Джей Парини - Путь Беньямина

• Название: Путь Беньямина
• Автор: Джей Парини
• Жанр: Биографии
• ISBN: 978-5-389-18246-2

Джей Парини – мастер редкого жанра: лирико-биографического романа. Читателю уже хорошо знакома его книга «Последнее воскресение» о финале жизни Льва Толстого, легшая в основу одноименного фильма Майкла Хоффмана с Кристофером Пламмером и Хелен Миррен в главных ролях, номинированными за эти роли на «Оскара». В романе «Путь Беньямина» Парини обращается к биографии одного из величайших мыслителей XX века. Со своими сложными фрагментарными текстами, интерпретировать которые можно до бесконечности, Вальтер Беньямин удивительным образом оказывается злободневным мыслителем именно сейчас, попадая в дух времени точнее многих наших современников. О том, что философ погиб в 1940 году в испанском пограничном городке Портбоу, спасаясь бегством из оккупированной нацистами Франции, Парини рассказывает уже в прологе устами Гершома Шолема, друга Беньямина и видного исследователя каббалистики. Далее слово предоставляется как самому философу, так и различным знавшим его людям – друзьям, проводнику через Пиренеи, бывшей возлюбленной, на несколько лет пригласившей его в Москву… Скоро «Путь Беньямина» тоже должен получить экранное воплощение: постановщиком выступит Пэт О’Коннор («Рядовой Писфул», «Выдуманная жизнь Эбботов», «Звезды и полосы», «Месяц в деревне»), главную роль исполнит Колин Фёрт.

---

Мы с Георгом пожали друг другу руки, и он затрещал о вчерашней вечеринке, проводах друзей, которым вскоре предстояло отправиться на фронт. На этой вечеринке много пили и танцевали, девушки тоже вовсю разошлись. Я сделал вид, что слушаю, время от времени заставляя себя улыбнуться. Старшего брата явно раздражала болтовня Георга, и он глубокомысленно и хмуро уставился в окно.

Бросался в глаза беспорядок, царивший в комнате. Вдоль всех стен выстроились старые и новые книги, а в двух углах их штабеля грозили рухнуть в любую секунду. Мой взгляд упал на раскрытую биографию Бакунина авторства Неттлау[11], валявшуюся на узкой кровати; поля ее были испещрены пометками. Я разобрал только слово «ВЗДОР!», написанное заглавными буквами напротив одного абзаца, и поежился. По прошествии лет всегда сожалеешь об этих юношеских восклицаниях. На полу обложкой вверх лежал распахнутый «Aufruf zum Sozialismus»[12] Густава Ландауэра[13] – посредственная, но опасная книга, отстаивающая дело социализма. Заметил я и раскрытый роман Бальзака у стола рядом с кроватью; правда, название прочесть не смог.

Георг нес всякую чушь, его брат как будто не замечал меня и вдруг неожиданно выпалил:

– Георг, прошу тебя! Ты сведешь нас с ума!

Георг осекся на середине фразы, словно налетев на колючую проволоку и повиснув на ней.

– Хватит молоть языком, – продолжал Беньямин. – Герр Шолем пришел обсудить лекцию, на которой мы оба были.

– Понимаю, – сказал его брат. Он достал трубку и занялся ее раскуриванием. – Ну что ж, обсуждайте.

– Было очень любезно с вашей стороны пригласить меня, – сказал я, пытаясь направить разговор в нужное русло.

– Мой дорогой Шолем, вы никогда не должны извиняться. Это вам не идет.

– Простите.

– Садитесь, пожалуйста. Кажется, мы собирались поговорить об истории. Лекция Хиллера дала нам пищу для размышлений, не правда ли?

– Да, – согласился я. – Я размышляю об истории – и не о конкретной истории чего-то, а о понятии прошлого, о том, как мы пытаемся его описать.

От меня не ускользнуло, что Георг поморщился. Он не привык думать о таких вещах, а может быть, и вообще думать.

Я уже расположился в большом кожаном кресле, утонув между подлокотниками. Беньямин сидел напротив меня на кровати, положив ногу на ногу. Георг со своей трубкой стоял в углу, выпуская голубые кольца дыма.

– Скажите, почему вас так задело то, что тем вечером сказал герр Хиллер? – спросил Беньямин. – Мне это тоже не понравилось, но, возможно, по другим причинам… И не так сильно, как вам.

– Только слабоумный может считать, что история не имеет никакого значения, – сказал я. – Этот господин, очевидно, начитался Ницше.

– Вам не нравится Ницше?

– Он оказывает опасное влияние. В том, что касается истории, мы, евреи, сторона, знаете ли, заинтересованная. Люди, забывающие свое прошлое, может быть, желают – вероятно, бессознательно – лишить себя будущего. Они распространяют вокруг себя зловоние смерти. На самом-то деле они надеются уничтожить все следы, ведущие к их отвратительному настоящему.

– Браво! – воскликнул Георг. – Вы замечательный оратор, герр Шолем. Настоящий Демосфен!

Беньямин сворачивал на коленях папиросу, не обращая внимания на брата.

– Я во многом согласен с вашей точкой зрения, – очень медленно проговорил он. – Видите ли, моя нынешняя работа, как бы то ни было, касается характера истории, исторического процесса. И видите ли, такого явления, как история, не существует. Это грандиозная выдумка, наслаивание точек зрения. – Он помолчал. – История – это миф, – снова заговорил он. – Это сон; может быть, даже сон о сне. Все тут очень субъективно – вот, пожалуй, что я хочу сказать.

– Не могу с вами согласиться, герр Беньямин, – возразил я.

– И я, – подхватил Георг. – В школе для меня хуже предмета не было. Из-за истории я едва не провалил экзамены в прошлом году.

– Так что же такое история? – спросил я у Георга.

– Это то, что произошло.

Беньямин широко улыбался, его кривые, желтые от табака зубы торчали из десен, как неумело построенный забор.

– Ну и как бы ты охарактеризовал нынешнюю войну, Георг? Что на самом деле произошло?

– Нам пришлось защищаться от лютого врага.

– Понятно.

– Ты так все усложняешь, – сказал Георг. – Зачем разбирать каждое событие на части, расчленять любой текст, разрывать на куски? Жизнь и так слишком коротка.

– У некоторых жизнь оказывается короче, чем должна была быть, – заметил я; правда, смысл моего замечания, похоже, остался непонятым.

Наконец и Беньямин подробно изложил свое мнение: он говорил о «хрупком тексте истории», который, по его словам, «мы пересматриваем снова и снова». Было видно, что он много читал Гегеля и был без ума от «диалектического мышления». Вполне естественно, что мы перешли к обсуждению социализма, эта тема тогда носилась в воздухе, в самых популярных кафе только об этом и говорили. Сам же я читал Фурье с некоторым отвращением.

– Социализм – это всего лишь ревность, – заявил Георг. – Понятно, что бедным хочется иметь то, чем владеют богатые. Они не могут получить это другими способами, поэтому и собираются присвоить, приняв новые законы.

Я не мог не согласиться с ним.

– Вам вряд ли понравился бы мой брат Вернер, – сказал я. – Он ярый социалист, но идеи свои он не додумывает до конца. Он как овод.

И я рассказал им, как сам заинтересовался анархизмом после того, как недавно прочел русского анархиста Кропоткина.

– Гм, Кропоткин, – вздохнул Беньямин. – Добрая душа, но он не мыслитель. Он подвижник. В этом проблема большинства людей, пытающихся мыслить диалектически: они не способны думать о многом одновременно. Форма их аргументации определяет ее содержание.

– Социализм – это ведь что-то вроде светской религии, не так ли?

Банальностей никто не любит, но, кажется, мое замечание прошло незамеченным. Из-за своей близорукости Беньямин мог удивить своей полной невозмутимостью в ответ на чувство, отразившееся на лице собеседника.

– Вы, конечно, еврей, – сказал я, – и поэтому должны видеть все под определенным углом. У меня это так.

– Надо полагать, я еврей. Да, мне нравится заходить в синагоги, вам ведь тоже? Прекрасные музеи утраченной культуры.

Я был поражен, – оказывается, этот человек стесняется собственного наследия. Как и большинство ассимилировавшихся евреев, он предпочитал держаться от темы иудаизма на некотором расстоянии.

– Еврей – по определению чужой, – сказал я, – особенно в Германии. Вот почему сионизм кажется мне естественной реакцией на определенные исторические обстоятельства.

– Немцы хорошо относятся к евреям, – неудачно встрял Георг. – Да и не существует никаких настоящих немцев: страну эту изобрели недавно, составили из множества разных народов. Евреи – лишь маленький фрагмент большой мозаики, которую представляет собой современная Германия.

Вальтер кивнул, как будто соглашаясь. Правда, позже я понял, что этим знакам, которыми люди обычно обмениваются при разговоре, тут доверять нельзя. Он каким-то странным образом отделял себя от других, ничем не обнаруживая своих помыслов, в отличие от большинства из нас. Между ним и реальным миром существовала невидимая, но прочная стена: его друзья постоянно на нее наталкивались, и она ошеломляла их своей крепостью и непроницаемостью.

– Социализм – это, в сущности, мессианское вероучение, пусть и светское, – продолжал я. – Это, наверное, и так очевидно – что об этом говорить. Я лично убежден в том, что духовные чувства – представление о справедливости – должны произрастать из чтения Торы. В конце концов, я еврей.

Вы бы, конечно, никогда не догадались об этом, если бы просто наблюдали за моими родителями издалека. Как и родители Беньямина, они оторвались от своих корней. Это были ветви, раскачивавшиеся в рыхлой почве и готовые к тому, что их подомнет культура, обожаемая ими, но презирающая и оскорбляющая их. Задним умом все крепки, но я и тогда уже довольно ясно предвидел судьбу евреев в Европе. Мне противен был самообман, которому поддались все евреи вокруг, и я дал себе слово показать Беньямину важность идей сионизма, пока еще не поздно.

– Во время войны все мы немцы, – изрек Георг.

– Еврей не должен сражаться на этой войне, – настаивал я. – Нет оправданий тому, чтобы защищать эту сконструированную нацию ценой наших жизней. Благодарности от немцев мы не дождемся. В конце концов они нас уничтожат.

Георг, кажется, усмехнулся, но ничего не сказал.

– Мой брат – простодушный патриот, – сказал Вальтер. – Он в самом деле считает, что война окажет на людей очищающее действие.

– Вас призвали?

– Скоро призовут, как и вас. – В глазах Вальтера сверкнул озорной огонек. – Можете себе представить меня с винтовкой в руках?

– Ты бы выстрелил себе в ногу! – засмеялся Георг. – Вальтер, если бы враг догадывался об этом, то умолял бы Германию послать тебя на войну.