня неплохой «глаз» на совиный возраст. В частности, я обнаружила, что у молодых и одиноких сов обычно более гладкие и лоснящиеся перья – всегда как новенькие. Такие совы обычно занимались своими делами и не вступали в брачные игры, поскольку не достигли еще половой зрелости. Старшие совы без пары производили несколько депрессивное впечатление и обладали, как правило, более неряшливым по сравнению с молодняком оперением. Возможно, та сова как раз отрабатывала движения, чтобы производить впечатление на дам. А может, ей просто нравилось сумасшедше и свободно летать, ни о чем не беспокоясь. Наблюдая за ней, я почти забыла, как дышать. Ее красота и сила потрясли меня, но еще и немного расстроили, так как я знала, что Уэсли не суждено достичь подобного совершенства в полетах.

К двум месяцам Уэсли растерял уже почти весь свой детский белый пух, который я собирала и бережно хранила в коробочке, подобно тому, как многие матери хранят прядки первых волос своих детей. Его взрослый пух, служивший для утепления и терявшийся под перьями, был уже не белого, а насыщенного серого цвета. Он отращивал все больше и больше длинных маховых перьев и совсем скоро должен был начать летать.

Когда я «усыновила» Уэсли, у меня в спальне стояло двенадцать клеток, в которых жили семнадцать зебровых амадин. Я была не уверена в благоприятном развитии их с Уэсли отношений, когда тот научится летать, – часто сипухи едят более мелких птиц (они составляют в норме около трех процентов от их рациона), чтобы разнообразить свою мышиную диету. Первые несколько месяцев я накрывала клетки амадин плотной тканью и убирала повыше, туда, где Уэсли не мог до них добраться. Основания для оптимизма были – все же он рос вместе с ними, – но на всякий случай я сказала знакомым, что мне вскоре может понадобится раздать своих птичек.

Первые попытки Уэсли взлететь заключались в том, что он вытягивал крылья и усиленно ими махал. В воздух его это не поднимало, но зато поднимало ветер, сносивший в комнате все, что не было приколочено. Потом он начал совмещать это с небольшими прыжками, обычно врезаясь в каждую преграду на своем пути.

Махательно-прыгательно-врезательная стадия длилась у него довольно долго, пока однажды он не подпрыгнул чуть повыше. Тогда он впервые завис в воздухе. Уэсли наконец полетел! Правда, он не слишком контролировал ситуацию. Он старался управлять своим полетом, но, кажется, не мог рассчитать силу собственных крыльев. Когда он попытался приземлиться на стол в гостиной, результат вышел примерно как у истребителя, заходящего на посадку на крошечную полосу, – он приземлился на задницу, проехал на ней на полной скорости через весь стол и свалился на пол бесформенным клубком крыльев, перьев и лап.

Я засмеялась, просто не в силах сдерживаться. После этого я подбежала помочь ему и утешить, но он отвернулся и не желал на меня смотреть.

– Уэсли, что такое?

Я тщательно его осмотрела, но не обнаружила никаких ран и повреждений. Я повернула его голову к себе и взглянула ему в глаза.

– Уэс?

С силой, которой я никогда прежде в нем не замечала, он снова повернул голову в другую сторону и уставился в стену.

– Что с тобой?

Уэсли оттолкнул меня крыльями и зашипел. Как только я отпустила его, он отступил от меня и продолжил буравить взглядом стену. Как я ни утешала, ни умасливала и ни умоляла его, он упорно не желал на меня смотреть. Я похолодела, вспомнив ту сову, которая потерялась в вентиляции и убила себя одной силой воли. Однако я убедила себя, что это не наш случай – в конце концов, всем совам приходится проходить через первые неудачные попытки полетов. Я решила оставить Уэсли в покое. Он почистил перышки (сидя, разумеется, спиной ко мне), после чего вышел из-за противоположного конца стола со всем достоинством, на которое был способен, и попробовал снова. Он махал крыльями и прыгал, пока, наконец, не поднялся в воздух, лихорадочно оглянулся по сторонам, нацелился на стол и полетел к нему. В этот раз при посадке он вытянул вперед широко растопыренные лапы, будто намереваясь схватиться за ровную поверхность. Это не помогло – он снова приземлился на пятую точку, проехал через весь стол и свалился на пол с другой стороны.

Я опять не сдержала смеха, и Уэсли опять отвернулся к стене. Я, впрочем, тут же прекратила смеяться, когда поняла, что просто-напросто стыжу его этим. Учиться летать – сложно и физически, и эмоционально, и человеческим мамам совиных детей не пристало над этим насмехаться. С тех пор я изо всех сил старалась держать лицо в подобных ситуациях.

Большая часть людей, у которых есть питомцы, способны распознавать их базовые эмоции, такие как злость, одобрение, выражения привязанности или принятия чего-либо. Но я никогда бы не подумала, что животное может чувствовать себя осмеянным. Никому из обитателей дома Вэнди больше не разрешалось смеяться над Уэсли, пока он учился летать. По крайней мере, в его присутствии – иногда нам таки приходилось бежать в ванную, запираться и хохотать там в голос.

Ученые в целом не решаются официально признать, что животные подвержены таким сложным эмоциям, как смущение, в основном из-за того, что это практически невозможно доказать при помощи экспериментов и общепринятых научных методов. Однако все больше и больше ученых в последнее время склоняются к тому, что животные способны на переживания, и к тому, что их чувства, видимо, сильнее наших, но менее четко оформлены. Эмоции зарождаются в головном мозгу, в лимбической системе, которая есть не только у людей, собак и прочих млекопитающих, но также у птиц и у рептилий. У людей, однако, есть дополнительные мозговые комплексы для обработки эмоций, язык, мимика и понятные жесты для их выражения, а также сложнейшие психологические механизмы для их регуляции, сдерживания или смягчения. Мы подавляем, отрицаем, усмиряем и делим свои эмоции на части, сознательно или бессознательно пытаясь отделиться от них. Животные неспособны на все эти махинации, и именно поэтому они испытывают столь сильные и незамутненные чувства. Вполне возможно, что на самом деле это как раз одно из тех качеств, так привлекающих нас: они предельно честны в своих чувствах. Мы интуитивно понимаем это, так как способны опознавать и различать эмоции, которые видим у других, будь то человек или животное – наши с ними эмоции по сути своей ничем не различаются. Наш мозг устроен по тому же принципу, что и у большинства животных на планете, следовательно, и эмоции наши должны быть схожи. Многие отрицают наличие чувств у животных, оправдывая этим их эксплуатацию и бесчеловечное к ним отношение, отрицают тот факт, что наши действия неизбежно влияют на психику братьев наших меньших.

Существует масса доказательств тому, что у всех животных, обладающих головным мозгом, есть эмоции. Это верно даже в отношении рептилий, мозг которых устроен проще, чем у млекопитающих. Любой, кто работает с рептилиями, подтвердит вам, что самые разные виды ящериц и змей в неволе подвержены депрессии. Черепахи особенно к этому склонны. Для змей депрессия представляет смертельную опасность, поскольку они начинают отказываться от пищи. Однажды я спасла змейку, которую после жизни у хозяина, не уделявшего ей должного внимания, год приходилось кормить принудительно при помощи специальной трубки, прежде чем она вновь начала есть самостоятельно. Иногда змеи перестают есть после травмы, связанной с мышами. Дело в том, что рептилии, будучи хладнокровными, не способны на внутреннюю терморегуляцию и вынуждены искать источники тепла в окружающей среде. В случае, если источников тепла не находится, метаболизм змеи может замедлиться настолько, что она станет абсолютно беззащитной даже против одной-единственной мыши. Беспечные хозяева иногда бросают змее мышь и оставляют ситуацию без надзора. Тогда, если змее холодно, мышь может просто-напросто начать есть ее заживо, а змея не сможет никак отреагировать. У змей, переживших такое, обычно вырабатывается настолько мощный страх мышей, что они перестают есть. Иногда приходится около года кормить змею через трубку, прежде чем она, наконец, вновь решится иметь дело с мышью. Если уж животные с таким примитивным уровнем интеллекта способны на столь мощные переживания, то какой же силы и какого разнообразия эмоции должны быть у животных с высокой организацией? Даже рептилии нуждаются в некоем «украшении» их среды обитания, а для более высоко организованных животных это просто жизненно необходимо. Смотрители в зоопарках и приютах стараются всячески разнообразить жизнь своих подопечных и сделать ее интереснее, чтобы избежать развития у них психологических нарушений, вроде обсессивно-компульсивного расстройства (характерный симптом – беспрерывное хождение из стороны в сторону в клетке или вольере) и депрессии. Например, хорошие смотрители часто прячут еду в разных уголках вольера, вместо того чтобы просто раскладывать ее по мискам, – так животное может хоть чуточку развлечься, самостоятельно «охотясь» на нее.