Джиа Толентино - Кривое зеркало. Как на нас влияют интернет, реалити-шоу и феминизм

• Название: Кривое зеркало. Как на нас влияют интернет, реалити-шоу и феминизм
• Автор: Джиа Толентино
• Жанр: Публицистика
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-04-109852-0

Мы живем в эпоху социальных сетей, реалити-шоу, феминизма, эффективности и осознанности. Но что это говорит о нас? Джиа Толентино, американская журналистка, исследует современную культуру и ее влияние на нашу жизнь, предпочтения, выбор и пороки. В этом сборнике вы найдете эссе о жизни онлайн, пожирающей наше время, и щупальцах индустрии фитнеса и красоты, о двойных стандартах феминизма и кумирах миллениалов, делающих деньги из воздуха. «Кривое зеркало» – это незабываемое путешествие по реке самообмана, которая окружает нас со всех сторон. Эта книга стала мгновенной классикой уходящего десятилетия, мастерски препарируя противоречия и неизбежные перемены, которые определяют нас и наше странное время.

---

В сети (если вы поддались на такие условия) система метастазирует и ведет к катастрофе. Представление себя в повседневном Интернете все еще соответствует драматургической метафоре Гофмана: здесь есть сцена, есть аудитория. Но Интернет добавляет массу других, кошмарных метафорических структур: зеркало, эхо, паноптикум. Мы движемся в Интернете, и наши личные данные отслеживаются, фиксируются и перепродаются разными корпорациями. Мы попадаем в режим невольной технологической слежки, которая бессознательно снижает наше сопротивление практике добровольного самоотслеживания в социальных сетях. Если мы только подумаем о какой-то покупке, она будет преследовать нас повсюду. Мы можем (и часто делаем так) ограничить свою сетевую активность сайтами, подкрепляющими наше чувство идентичности. Каждый старается читать то, что написано для таких же, как он. В социальных сетях все, что мы видим, связано с нашим сознательным выбором и алгоритмически направляемыми предпочтениями. Все новости, культурное и межличностное взаимодействие фильтруются через базу профиля. Повседневное безумие, поддерживаемое Интернетом, это безумие такой архитектуры, которая ставит личную идентичность в центр вселенной. Словно мы оказались где-то над всем миром и получили бинокль, в котором все кажется нашим собственным отражением. Через социальные сети многие люди начинают воспринимать всю новую информацию как прямой комментарий к собственной личности.

Такая система сохраняется, потому что она прибыльна. Как пишет в книге «Торговцы вниманием» Тим Ву, коммерция медленно пронизывает человеческое существование – в XIX веке она пробралась на улицы городов в виде плакатов и афиш, в XX веке проникла в дома через радио и телевидение. В XXI веке, который кажется финальным этапом, подступила к нашей личности и отношениям. Мы приносим миллиарды долларов социальным сетям своим желанием (и последующими нарастающими экономическими и культурными требованиями) копировать в Интернете самих себя, какими мы себя представляем и какими хотим быть.

Под грузом этой коммерческой значимости индивидуальность гнется и коробится. В физическом пространстве у каждого представления есть ограниченная аудитория и временные рамки. В сети ваша аудитория может гипотетически расширяться вечно, а представление никогда не заканчивается. (Вы можете бесконечно проходить собеседование о приеме на работу.) В реальной жизни успех или неудача каждого личного представления часто принимает форму конкретного физического действия – вас приглашают на обед, вы теряете дружбу или получаете работу. В сети представление происходит в бесконечном мире чувств через сплошную череду сердечек, лайков и смайликов, которые накапливаются в привязке к вашему имени. Хуже того, здесь нет кулис. Если в реальной жизни аудитория уходит и сменяется, сетевая аудитория не уходит никогда. Ваши мемы и селфи с одноклассниками могут соседствовать с администрацией Трампа – так произошло с детьми из Паркленда[1]. Некоторые из них стали настолько знаменитыми, что им никогда больше не покинуть сцены. Человек, заигрывавший с белыми супрематистами в Twitter, может получить работу в New York Times и тут же потерять ее, как произошло в 2018 году с журналисткой Куинн Нортон. (Или, как это случилось с Сарой Чон – человек, посмеивавшийся над превосходством белых, стал настоящим сторонником «Геймергейта», за несколько месяцев до этого получив работу в Times.) Люди, ведущие публичные интернет-профили, строят собственную идентичность, за которой одновременно следят мама, начальник, потенциальные начальники, одиннадцатилетний племянник, бывший и будущий сексуальные партнеры, родственники со своими политическими взглядами и посторонние, заглянувшие на страничку по какой бы то ни было причине. Идентичность, по Гофману, это серия заявлений и обещаний. В Интернете функциональным человеком становится тот, кто может постоянно обещать бесконечно нарастающей аудитории все что угодно.

Такие инциденты, как с «Геймергейтом», отчасти являются реакцией на чрезмерную открытость. Развитие троллинга с его этикой неуважения и анонимности оказалось столь стремительным, потому что Интернет настаивает на постоянном поиске одобрения. В частности, женоненавистнический троллинг отражает то, как женщины, по словам Джона Бергера[2], всегда нуждавшиеся во внешнем подтверждении собственной идентичности, ориентируются в этих сетевых условиях. Это самопроверка, которой я научилась еще девочкой и продолжала учиться, став женщиной. Этот процесс помог мне капитализировать пребывание в Интернете. Мой единственный опыт говорил, что личная привлекательность чрезвычайно важна, а самодемонстрация просто необходима. Эта печальная, но очень распространенная парадигма была усвоена сначала женщинами, а теперь и всем Интернетом. Именно она вызывает такой гнев и проклятия со стороны троллей. Они дестабилизировали Интернет, построенный на прозрачности и симпатии. Они тянут нас назад к хаосу и неизвестности.

Конечно, есть гораздо лучшие способы спора с гипердемонстрацией себя, чем троллинг. Как в 2011 году, говоря о психоанализе, в интервью журналу GQ сказал Вернер Херцог[3]: «Нам нужны собственные темные углы и необъяснимость. Так нежилой становится комната, если осветить все ее темные углы, пространство под столом и повсюду – в ней жить становится невозможно».

Впервые я получила деньги за опубликованный материал в 2013 году, в конце эры блогов. Попытка зарабатывать писательством в Интернете на постоянной основе дала мне определенную мотивацию сохранять активность в социальных сетях, превратив мою жизнь, профессиональную и личную – касалось ли это политических убеждений или фото с собаками, – в постоянно обновляемую ленту, которую мог видеть кто угодно. Порой я ощущала ту же неловкость, что охватывала меня, когда я была чирлидером и училась убедительно имитировать счастье на футбольных матчах – ощущение притворства, словно все вокруг весело, нормально и достойно, в надежде на то, что все таким и станет. Попытка писать в Интернете – это оперирование набором предположений, которые сомнительны, даже когда ограничены одним лишь автором, и сомнительны еще более, когда превращаются в категорический императив для всех в сети: предположение, что речь оказывает влияние и тем самым подобна действию; предположение, что постоянно писать о своих мыслях – это нормально, полезно или даже идеально.

Впрочем, мне нездоровая сосредоточенность Интернета на мнениях была даже полезна. Эта сосредоточенность коренится в том, что Интернет сводит к минимуму потребность в физическом действии: не нужно ничего делать, достаточно просто сидеть за экраном – и это будет приемлемая и даже достойная жизнь XXI века. Интернет ощущается как поразительно прямая связь с реальностью – если чего-то хочешь, кликни, и это окажется у твоего порога через пару часов. После трагедии мгновенно возникает целый ряд твитов и начинается общенациональная демонстрация старшеклассников. Но в то же время Интернет лишает наши действия энергии. И сфера реального мира оказывается в распоряжении тех, кто его действительно контролирует, а нам остается лишь разбираться, правильно ли мы объясняем собственную жизнь. Во время выборов 2016 года (и еще сильнее после них) я начала чувствовать, что почти ничего не могу сделать в отношении 95 процентов того, что для меня важно. Я могу лишь высказать мнение. Бесконечный поток негатива, разрушающий мою жизнь, в то же самое время способствует укреплению власти и обогащению где-то там наверху, вне моей досягаемости.

Не хочу сказать, что я была наивной фаталисткой, думающей, что ни с чем ничего нельзя сделать. Люди каждый день делают мир лучше своими конкретными действиями. (Не я – я слишком занята Интернетом!) Но их время и труд обесцениваются и воруются прожорливым капитализмом, который движет Интернетом и которым движет сам Интернет. Сегодня у нас не остается времени ни на что, кроме экономического выживания. Интернет плавно вписался в такую ситуацию, заставив нас разделить свое и без того малое свободное время на микрочастицы, распределив их в течение всего дня. В отсутствие времени на физическое и политическое участие в жизни сообщества, чего многие желали бы, Интернет предлагает дешевую замену: он дает нам краткие моменты наслаждения и контакта, связанные с возможностью постоянно слушать и говорить. В таких условиях мнение перестает быть первым шагом к чему-либо и начинает казаться концом.

Я начала задумываться об этом в 2014 году, когда работала редактором в Jezebel[4]. Много времени проводила за чтением заголовков на женских сайтах – в большинстве своем написанных на феминистском сленге. В этой реальности речь постоянно воспринималась как исключительно благотворное и приносящее удовлетворение действие: я видела заголовки: «Майли Сайрус[5] высказалась о гендерной текучести в Snapchat, и это было прекрасно», «Выступление Эми Шумер[6] о телесной уверенности на церемонии вручения премий Women’s Magazine повергнет вас в слезы». Формирование мнения также стало считаться разновидностью действия: посты в блогах предлагали советы о том, как относиться к сетевым конфликтам или конкретным сценам на телевидении. Даже идентичность и та приобрела черты действия. Само существование в качестве феминистки стало сродни некой важной работе. Эти идеи усилились и усложнились в эпоху Трампа, когда, с одной стороны, люди вроде меня занимались излиянием своего гнева в Интернете и, как правило, ничего не добивались, а с другой – Интернет становился стимулом реальных и стремительных перемен, как никогда раньше. В сложный период после откровений вокруг Харви Вайнштейна[7] женские выступления стали влиять на общественное мнение и вести к реальным переменам. Люди, наделенные властью, были вынуждены принимать эту этику, те, кто был виновен в домогательствах и насилии, лишились работы. Но даже в этом нарративе значимость действия слегка преуменьшалась. Люди писали о «выступлениях» женщин с молитвенным почтением, словно одна лишь речь могла принести женщинам свободу – словно от мужчин и не требовалось политических изменений, экономического перераспределения и подлинных инвестиций.