Марсель Монтечино - Убийца с крестом

• Название: Убийца с крестом
• Автор: Марсель Монтечино
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Триллер
• Год: 1995
• ISBN: 5-7001-0206-4

Для Джека Голда, полицейского из Лос-Анджелеса, музыка перестала существовать в тот день, когда его возлюбленная, певица из джаза, покончила с собой.

Но не только музыка ушла из жизни Джека Голда. Он потерял любовь, лишился карьеры. Но одиночество его не сломило, Джек Голд нападает на след убийцы-маньяка, вообразившего себя «великим спасителем» Америки. Очистить страну от всех цветных и евреев-вот та «высокая миссия», которую взял на себя Убийца с крестом.

---

— Ты зачем привел этот сброд сюда? — процедила она сквозь зубы. — Что твоя наркота забыла в моей спальне, в доме, где ребенок? Как ты посмел выгнать мальчика?..

— Ах, детка, ты просто не поняла. Эта девушка — давняя подружка Алонсо. Мы зашли слегка отдохнуть. Вот и все, и нечего шуметь.

— Выметайтесь отсюда, чтоб духу вашего не было, — зло сказала Эстер.

— Слушай, прекрати, это все мура. — Бобби едва держался на ногах.

— Грязная опустившаяся скотина, — еле слышно выговорила Эстер.

— Бобби, это еще что за телка? — протянула девица из постели. — Пусть проваливает, а ты иди ко мне.

Эстер прорвало.

— Сама проваливай, ты, занюханная шлюшка. Вон отсюда сию же секунду, или, клянусь Богом, я вызову полицию, и всех вас заметут. — Она направилась к выходу, но Бобби ее остановил.

— Не смей заикаться про полицию, Эс, — комкая слова, бормотал он, — только попробуй.

— Ты еще будешь угрожать? Ты, ничтожество, дерьмо! А ну быстро отсюда, глаза в мои на тебя не глядели! — Она вырвалась и выскочила из комнаты. — Убирайтесь сейчас же! Сию же секунду — или я звоню в полицию! Вон!

На столе в коридоре Эстер увидела учебник Бобби. Она запустила им в кровать, но угодила в окно; стекло со звоном посыпалось.

Эстер сбежала по ступенькам, едва сдерживая слезы. На полпути в кухню она судорожно всхлипнула, ее скрутило пополам, как от удара в живот. Ничего не различая из-за слез, почти вслепую, на ватных ногах она добрела до кухни и, рывком выдвинув ящик, выхватила самый острый мясной нож. В эту секунду она оглянулась. Малыш во все глаза смотрел на нее, испуганно застыв с поднятой ложкой.

— Нет, нет, нет! — закричала Эстер и отшвырнула нож. Багира, спрыгнув с колен мальчика, юркнула за холодильник. — Господи Иисусе! — Эстер с плачем выбежала из кухни. В гостиной она остановилась, ничего не соображая. Мир, казалось, рухнул, она чувствовала себя как во время землетрясения. Бобби стоял на ступеньках, уже одетый, в незастегнутой рубашке, с ботинками в руках. Он начал спускаться. Эстер бросилась ему навстречу.

— Эс, остынь малость, остынь, крошка...

Одной рукой она вцепилась ему в волосы, другой царапала лицо. Он попытался было ее оттолкнуть, но она продолжала колотить с удвоенной силой, теперь уже норовя ударить ему в пах. Наконец Бобби удалось ее оттолкнуть. Эстер, потеряв равновесие, покатилась по лестнице; опустошенная, потрясенная, затихла на нижней площадке.

— Сука ненормальная! Сука ненормальная! — вслед ей орал Бобби.

Маленький Бобби подбежал к матери и, сжав кулаки, крикнул отцу:

— Не трогай маму! Оставь маму в покое!

— Именно это я и собираюсь сделать. Пошли из этого дурдома, — бросил он оставшимся в спальне и начал спускаться. За ним шли бритоголовый парень с девицей.

Бобби перешагнул через Эстер, но, помедлив на пороге, обернулся.

— Иначе и не могло быть. — И вышел, хлопнув дверью.

Эстер прислонилась к стене и дала волю слезам.

— Мамочка, не плачь, не плачь. Я с тобой.

Она крепко прижала сына и зарыдала, раскачиваясь из стороны в сторону.

2.22 ночи

Куини просилась гулять.

Ирвинг Роузуолл ломал голову над вопросом, как лучше убить Георгину. Сбросить ее с какого-нибудь балкона старинного замка — весьма в духе времени, но уж больно кроваво и неэстетично. Отравить — можно, конечно, но это слишком буднично, приземленно. Нет, он определенно склонялся к тому, чтобы ее задушить. Например, шелковым шнурком от ее вечернего платья. В этом есть нечто изящное, драматичное и вместе с тем леденящее душу. И весьма приличествует такому созданию, как Георгина. Но где оставить тело? В спальне? Банально. В библиотеке? Уже было. Или скинуть ее, обнаженную, в компостную яму перед службами? Ирвинг Роузуолл долго забавлялся этой идеей, но в конце концов отверг и ее, как чересчур грубую и прямолинейную. В результате он убедил себя в том, что единственно правильный выход — опустить убиенное тело в зеркальный водоем, лицом вниз. И непременно в полупрозрачной ночной сорочке. И чтоб луна освещала соблазнительный труп. Возбуждающе, сексуально — и вместе с тем изысканно, начисто лишено вульгарности! Да, именно так! Очень в характере Георгины! Констебли будут готовы заложить душу дьяволу, лишь бы узнать, когда ее прикончили — до того, как бросили в фонтан, или же несчастная жертва просто утонула.

Но Куини рвалась на улицу. Немедленно!

— Идем, идем, — проговорил Ирвинг Роузуолл, поднимаясь из-за шаткого стола, который стоял в уютной нише его комнаты, служившей одновременно и спальней и столовой. Маленький терьер от радости закрутился волчком. Глаза собаки светились восторгом. — Ну, ну. Только давай потише, — приговаривал Роузуолл, вытаскивая из шкафа свитер. Ему все время было зябко — даже в августе, даже в Лос-Анджелесе. Но чему удивляться, если тебе за семьдесят.

Он снял с крючка поводок, и псинка пошла описывать круги по всему дому; потом остановилась у двери, низко опустив голову и яростно виляя хвостом.

— Вот, уже выходим, — бормотал под нос Роузуолл, пристегивая поводок к ошейнику. Собака счастливо залаяла.

— Тише, уже поздно, ты же знаешь! — Он открыл дверь, и собака рванула со всех сил, волоча его за собой.

Он до сих пор не переставал удивляться. Он всю жизнь привыкший вставать в шесть утра, вдруг обнаружил, что он воистину ночной человек. Теперь вся его жизнь протекала ночью — ночью он готовил, ел, мылся, — даже ухитрился подыскать круглосуточную химчистку. Но особенно он любил писать по ночам. И находил в этом неизъяснимую прелесть. Черт побери, это выглядело даже артистично! Весь свет в доме погашен, кроме настольной лампы, рядом — стакан дымящегося чая; стрекот электрической машинки; негромкая музыка. Как ему нравилось все это! Порой он засиживался до утра, до того момента, когда уже начинали носить газеты. Он писал почти пять лет, пристрастившись к этому занятию практически сразу же после того, как ушел на пенсию. Через год после смерти Рахили. Всю жизнь он запоем читал — все, что угодно, любой печатный текст, что весьма раздражало Рахиль. В первый же день после свадьбы она запретила ему выходить к столу с книгой или журналом. Через пять минут она поймала его на том, что он читает этикетку на банке с маринадом. Рахиль была настолько потрясена, что даже не рассердилась. Дома они практически не разговаривали по-английски, и потому книги оставались для него единственной отдушиной. Он читал даже в тот момент, когда Рахиль умирала, и, когда медсестра спросила, в котором часу та скончалась, он, к стыду своему, не смог ответить; когда он читал, он полностью терял представление о времени, он забывал обо всем, кроме того мира, который был заключен в печатных знаках.

Зато теперь он создавал свою собственную вселенную. Он стал писателем! И это — после тридцати семи лет честной службы у Франковича, в магазине одежды больших размеров, в Уилшире! После того как он тридцать семь лет кряду натягивал на гигантские задницы дурно сидящие штаны, которые больше смахивали на провисшие палатки, — подумать только, он стал настоящим художником, литератором, романистом!

Нет, он еще ничего не издал, но его однокашники по вечерним курсам при Калифорнийском университете в один голос твердили, что это дело времени. В группе он слыл знаменитостью. Он — это ж надо! Даже профессор, человек, отнюдь не склонный раздавать комплименты направо и налево, и тот говорил, что его произведения «достойны публикации»! Ирвинг Роузуолл смаковал эти слова. «Достойны публикации!» Каждый звук тут ласкал его слух, вселял силы, заставлял выпрямить спину.

Очутившись на улице, Куини больше не спешила. Страстный, исступленный зов природы перешел в тихий шепот. Маленькая черно-белая собачка неторопливо семенила по дорожке, тщательно принюхиваясь к оставленным меткам. Роузуолл, обернув поводок вокруг руки, послушно следовал за собачкой, останавливаясь там, где присаживалась она, двигаясь с места, когда ей того хотелось, весь погруженный в свои мысли.

По иронии судьбы, едва начав писать, он начисто забросил чтение.

Вся печатная продукция теперь пылилась невостребованной; неразрезанные книги скромно дожидались часа, чтобы встать на одну из полок огромных, тянувшихся вдоль стен стеллажей; пожелтевшие, невскрытые газеты пылились на обеденном столе; около кровати грудой были навалены журналы за много месяцев. Современные события перестали волновать Роузуолла. Его вообще больше ничто не интересовало, кроме собственного творчества. Да разве могло быть иначе! Ведь воображаемый мир был куда более реальным и ярким, чем его, Роузуолла, настоящая, весьма серая и однообразная жизнь. А люди, Бог мой, а люди! К примеру, Георгина, уже покойная, но при жизни — о, что это была за женщина! Ненасытная, чертовски честолюбивая, коварная! В течение суток она последовательно уложила в постель самого лорда, двух его сыновей и управляющего замком, исключительного любовника, который знал толк в своем деле и у всех вызывал дикую ревность. Вот это женщина! Готовая заниматься любовными утехами и на сеновале, и на шелковых простынях! Но в конце концов угодившая в собственную ловушку, от чего и погибшая.