Марсель Паньоль - Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников

• Название: Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников
• Автор: Марсель Паньоль
• Жанр: Современная зарубежная литература
• Год: 2019
• ISBN: 978-5-389-17435-1

Марсель Паньоль (1895–1974), драматург и кинорежиссер, первым из деятелей кинематографа ставший членом Французской академии, снявший фильмы, вошедшие в золотой фонд французской классики, в представлении не нуждается. А вот с Марселем Паньолем-писателем нам предстоит знакомиться заново. Впервые на русском публикуются его романы «Жан, сын Флоретты» и «Манон, хозяйка источников», ставшие основой фильмов, снятых самим Паньолем и Клодом Берри, где блистало целое созвездие великолепных актеров от Ива Монтана и Жерара Депардье до Эмманюэль Беар. «Жан, сын Флоретты» и «Манон, хозяйка источников» – это настоящая семейная сага: яркие характеры, отчаянная борьба, любовь, которая порой убивает. Действие разворачивается в живописных горах Верхнего Прованса. В деревушке Бастид-Бланш всего полтораста жителей, но страсти кипят нешуточные. В этом райском уголке благополучие людей зависит от крохотного родника. Под жарким солнцем Прованса обычная вода становится вожделенной ценностью, синонимом самой жизни, именно вокруг воды суждено развязаться войне двух семейств.

---

Пико-Буфиго, он же Марий Камуэн, уже тридцать лет имел такое прозвище, потому что, вернувшись с военной службы, научил односельчан лечить волдыри[10] с помощью иголки и нитки[11].

Поскольку никто никогда не видел его за работой, все были крайне удивлены, что именно он умеет лечить травму, полученную на работе.

Он объяснил, что однажды во время воинской службы, желая увильнуть от тяжелого марш-броска, который должен был длиться двадцать четыре часа, он накануне утром положил в сапог под пятку пуговицу от подштанников и таким образом натер себе великолепную водяную мозоль, но военный санитар с помощью иголки и нитки вернул его в строй.

У крестьян, главное назначение которых состоит в том, что они становятся как бы продолжением деревянной ручки собственной мотыги, волдыри являются профессиональным заболеванием, так что средство борьбы с ними, о котором им поведал первый лентяй на деревне, пользовалось огромным успехом и принесло просветителю не только всеобщее уважение, но и громкое прозвище.

Он был высок, костист и худощав. О своей наружности он почти не заботился, брился с помощью старых ножниц, отчего у него всегда была щетина четырехдневной давности, кстати черная и лоснящаяся, что составляло забавный контраст с его седой шевелюрой.

Он жил в старинной крестьянской ферме, в которой появился на свет; она затерялась в ложбине, в трехстах метрах от Массакана, среди тишины, уединения, запахов древесной смолы и благоухания розмаринов и была со всех сторон окружена сосновым лесом.

Спускающийся по склонам лес доходил до очень длинного поля, обнесенного довольно высокой, но пострадавшей от времени изгородью. Когда-то она, наверное, успешно защищала посадки от ночных набегов кроликов, но теперь представляла собой лишь жалкие остатки заржавевшей проволочной сетки, повисшей на почерневших деревянных кольях. Почти все они, накренившиеся в сторону поля или наружу, словно признавались в том, что давно уже сгнили.

Эта рваная изгородь не смогла сдержать натиск наступающей гарриги, отчего поле целиком заполонили кусты ладанника, островки чертополоха, розмарина и колючего дрока. Из этих зарослей торчало штук тридцать древних оливковых деревьев: их густые кроны, множество сухих ветвей и молодая поросль, за которой уже совсем не было видно стволов, свидетельствовали о том, что и они давно заброшены.

В конце поля расступившийся было лес вновь смыкался на самом краю неба над старой фермой, к которой примыкал сарай с неплотно прилегающими створками ворот. Отделяясь от сбегающей по склону узкой дорожки, пригодной лишь для мулов, через высокие заросли розмарина к дому вела тропинка…

Перед фасадом дома имелась площадка из утрамбованной земли, окаймленная каменным парапетом, в котором были укреплены почерневшие деревянные колья, поддерживающие полуразрушенный навес из железных прутьев, увитый старой иссохшей виноградной лозой… Это и была ферма Розмаринов, уединенный приют Пико-Буфиго.

* * *

В то время ни милейшие бойскауты, ни симпатичные туристы еще не додумались поджаривать отбивные во время воскресных походов, подбрасывая в огонь целые горсти сухих веточек, начинающих с треском пылать и разбрасывать искры, приводящие к страшным лесным пожарам, которые позже разлетелись по всему Провансу от горы Сент-Виктуар до горы Борон. Во время о́но огромные сосновые боры еще сплошь покрывали длинную горную цепь, простирающуюся вдоль нашего Средиземного моря; говорили (и в этом почти не было преувеличения), что из Экса можно пешком дойти до Ниццы, ни разу не попав под обжигающие лучи солнца.

Повсюду – под кронами деревьев, в кустах вереска, колючего дрока, кустарникового дуба – прятались стаи куропаток, кролики, уплетавшие за обе щеки веточки тимьяна и как бы готовящие себя к тому, чтобы попасть на вертел, и огромные рыжие, чуть ли не красные, зайцы.

Сюда, в зависимости от времени года, слетались стаи певчих дроздов, полчища скворцов, взводы белогузок, вальдшнепы, а в горных долинах на большой высоте водились дикие кабаны, которые в зимнее время порой спускались к человеческому жилью.

Вот почему Пико-Буфиго очень рано и навсегда отказался от сельского труда и посвятил себя браконьерству: тайная продажа дичи владельцам постоялых дворов в Обани, Роквер или Пишорис обеспечивала чистую прибыль, несравнимо более высокую, чем прибыль от сбора маслин или выращивания турецкого гороха; он даже не обзавелся огородом – говорили, что он не сумел бы отличить репу от земляной груши, – а нужные ему овощи покупал и каждый день ел мясо, как какой-нибудь «отдыхающий» из Марселя.

Иначе говоря, он был гораздо счастливее толстосумов из Обани, которые портят себе кровь из-за денег. Но его столь безмятежное счастье в один прекрасный день было прервано трагическим событием, вознесшим славу Пико-Буфиго на самую вершину. Это случилось, когда в деревне стали появляться жандармы из Обани и в двух газетах разного толка, которые получали по почте господин кюре и господин мэр, был напечатан портрет гордого браконьера.

* * *

Однажды, было это полгода назад, в деревне Ле-Зомбре, на той стороне холма, поселился «пришлый».

Откуда он приехал, никто не знал. Скорее всего, с севера, судя по смехотворному выговору, при котором, как в парижских песнях, в конце слов не произносится окончание «е», к тому же он никогда не расставался со своей большой черной шляпой, так как боялся солнца.

Это был мужчина высокого роста, с большими мускулистыми руками, широким красным лицом, рыжими ресницами и голубыми глазами. У него было странное имя: Симеон.

Он купил крохотный домик на холме чуть повыше Ле-Зомбре, где и жил со своей женой необъятных размеров, принадлежавшей к той же породе, что и он сам: она выращивала овощи в огороде и держала пять-шесть кур.

Этот Симеон питал к местным жителям презрение, те платили ему той же монетой, недружелюбно поглядывая на него.

Каждый год он, как и полагается, покупал охотничьи права, что оправдывало его ежедневные прогулки по холмам. Но ружьем своим он почти не пользовался, а ставил ловушки – капканы, удавки, силки, намазанные клеем тонкие палочки, расставляя их вокруг искусно спрятанных крошечных водоемов, которые он каждый день наполнял водой.

Дважды в неделю он отправлялся в Марсель на велосипеде: надевал спецовку водопроводчика и привязывал к багажнику большой ящик якобы с инструментами, а на самом деле битком набитый певчими дроздами, кроликами и куропатками.

К крышке ящика он прикручивал огромный гаечный ключ и большущий новенький медный кран.

То, что он браконьерствует, никем не порицалось. В Ле-Зомбре этим занимались все, в бескрайних холмах всем хватало места. Но очень скоро выяснилось, что он крал чужие ловушки, а из всех видов воровства в здешних местах этот считается самым непростительным. Двое местных жителей зашли было к нему выяснить с ним отношения, но случилось так, что отношения выяснили с ними, и они буквально умылись кровью. После чего в один прекрасный июльский вечер дюжина молодцов подстерегла его где-то на тропе в ложбине Бом-Руж и проводила до дома: правда, ему пришлось проделать путь, лежа на одолженной у столяра лестнице, при этом сопровождающие нараспев исполняли заклинание на провансальском языке:

Кикимора наш не родной,
вот уходишь ты домой,
так покайся же, не поздно,
не то петь за упокой,
упокой души твоей,
жаль бедняжки нам, ей-ей.

Лицо у Симеона приобрело фиолетовый оттенок, нос был расквашен, а глаза смотрели в разные стороны.

Он не покинул деревню, но, когда на другой день булочник, отпуская ему буханку хлеба, разъяснил, что пока это всего лишь предупреждение, он осознал все значение проводов, состоявшихся накануне.

Он решил, что с этого дня будет охотиться по другую сторону Красной Макушки, подальше от греха, и таким образом оказался на охотничьей территории деревни Бастид-Бланш, которую Пико-Буфиго считал своей.

* * *

Пико-Буфиго очень быстро заметил, что кто-то ставит силки на «его» кроликов и «его» куропаток и произвел в Бастид-Бланш небольшое расследование среди тех, кто, по его мнению, был на это способен. Это ничего не дало, однако несколько дней спустя, после грозы, он нашел следы неизвестного охотника: они отпечатались на мокрой тропинке и были таких размеров, что не могли принадлежать кому-то из деревенских – ведь о человекоподобном существе с такими огромными ступнями уже давно было бы известно. Он подумал, что это кто-то из Обани или из Ле-Зомбре, и, хотя и решил, что тот не в меру нахален, тем не менее, соблюдая местную традицию, оставил силок на месте.

Однако неделю спустя он пришел в самую настоящую ярость, заметив, что незнакомец крадет его собственные ловушки. Он принялся следить и, наконец, в ложбине Рефрескьер застал человека в черной шляпе на месте преступления. Хотя у Пико-Буфиго не было с собой ружья, он ничуть не испугался вора внушительных размеров и стал поносить его на чем свет стоит, потребовав, чтобы тот вернул ему все пропавшие ловушки и заплатил в придачу штраф в сто франков. Незнакомец сделал вид, что протягивает ему только что украденный силок, и вдруг схватил Пико-Буфиго за горло.