Николь Чжен - Все, что ты только сможешь узнать

• Название: Все, что ты только сможешь узнать
• Автор: Николь Чжен
• Жанр: Биографии
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-04-102264-8

Усыновление чаще всего воспринимается как безусловное благо, а приемные родители видятся истинными героями, которые сумели взрастить в себе любовь к чужаку. Героям положен хеппи-энд, это всем известно; вот только за ослепительной радостью пополнения семьи никто не упоминает о трудностях жизни после. Николь Чжен, удочеренная во младенчестве, пишет о том, каково ежедневно сталкиваться с расспросами, недоумением и предубеждением из-за непохожести на своих родственников. Николь пишет о своем опыте поиска родственников, отказавшихся от нее в младенчестве, – и о том, как это повлияло на ее собственное материнство.

---

– Я этого не понимаю, – сказала она с прямотой, которая несколько удивила будущих родителей. – Я несколько раз пыталась отговорить их.

Социальный работник не называла биологических родителей ни по фамилии, ни по именам («У них непроизносимая фамилия!» – уверяла она) и не приложила ни малейших усилий, чтобы скрыть, в каком она глубоком недоумении. Они были женаты; у них был стабильный, пусть и не слишком прибыльный семейный бизнес; у них были старшие дети, которые, как она поняла, с нетерпением ждали маленькую сестричку. Действительно, они были потрясены преждевременным рождением малышки, и, как у многих иммигрантов и владельцев мелкого бизнеса, у них не было медицинской страховки. Похоже, они уверовали в самые мрачные предсказания врачей и думали, что не смогут обеспечить этого ребенка по-настоящему хорошим домом. Насколько это было возможно – для нее, не знавшей корейского, без присутствия переводчика и при «стыдливом» английском биологических родителей (у отца-то английский был хорош, но с большими пробелами в юридической терминологии), – социальный работник подробно объяснила их права и воспользовалась всеми возможностями, чтобы уговорить их передумать. Когда она пыталась рассказать им о доступных ресурсах и возможной помощи, те лишь качали головами.

– Если биологические родители когда-нибудь попытаются оспорить удочерение или вернуть себе опеку, я буду за вас, – пообещала социальный работник. Удочерители передернулись, занервничав при одном только предположении. – Я говорила им, что не обязательно это делать.

В кровной семье спросили, смогут ли новые родители отчасти покрыть оплату медицинских счетов девочки. Запрошенная часть в сумме потянула меньше чем на три тысячи долларов. По сравнению с тем, во сколько обходилось большинство усыновлений/удочерений младенцев, это была выгодная сделка. Наконец будущая мать задала вопрос о расе ребенка: есть ли что-то такое, что они должны знать, учитывая, что малышка – кореянка? Есть ли что-то особенное, что им следовало бы для нее сделать?

Казалось, женщина удивилась вопросу. Она некоторое время смотрела на них, потом покачала головой.

– Я уверена, у всех вас все будет хорошо.

21 июля они чуть ли не с боем отобрали малышку у больничной медсестры, устроили ее в машине и направились на юг по шоссе I-5. По дороге трижды останавливались, чтобы скормить ей бутылочку детской смеси, и прибыли обратно в свой уютный одноэтажный «фермерский» дом девять часов спустя.

На их взгляд, дочка была просто красотка – с темными-темными глазками и носиком-пуговкой. У нее еще не было ни ресниц, ни бровей, а на головке едва начал пробиваться пушок. Зато уже были пухленькие щечки. «Маленький Будда» – так они называли ее, смеясь. Она весила меньше трех килограммов, все еще едва дотягивая до размеров новорожденной в свои два с половиной месяца, и целиком помещалась на одной отцовской ладони. Она была бдительной и очень серьезной, но уже училась улыбаться.

Кроме того, малышка оказалась более шумной, чем они рассчитывали. Она все болтала, болтала и болтала, и ее голосок вздымался и опадал в бульканье и гуканье, которые звучали почти как настоящая речь. Три дня она прожила в их спальне, временами среди ночи принимаясь радостно ворковать, а потом им пришлось переставить кроватку в другую комнату, чтобы хоть немного высыпаться по ночам.

Порой они все равно слышали через коридор, как она беседовала с невидимыми друзьями на своем самостоятельно изобретенном языке. Ее мать чуточку сетовала на утраченный сон, проходя через один из первых ритуалов посвящения любого молодого родителя. Отец шутил: «Она снова разговаривает с ангелами».

Как бы ребенок ни входил в вашу семью, его присутствие меняет все правила: он переезжает в ваше сердце и пристраивает там новые комнаты, сносит стены, о существовании которых вы и не догадывались. Вот почему молодые родители жаждут заверений больше, чем всего прочего: мы говорим себе сами и хотим, чтобы другие тоже говорили нам, что мы будем замечательными родителями. Что наши дети будут счастливы. Что их огорчения будут мелкими и незначительными – по крайней мере, никогда не станут такими страданиями, которые мы не сумеем помочь им вынести. Мы должны верить в это, обещать себе, что выдержим все испытания, – иначе нам никогда не хватит мужества начать.

Никто даже не намекнул моим родителям, что удочерение с пересечением расовых и культурных границ может оказаться уникальным испытанием, таким, к которому нужно готовиться каким-то особым образом. Если они усвоили «дальтонический» взгляд на нашу семью с самого момента ее основания – если они верили, что моя «корейскость» несущественна внутри нашей семьи и должна оставаться таковой и для всех остальных, – то в этом они в основном следовали идеалам, на которых воспитывались сами, советам, которые им давали. Нередко, когда я встречаюсь с такими же межрасово усыновленными/удочеренными, мы обнаруживаем, что наш жизненный опыт похож: «Мы с родителями почти никогда не разговаривали о расе. Мы, по сути, не признавали, что она имеет значение. Я никогда не уличала никого из своей семьи в расизме». Даже теперь, когда культуру усыновляемых детей стали лучше осознавать, больше «чествовать», многим родителям не дают ни инструкций, ни ресурсов, которые нужны, чтобы воспитывать цветных детей в белых семьях, в белых сообществах, в белом «доминирующем» обществе. Винить только моих белых родителей в том, что они не полностью понимали вещи, от которых были надежно ограждены – сначала профессионалами, а потом мной, – значит упускать из виду большее: мы были и являемся показательным примером столь многих межрасовых и межкультурных усыновлений/удочерений этой эпохи.

Сколько раз я пыталась вообразить тот зимний день в суде округа Кинг – день, когда мое удочерение было признано окончательным, через полгода после того, как родители забрали меня из младенческого отделения детской больницы Сиэтла! Я мысленно рисую лысеющего, средних лет судью, вглядывающегося со своей скамьи в моего отца, все еще темноволосого, без единого следа седины, для разнообразия серьезного, как никогда в жизни; в мою мать с ее сливочной веснушчатой кожей и нервной улыбкой, держащую на руках меня в розовом одеяльце с монограммой моего нового имени, вышитой беглой текучей вязью. Родители прожили последние шесть месяцев, учась заботиться обо мне, стараясь не поддаваться никаким затяжным страхам насчет того, что мои биологические мать и отец пересмотрят свое решение. Как и многие молодые родители, они надеялись сделать все, что будет в их силах, и рассчитывали, что этого всегда будет достаточно.

Мне рассказывали, что судья очень серьезно разговаривал с ними об их решении, об обязательствах, которые они дали мне и государству. Теперь они уже не могли передумать: они были моими настоящими родителями, моими единственными родителями по закону. В восторге от официальной печати штата, наложенной на то, что они уже и так знали в душе, родители спросили судью, может ли он дать им какой-нибудь совет.

Мне интересно, удивил ли судью их вопрос, как удивил он социального работника? Или он ожидал его, этого вопроса, который слышал несчетное множество раз от белых родителей цветных детей? Может быть, он ответил не думая, уже умудренный годами опыта? Или давал всем таким семьям один и тот же совет? Или пристально вгляделся в моих молодых, энергичных родителей и подумал конкретно о них, прежде чем ответить?

– Просто ассимилируйте ее в свою семью, – сказал он, – и все будет в порядке. Теперь она ваша.

«Она ваша». Эти слова мои родители надеялись услышать с тех самых пор, как несколько лет назад приняли решение завести ребенка. Они поблагодарили судью, улыбаясь и принимая поздравления. Потом укутали меня потеплее, защищая от январской стужи, и, покинув здание суда, увезли домой.

Синди так и не смогла припомнить, говорил ли ей кто-то на самом деле, что ребенок умер.

Ей было шесть лет – слишком мало, чтобы понимать, откуда берутся дети; но она несколько месяцев знала, что у матери в животе есть ребеночек. Никто не усаживал ее «для серьезного разговора», чтобы объяснить это; не было никакого бодро щебечущего объявления, никакого семейного сборища или торжественной трапезы, за которой ей объявили бы: «Ты скоро станешь старшей сестрой». У нее вообще редко случались длинные разговоры с родителями – с любым из них. Они вечно были на взводе из-за денег и небольшого принадлежавшего им бизнеса – магазина, в котором Синди тоже проводила бо́льшую часть того времени, когда не спала.

Когда она была совсем крохой, родители уехали в Америку вместе с ее сводной сестрой Джессикой. Джессике было почти двенадцать – значит, она была достаточно взрослой, чтобы приносить пользу, пока родители трудились, ставя на ноги семейный бизнес. Синди осталась в Корее с матерью отца; потом жила с другими родственниками на Гавайях. Она воссоединилась с родителями только тогда, когда ей исполнилось пять, так что в шесть лет она все еще продолжала знакомиться с матерью и отцом. Она знала, что они строги. Она знала, что они часто ссорятся. Она знала, что они трудятся с рассвета до глубокой ночи, точно белки в колесе.