Луиза Мэй Олкотт - Юные жены

• Название: Юные жены
• Автор: Луиза Мэй Олкотт
• Жанр: Зарубежная классика
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-389-18391-9

«Юные жены» – продолжение самого известного романа Луизы Мэй Олкотт «Маленькие женщины». Действие в нем происходит спустя три года после событий, описанных в предыдущей части. Очаровательные девочки семейства Марч незаметно превратились в изысканных леди, не потеряв при этом ни крупицы своего очарования. Теперь, покинув уютную страну детства, они должны вступить в необозримое, неизведанное пространство взрослой жизни. И конечно, несмотря на предстоящие печальные уроки, любовные драмы и тяжелые испытания, каждая из них обязательно найдет свое счастье, хотя совсем не там, где им казалось в начале этого долгого пути. В настоящем издании представлен новый перевод романа, отражающий все особенности и своеобразие оригинального текста.

---

Ах, как ей хотелось побежать домой, прямо так, в фартуке и прочем, и упросить маменьку подать ей руку помощи! Но ведь они с Джоном давно договорились никогда и никому не докучать своими проблемами, экспериментами или ссорами. Они даже посмеялись тогда над этим последним словом, будто подразумеваемая в нем идея противоречила здравому смыслу, однако они твердо держались своего решения и, когда только могли, обходились без помощи; впрочем, никто и не вмешивался в их дела, ибо такой план был принят по совету миссис Марч. Так что Мег в полном одиночестве сражалась с неподдающимся сладким месивом весь тот жаркий летний день напролет, а в пять часов уселась в своей перевернутой вверх дном кухоньке, ломая запятнанные соком руки, и зарыдала в голос.

Надо сказать, что на заре ее новой жизни Мег часто говорила: «Мой муж вправе приводить в дом кого-нибудь из друзей, когда ему заблагорассудится. Я буду всегда готова. Не будет никакой суеты и спешки, никаких выражений недовольства, никакой неловкости, только опрятный дом, веселая жена и вкусный обед. Джон, милый, никогда не спрашивай моего позволения, приглашай, кого захочешь, и будь уверен – я всегда с радостью стану приветствовать гостя».

Как очаровательно это звучало! Как же было Джону не сиять от гордости, услышав такие слова, как не почувствовать, что это за благословение – иметь такую превосходную жену! Однако хотя к ним время от времени приходили гости, никогда еще не случалось так, чтобы это было неожиданно, и Мег до сих пор не представлялось возможности отличиться. Так ведь всегда и бывает в сей юдоли слез: существует определенная закономерность в отношении таких вещей, чему мы можем лишь дивиться, о чем можем сожалеть, но что приходится переносить как можно достойнее.

Если бы Джон напрочь не забыл о смородиновом желе, было бы и в самом деле непростительно, что он из всех дней в году выбрал именно этот день для того, чтобы неожиданно привести друга обедать к себе домой. Поздравляя себя с тем, что утром он попросил жену приготовить прекрасный обед, уверенный, что все будет готово вовремя, минута в минуту, он пребывал в чудесном расположении духа, предвкушая восторг, который все это вызовет, когда его прелестная жена радостно выбежит ему навстречу; и он вел друга к своему особняку с неугасимым оптимизмом молодого супруга и хозяина дома.

Но наш мир – мир разочарований, как обнаружил Джон, когда оба они приблизились к «Давкоту». Парадная дверь его обычно стояла гостеприимно распахнутой. Сейчас она не просто была закрыта, но и заперта, а ступени крыльца все еще украшала вчерашняя грязь. Окна гостиной тоже были закрыты, занавеси задернуты, а в патио перед домом их глазам не предстало зрелище прелестной жены в белом, с шитьем в руках и увлекательно крохотным бантиком в волосах или ясноглазой хозяйки дома, с застенчивой улыбкой приветствующей гостя. Ничего подобного! Нигде не видно было ни души, кроме мальчика, спавшего под кустами смородины и казавшегося окровавленным.

– Боюсь, что-то случилось. Пройдите в сад, Скотт, пока я буду разыскивать миссис Брук, – сказал Джон, встревоженный тишиною и пустотой вокруг дома.

Он поспешно забежал за дом, ведомый терпким запахом жженого сахара. Мистер Скотт последовал за ним, с довольно странным выражением на лице. Он остановился несколько поодаль, когда Брук исчез, но со своего места мог и видеть, и слышать и, как холостяк, от души наслаждался предвкушением грядущей сцены.

На кухне царило смятение и отчаяние. Первая редакция желе тихо сочилось из одной банки в другую, вторая простерлась на полу, а третья весело подгорала на плите. Лотти, с поистине тевтонским флегматизмом, спокойно уплетала хлеб со смородиновым «вином», поскольку желе по-прежнему пребывало в безнадежно жидком состоянии, тогда как сама миссис Брук сидела, накинув передник на голову, и горько рыдала.

– Девочка моя дорогая, в чем дело? – вскричал Джон, врываясь в кухню и представляя себе ужасные картины обожженных рук, внезапных бедствий, да еще испытывая затаенный страх при мысли о нежданном госте в саду.

– Ох, Джон, я так устала, и мне так жарко, и я сердита и расстроена! Я целый день это делала, до изнеможения. Иди скорей и помоги мне, не то я тут просто умру.

И его изможденная жена прижалась к его груди с нежным и сладким, во всех смыслах этого слова, приветствием, потому что ее передник получил крещение соком в тот же момент, что и пол.

– Но что же тебя расстроило, милая? Разве случилось что-то ужасное? – спрашивал Джон в волнении, нежно целуя макушку тугой шапочки, слегка съехавшей набок.

– Да-а! – в отчаянии прорыдала Мег.

– Так скажи мне поскорей! Только не плачь. Я все могу вынести гораздо легче, чем это. Ну же, любовь моя, выкладывай!

– Же… Желе никак не зажеливается, и я не знаю, что делать!

Джон Брук рассмеялся так, как не решался смеяться более никогда в жизни, а иронически настроенный Скотт не смог удержаться от улыбки, услышав этот хохот, положивший заключительный мазок на картину горестей молодой хозяйки.

– Всего-то навсего? Выплесни все это в окошко, и пусть оно тебя больше не заботит. Только пожелай, и я куплю тебе сколько хочешь большущих банок желе, но, ради всего святого, кончай истерику, потому что я привел к нам обедать Джека Скотта, и…

Больше Джон ничего не успел сказать, так как Мег его оттолкнула и, трагическим жестом сжав руки, упала в кресло, воскликнув тоном, в котором слышались и возмущение, и упрек, и отчаяние:

– Гость к обеду, а дома все вверх дном! Джон Брук, ну как ты мог такое сделать?

– Ш-ш-ш! Он же в саду! Я напрочь забыл про это проклятое желе, но теперь уж ничего не поделаешь, – ответил Джон, рассматривая всю открывшуюся ему перспективу обеспокоенным взглядом.

– Тебе надо было послать кого-нибудь предупредить меня или сказать мне утром и надо было помнить, как я занята, – обиженно продолжала Мег, потому что ведь даже горлинка клюется, если встопорщишь ей перышки.

– Утром я об этом еще не знал, и у меня не оставалось времени тебя предупредить, так как я встретил Джека, когда уходил домой. Я никак не думал о том, чтобы просить у тебя позволения, ведь ты всегда говорила, что я могу поступать, как мне заблагорассудится. Я раньше никогда так не поступал, и пусть меня повесят, если я когда-нибудь еще раз попробую, – произнес Джон с удрученным видом.

– Очень надеюсь. Уведи его прочь немедленно. Я не могу с ним видеться, и у нас нет никакого обеда.

– Вот как? Это мне нравится! А где же мясо и овощи, что я послал домой, и обещанный тобою пудинг? – вскричал Джон, бросаясь в кладовую для продуктов.

– У меня времени не было что-нибудь готовить. Я собиралась пообедать у мамы. Прости, Джон, но я была так занята… – И слезы Мег снова полились ручьем.

Джон был человек мягкий, но всего лишь человек – и после целого дня на работе, придя домой усталым и голодным, застать там хаос, пустой стол и сердитую жену… Картина была вовсе не такой, какая могла бы способствовать душевному покою или мирному поведению. Однако он сдержал себя, и небольшая стычка скоро затихла бы, если бы не одно неудачное слово.

– Это неприятность, согласен, но если ты мне поможешь, приложишь руку, мы выкрутимся и еще сможем хорошо провести время. Не плачь, дорогая, просто сделай над собой усилие и приготовь нам что-нибудь поесть. Мы оба голодны, как охотники, так что нам все равно, что это будет. Дай нам холодного мяса и хлеба с сыром. А на желе мы не претендуем!

Джон хотел, чтобы шутка прозвучала добродушно, но одно-единственное слово решило его судьбу. Мег сочла, что намекать на ее печальный провал с желе слишком жестоко со стороны мужа, и последние капли ее терпения после его шутки испарились.

– Из этой неприятности тебе придется выкручиваться самому – как сумеешь. Я слишком измучена, чтобы еще «делать над собой усилие» для кого бы то ни было. Это так по-мужски – предлагать гостям кость и вульгарный хлеб с сыром! В моем доме ничего подобного не будет. Отведи этого Скотта к маме, скажи ему, что я уехала, заболела, умерла – все, что угодно. Я не хочу его видеть, а вы оба можете смеяться надо мной и моим желе, сколько пожелаете. У меня вы ничего больше не получите. – И, одним духом выразив свое недовольство, Мег бросилась вон из кухни – оплакивать себя в уединении своей комнаты.

Что эти два субъекта делали в ее отсутствие, Мег так никогда и не узнала, однако мистер Скотт не был «отведен к маме», а когда Мег сошла вниз после того, как они, оба вместе, зашагали прочь, она обнаружила следы неразборчивой трапезы, ужаснувшие ее до глубины души. Лотти же доложила, что «мущины ели всё много и велико смеялись, и хозяин велел кинуть весь сладкость прочь, а банки прятать».

Мег отчаянно хотелось броситься к маменьке и все ей рассказать, но чувство стыда и сознание собственных недостатков удержали ее от этого, да и преданность Джону тоже: «Может быть, он и жесток, только никто не должен знать об этом»; и после безотлагательного приведения дома в порядок Мег оделась как можно более к лицу и села в гостиной ожидать возвращения Джона, чтобы его простить.