Дмитрий Быков - Пятое действие

• Название: Пятое действие
• Автор: Дмитрий Быков
• Жанр: Поэзия
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-04-106431-0

Поэтические строки Дм. Быкова гармонично и естественно выстраиваются в панораму жизни отдельной личности, страны, эпохи и мира в целом. «Быков – поэт вертикали… в основании которой уверенность в том, что выше тебя есть некто, к кому ты можешь обращаться и кто способен тебя услышать и ответить», – пишет в предисловии к этой книге М. Эдельштейн. Точность, стремительность, подлинность и глубина переживаний свойственны его стиху. В новой книге представлены лучшие избранные и совсем новые стихотворения поэта.

---

«Все эти мальчики, подпольщики и снобы…»

Все эти мальчики, подпольщики и снобы,
Эстеты, умники, пижончики, щенки,
Их клубы тайные, трущобы и хрущобы,
Ночные сборища, подвалы, чердаки,

Все эти девочки, намазанные густо,
Авангардисточки, курящие взасос,
Все эти рыцари искусства для искусства,
Как бы в полете всю дорогу под откос,

Все эти рокеры, фанаты Кастанеды,
Жрецы Кортасара, курящие «Житан»,
Все эти буки, что почитывали Веды,
И «Вехи» ветхие, и «Чайку Джонатан»,

Все эти мальчики, все девочки, все детство,
Бродяги, бездари, немытики, врали,
Что свинство крайнее и крайнее эстетство
Одной косичкою беспечно заплели,

Все эти скептики, бомжи-релятивисты,
Стилисты рубища, гурманчики гнилья,
С кем рядом правильны, бледны и неказисты
Казались прочие – такие, как хоть я, –

И где теперь они? В какой теперь богине
Искать пытаются изъянов и прорех?
Иные замужем, иные на чужбине,
Иные вымерли – они честнее всех.

Одни состарились, вотще перебродили,
Минуя молодость, шагнув в убогий быт,
Другие – пленники семейственных идиллий,
Где Гессе выброшен и Борхес позабыт.

Их соблазнители, о коих здесь не пишем,
В элиту вылезли под хруст чужих костей
И моду делают, диктуя нуворишам,
Как надо выглядеть и чем кормить гостей.

Где эти мальчики и девочки? Не слышно.
Их ночь волшебная сменилась скукой дня,
И ничегошеньки, о Господи, не вышло
Из них, презрительно глядевших на меня.

Се участь всякого поклонника распада,
Кто верит сумраку, кому противен свет,
Кому ни прочности, ни ясности не надо, –
И что, ты рад, скажи? Ты рад, скажи? О нет,

Да нет же, Господи! Хотя с какою злобой
На них я пялился, подспудно к ним влеком, –
И то, в чем виделся когда-то путь особый,
Сегодня кончилось банальным тупиком!

Ну что же, радуйся! Ты прав с твоею честной,
Серьезной службою – со всем, на чем стоял.
А все же верилось, что некий неизвестный
Им выход виделся, какой-то смысл сиял!

Ан нету выхода. Ни в той судьбе, ни в этой.
Накрылась истина, в провал уводит нить.
Грешно завидовать бездомной и отпетой
Их доле сумрачной, грешней над ней трунить.

Где эти мальчики, где девочки? Ни рядом,
Ни в отдалении. А все же и сейчас
Они, мне кажется, меня буравят взглядом,
Теперь с надеждою: хоть ты скажи за нас!

С них спроса нет уже. В холодном мире новом
Царит безвременье, молчит осенний свет,
А ты, измученный, лицом к лицу со словом
Один останешься за всех держать ответ.

Песенка о моей любви

На закате меркнут дома, мосты
И небес края.
Все стремится к смерти – и я, и ты,
И любовь моя.
И вокзальный зал, и рекламный щит
На его стене –
Все стремится к смерти, и все звучит
На одной волне.

В переходах плачется нищета,
Изводя, моля.
Все стремится к смерти – и тот, и та,
И любовь моя.
Ни надежд на чье-нибудь волшебство,
Ни счастливых дней –
Никому не светит тут ничего,
Как любви моей.

Этот мир звучит, как скрипичный класс,
На одной струне,
И девчонка ходит напротив касс
От стены к стене,
И глядит неясным, тупым глазком
Из тряпья-рванья,
И поет надорванным голоском,
Как любовь моя.

Военный переворот [Тринадцать]

1

У нас военный переворот.
На улицах всякий хлам:
Окурки, гильзы, стекло. Народ
Сидит по своим углам.

Вечор, ты помнишь, была пальба.
Низложенный кабинет
Бежал. Окрестная голытьба
Делилась на «да» и «нет».

Три пополудни. Соседи спят.
Станции всех широт
Стихли, усталые. Листопад.
В общем, переворот.

2

Сегодня тихо, почти тепло.
Лучи текут через тюль
И мутно-солнечное стекло,
Спасшееся от пуль.

Три пополудни. То ли режим,
То ли всяк изнемог
И отсыпается. Мы лежим,
Уставившись в потолок.

Собственно, мы уже за чертой.
Нас уже как бы нет.
Три пополудни. Свет золотой.
Это и есть тот свет.

3

Вчера все кончилось: детский плач,
выстрелы, вой старух…
Так после казни стоит палач
И переводит дух.

Полная тишь, голубая гладь,
Вязкий полет листвы…
Кто победил – еще не понять:
Ясно, что все мертвы.

Так завершается большинство
штурмов, штормов, атак.
Мы ли не знаем, после чего
Тоже бывает так?

4

Миг равновесья. Лучи в окно.
Золото тишины.
Палач и жертва знают одно,
в этом они равны.

Это блаженнейшая пора:
пауза, лень, просвет.
Прежняя жизнь пресеклась вчера,
Новой покуда нет.

Клены. Поваленные столбы.
Внизу не видно земли:
Листья осыпались от стрельбы,
Дворника увели.

5

Полная тишь, золотая лень.
Мы с тобой взаперти.
Может быть, это последний день:
завтра могут прийти.

Три пополудни. Полный покой,
Точка, верхний предел.
Чуть прикасаясь к руке рукой,
но не сближая тел,

влажной кожей на простыне
И к потолку лицом…
Три пополудни. Тень на стене:
ветка с одним листом.

6

Снарядный ящик разбит в щепу:
вечером жгли костры.
Листовки, брошенные в толпу,
Белеют среди листвы.

Миг равновесия. Апогей.
Детское «чур-чура».
Все краски ярче, и тень теплей,
Чем завтра и чем вчера.

Что-то из детства: лист в синеве,
Квадрат тепла на полу…
Складка времени. Тетиве
Жаль отпускать стрелу.

7

Так качели порой, грозя
Качнуться вокруг оси,
вдруг зависают: дальше нельзя.
Так иногда весы,

Дрожа, уравниваются. Но
Опять качнуться грозят.
Верхняя точка. А может, дно.
Дальше – только назад.

Скамейка с выломанной доской.
Выброшенный блокнот.
Город – прогретый, пыльный, пустой,
нежащийся, как кот.

8

Верхняя точка. А может, дно.
Золото. Клен в окне.
Что ты так долго глядишь в окно?
Хватит. Иди ко мне.

В теле рождается прежний ток,
Клонится милый лик,
Пышет щекочущий шепоток,
Длится блаженный миг.

Качество жизни зависит не –
Долбанный Бродский! – от
Того, устроилась ты на мне,
Или наоборот.

9

Дальше – смятая простыня,
Быстрый, веселый стыд…
Свет пронизывает меня.
Кровь в ушах шелестит.

Стена напротив. След пулевой
На розовом кирпиче.
Рука затекает под головой.
Пыль танцует в луче.

Вчера палили. Соседний дом
Был превращен в редут.
Сколько мы вместе, столько и ждем,
Пока за нами придут.

10

Золото. Клен. Тишина таит
Пристальный свой расчет.
Нынче – отсрочка. Время стоит.
Завтра все потечет.

В небе застыли остатки крон.
День ползет под уклон.
Золото. Клен. Равновесье. Клен.
Красная лужа. Клен.

В темных подвалах бренчат ключи
От потайных дверей.
К жертвам склоняются палачи
С нежностью лекарей.

11

Три пополудни. Соседи спят
И, верно, слышат во сне
Звонка обезумевшего раскат.
Им снится: это ко мне.

Когда начнут выдирать листы
Из книг и трясти белье,
Они им скажут, что ты есть ты
И все, что мое, – мое.

Ты побелеешь, и я замру.
Как только нас уведут,
Они запрут свою конуру
И поселятся тут.

12

Луч, ложащийся на дома.
Паль. Поскок воробья.
Дальше можно сходить с ума.
Дальше буду не я.

Пыль, танцующая в луче.
Клен с последним листом.
Рука, застывшая на плече.
Полная лень. Потом –

Речь, заступившая за черту,
Душная чернота,
проклятье, найденное во рту
Сброшенного с моста.

13

Внизу – разрушенный детский сад,
Песочница под грибом.
Раскинув руки, лежит солдат
С развороченным лбом.

Рядом – воронка. Вчера над ней
Еще виднелся дымок.
Я сделал больше, чем мог. Верней,
Я прожил дольше, чем мог.

Город пуст, так что воздух чист.
Ты склонилась ко мне.
Три пополудни. Кленовый лист.
Тень его на стене.

1995

По светлым вечерам

По светлым вечерам над вешнею равниной
Витает сложный дух, и грешный, и невинный:
Цветенье всех цветов, древесных и речных,
Симфония дневных, вечерних и ночных:
Воронки хищные, оковы и альковы,
Тех тянет увядать, те расцветать готовы,
Сад веет яблоней, помелой, мушмулой,
Расцветом гибельным и свежестью гнилой.
Венерин башмачок, Змеиная забава,
Старушечья любовь, Невестина отрава,
И Волчья жимолость колышется шурша
И чутко шелестит, как Заячья душа;
Роняет серебро Асклепиев фонарик,
Ночь Африки горит, Сон разума воняет,
Сочится Похотник, и Девичий бочок
Высовывает свой ворсистый язычок.
Когда начнет темнеть, к тоскующей гитаре
Сползаются на свет таинственные твари:
Назойливый Лизун в зеленой чешуе,
С шипами по бокам, как замок Рамбуйе,
Двутелый Скалолаз, любимец Марко Поло,
Что не дает взаймы и не имеет пола;
Шипящий Оползень в подшерстии густом,
Воинственный Хвостун с развернутым хвостом,
Стыдливый Богомол, неумный Богоборец,
Чванливый Самовол, одесский Черноморец,
Икает Стрелочник, и Скользкий Простачок
Показывает свой приятный пустячок.
В сгустившейся ночи сгущая благодатность,
Созвездия горят, наглядные, как атлас:
Надменный Волопас пасет своих волов,
Надменный Рыболов считает свой улов,
Из альфы Соловья доносятся сигналы
В созвездие Свиньи, в созвездие Вальгаллы,
И глазом золотым косит небесный Кот,
Как робко всходит Мышь на темно-синий свод.
Суровый Программист стучит по звездной клаве,
Пугливый Аферист ползет по Сверхдержаве
На Вышний Волочок, а Нижний Волочок
Почесывает свой квадратный пятачок.
Ах, только человек средь этих дивных всячин
Так безнадежно зол, так грустно озадачен,
Так поглощен собой, самолюбиво слеп
И так цепляется за свой прогнивший склеп.
Среди небесных див, красилен, пивоварен
Так редко счастлив он и так неблагодарен –
И непонятно, в чем наш первородный грех:
Не то мы проще всех, не то сложнее всех.

2017

Грейхаунд