Владислав Дорофеев - Выживший. Подлинная история. Вернуться, чтобы рассказать

• Название: Выживший. Подлинная история. Вернуться, чтобы рассказать
• Автор: Владислав Дорофеев
• Жанр: Биографии

Я вернулся, чтобы рассказать о том, что смерти нет, даже в удушающей тесноте тотальной боли, потери способности к передвижению, навыка говорить и писать, способности слышать, видеть, спать, есть, пить, дышать. Даже тогда с вами свет мысли, любви и веры, которые в болезни и после нее дают надежду, выбор и указывают путь осмысления себя, чтобы научиться заново дышать, пить и есть, ходить, писать и говорить, жить. Смерть не страшна. Умирать страшно. Моя книга – предостережение от одной из самых редких, но и подлых болезней – ГЛПС (геморрагическая лихорадка с почечным синдромом) – остром вирусном заболевании, одном из самых опаснейших заболеваний на планете (в ряду с лихорадкой Эбола), которая готовит свой гибельный сценарий каждому, кто не устоит перед атакой хантавируса, разрушая кровеносную систему и, ударяя по всем жизненно важным органам человека. Я вернулся, чтобы рассказать о том, как, несмотря на немощь, порой страх и трусость, помочь врачам спасти вас, оказавшегося на больничной койке, если, конечно, вы настроены вылечиться, уйти домой, а не отправиться по назначению, через запятую с больничным мусором. Когда в лучшем случае, бездыханную плоть отдадут родственникам, в худшем на разделку в кадаверную лабораторию в качестве анатомического образца. Я вернулся, чтобы рассказать об открывшейся мне там, на границе жизни, величайшей тайны человеческого и моего рода. Моя книга – это и благодарность отечественным врачам, за их будничную спасительную работу. Я выжил. Потрясенный, лишившийся физических сил, выпутавшись из бесконечных упоительных, но смертоносных видений, высасывающих последние силы, укрепляясь в мысли – жить, чтобы вернуться, чтобы рассказать о своем вынужденном опыте выживания в условиях неожиданной, бесчеловечной и дикой болезни из арсенала биологической войны. Этот опыт не полезен, но коли он есть, его надо описать, чтобы предупредить и предостеречь. Чтобы победить!

---

Я не помню границы, грани, после которой у меня ничего не осталось, лишь яркий свет сознания во тьме, ни тела, ни боли, ни пространства, ни людей, ни цвета, ни запаха, ни звуков, ничего, это даже не пустота, это такой мир, в котором есть только сознание и вокруг ничего, такой мир, не имеющий ни цвета, ни каких-либо когда пространственных проявлений.

В итоге я стал лишь думающей плотью.

Размеры моего мира, в котором теплилось сознание, сузились до размеров душевной жизни, в которой я любил мою жену, детей, близких, я любил мир. И духовной жизни, поскольку Бог, молитва к Нему остались последней моей опорой в темноте беспросветного, лишенного цвета, света, запаха, пространства, хаоса, захватившего, почти захватившего меня. Почти! Потому что мысли мои, молитвы мои, а силы остались исключительно на думание, на мысли о любимых и молитву, которая превратилась в какой-то момент исключительно в разговор с Богом, – это и был свет, не отступавший и не отступивший.

В какой-то, когда уже не оставалось никаких сил, когда боль стала такой, что уже заполонила весь мой мир, я обратился к Богу. «Если я Тебе нужен, возьми меня, я не боюсь. Пожалуйста. Прошу об одном, позаботься о моей семье». – И сделав паузу. «И, пожалуйста, позволь мне осознать изнутри состояние благодарения Тебе за все, чтобы со мной не происходило». И вот сейчас. За то состояние, в котором я нахожусь.

Я не знаю, сколько времени прошло. В тот момент, в том состоянии я не осознавал времени вовсе. Потому что время в тот момент, в том состоянии, перестало для меня существовать. Но что-то, наверное, произошло, потому как спустя какое-то время, не знаю, много-мало, я вдруг понял. Я осознал, что я могу, что мне дано право, дана благодать, осознать, вкусить и сказать Богу – «Спасибо Тебе! Спасибо! За все!»

Я помню это чувство неизмеримой благодарности Богу за этот последний оплот, последнюю надежду, единственную опору, которые поддерживали огонь моей жизни. Стало быть, терпение. Потому что в какой-то период каждый следующий день был тяжелее, злее, больнее предыдущего, а я все еще держался, пока мне не сделалось ясно, что, как нет пределов совершенству, так нет пределов терпению.

Еще я тогда-то понял. Что молитва – это и есть ум, что между молитвой и умом – знак равенства. Потому что ты подобен Богу именно в выборе пути с Богом. А выбор – это и есть ум, но предмет ума в момент выбора Бога – это и есть молитва.

И потому все сторонние молитвы и мысли о человеке, попавшем в жизненную передряги, все, до единого слова, имеют реальную, жизненную силу, передавая энергию страсти и веры, и надежды по назначению.

Было только одно – осознание благодарности Богу за все. Это и был тот самый выбор состояния, выбор смысла сознания, которое в этом выбранном состоянии не знало пафоса, не знало сомнения, не знало боли, не знало искушений, оно или было, или же его не было бы вовсе. Крайнее состояние, либо ты с Богом, либо тебя нет, как личности, как свободной личности, а значит, нет и человека. Может быть, после этого и началось возвращение и собирание, соединение сознания и тела.

Пожалуй, это была центральная точка, искомая точка, возможно, перекресток, после которого я начал возвращение.

Впрочем, был еще момент, отчетливо артикулируемый мысленно.

Может быть тогда что-то сдвинулось, и колесо закрутилось назад. Я просил позаботиться о семье, вот меня и вернули, чтобы я сам и позаботился, и теперь это уже не моя воля, а Его.

Ты просил о семье. Иди! И заботься сам. Так моя семья подарила мне право на возвращение.

«Привыкла спасать»

«Мы теряем его!» – Истошный, отчаянный, одновременно гневный и протестующий крик разорвал тишину успокаивающейся к ночи реанимации. И был он направлен к человеку, который лежал слева от меня, крайним к входу. Вслед второй голос, слегка запинающийся, словно бы оправдывающийся, – «только что смотрела, все было нормально, как же так». Наконец, третий, знакомый, решительный, зовущий к действию, в приказной манере – «тахикардия нарастает». В бой вступила Л.В., дежурившая в тот вечер, возглавившая бой с нашей стороны. Никакой паники, каждый боец на своем месте, какофония ужаса, вырвавшаяся было наружу, мгновенно сменилась на перечень команд, больше свойственных бою, односложных, ясных, твердых, убежденных, уверенных, решительных. Команды-указания слились в единый фон, слов было не разобрать, похоже, в них не было и нужды. Победа. Откачали. Жив.

Эти несколько человек победного отряда, которые только что порвали в клочья хаос, пытавшийся уволочь в тень забвения душу человеческую, некоторое время стояли, тяжело дыша. Молча смотрели друг на друга, не в силах сдвинуться и говорить, будто безмолвно спрашивая друг другу, «что это было». Минувшие несколько десятков секунд дались им непросто. Какая же это тяжесть – жизнь человека, при движении в обе стороны.

Вот именно после этого сражения, центральный лозунг, крик которого останется на всю жизнь в памяти – «Мы теряем его!», – а мои слова вновь все понимали, – я спросил Л.В., как давно она здесь, но главное, откуда мотивация, силы, чтобы каждый день на протяжении многих лет, выдерживать такое давление, такую ответственность, такое напряжение, свидетелем которого я вот уже невольно являюсь несколько дней?

«Привыкла».

«Привыкла – к чему?»

«Люди. Помогаю. Лечу. Спасаю, по возможности».

«Привыкла спасать людей?»

«Получается».

Героика будней. А они всем там такие. Ошибка в препарате, или пропущенная капельница, инъекция, стоит жизни человеку. Ошибка – смерть.

Давление ответственности и задач чудовищное, ничего не пропустить, все сделать во время, не перепутать очередность. Потому что есть препараты, которые можно вливать только после определенных препаратов, никак не наоборот.

Фантастическая Л.В. Урожденный реаниматолог, врач в четвертом поколении. Ангел-хранитель 18-ой шоковой реанимации. Удивительная женственная, в возрасте счастливой и бесконечной женственности, когда возраст не имеет значения. Русые волосы, необычно и красиво уложенные над висками. Бросающаяся в глаза профессиональная сутулость, она уже больше тридцати лет в постоянно сколоннном положении над больными в реанимационных койках.

Она массировала мне ноги, будто новорожденному, по сути, я таковым и был, поскольку пока еще не научился ходить и себя обсуживать. Она заказывала для меня специальную еду на кухне больничной, чтобы разбудить мой аппетит. Как пахла вареная рыба, специально приготовленная для меня и вареная картошечка в масле к ней. Какими были протертые супы, а солоноватая манная каша на воде, специальным образом приготовленная, оторваться было невозможно. Но я понимал, что все, что дальше двух-пяти столовых ложек, скоро окажется в кювете, срочно запрошенном у сестрички. Это была одна из чудовищных ловушек ГЛПС, о чем тогда еще доподлинно не было известно, – кушать надо, чтобы восстанавливаться, и есть не получается, из-за раскаленной стрелы, которая продолжает в моем животе хаотичный поиск выхода.

«Захожу, а тут лежит – Сам!»

В 18-ой шоковой реанимации две буфетчицы, божьи одуванчики, небольшого росточка, про таких говорят – старушки, но по градусу их работы сказать этого было нельзя. Они заботились о каждом, а у каждого практически из лежащих в реанимации, а это примерно, около полутора десятков человек, были проблемы с едой, поскольку подчас это были люди на краю жизни.

Некоторые были столь беспомощны, что не могли, не просто самостоятельно, но и в принципе есть обычную пищу. В этом случае в них через зонд в желудок вливали питательную смесь. «Ого! Там сколько витаминов! Звездная смесь»! – сказали и мне, когда вышел из состояния думающей плоти, жизнь в которой можно было поддерживать исключительно с помощью капельниц, и теоретически уже мог бы начать есть.

Зонд мне был отвратителен, хотя перспектива получать готовую смесь, не парясь особенно, и довольно быстро, – некоторым соседям по реанимации вливали такую еду через зонд, – в какой-то момент даже показалась привлекательной после очередного рвотного упражнения после ложки вкуснейшего протертого супа. Но нет, потому что я понял, это – очередной вызов, на который надо ответить.

Настоятельно рекомендовали и мне зонд и потому, что до того момент, как я превратился только в думающую плоть, и после того, как вновь стал плотью говорящей, съесть я мог лишь пару ложек протертого супа, специально! для меня приготовленного на больничной кухне, в которой обслуживались больные реанимации, и выпить почти полстакана компота и несколько глотков бульона из специального чайничка.

Вкус этой больничной еды одновременно удивлял и восхищал. Но что сверх того сразу вылезало из меня в виде рвоты. Задача кормления усложнялась тем, что я не мог пить молоко, соответственно, есть молочные каши, пить какое и кофе на молоке и пр. Но кисломолочные продукты мог, но, увы, также не хотел, вкуснейшая в моей жизни ряженка довольно скоро превратилась в рвотную массу.