Наталья Громова - Насквозь

• Название: Насквозь
• Автор: Наталья Громова
• Жанр: Современная русская литература

Писание автобиографических романов в XIX и в начале XX века было вполне привычным занятием для литераторов. Полагалось, что биография, рисунок собственной судьбы – это только основа, а остальное дописывается и достраивается по свободной воле автора. В этом романе я попыталась воссоздать почти ушедший жанр, чтобы разобраться с собственным прошлым и настоящим. Правда и вымысел оказались здесь смешаны, как и имена – подлинные и мнимые.

---

В шестом классе на занятиях по труду мы шили трусы. Потом их надо было вывешивать на стенд в коридоре. Мы прятали свои фамилии под «изделием», потому что мальчики бегали с хохотом и кричали:

– Вон в горошек трусы Лысовой, а вон – в яблоках – трусы Квасовой.

Шили мы их в основном дома, а на уроках слушали душераздирающие рассказы нашей «трудихи» о непростой доле жены командира в военном городке. Она прожила там не одно десятилетие и вот теперь на пенсии делилась с нами своим огромным опытом; здесь было все – обман, ревность, расчет и даже самоубийства от несчастной любви. После цикла таких бесед трудиха неприязненно смотрела на наши «изделия» и всегда ужасалась моим.

– Твое изделие снилось мне всю ночь. Как же можно так шить? Ты будущая женщина и мать.

Я с тоской думала о судьбе женщин и матерей в том военном городке. Наверное, они хорошо шили трусы, но жизнь их явно не складывалась.

Галкина скорбно смотрела на меня, вытянув лицо. Ее изделия всегда были идеальны.

В то время в нашей, а скорее даже в ее голове сложилась мстительная мысль показывать учителей в идиотском виде. Для этого вполне подходила площадка в центре двора рядом с цветником, где стоял маленький серебристый Ленин. На лавочку садилось несколько зрителей, а кто-нибудь из нас, используя словечки, истории и жестикуляции учителя или учительницы, показывал прошедшие уроки. Задача была рассмешить зрителей, а их – не рассмеяться. Так изо дня в день мы с Галкиной оттачивали свое мастерство. Но ее выход в роли трудихи был всегда самым сильным. У нее то злая соперница уводила мужа-полковника из военного городка, то она пила горькую, жалуясь на свою жизнь:

– Освободи меня, – она тыкала в меня указкой, – твое изделие снится мне из ночи в ночь. Оно приходит ко мне в виде привидения!

Потом нам показалось, что и этого мало. Мы искали иные способы реализации своих талантов. Дело в том, что мы вставали и ложились под звуки радио. Мы делали уроки и обедали вместе с передачами про урожай, воспитание детей и, конечно же, «Театр у микрофона». Тогда мы уже научились считывать взрослое, сладенькое лицемерие, которое так часто встречали в жизни. Особенно смешно было слушать про детей в пионерских галстуках, про их помощь старшим и желание заработать хорошие оценки.

У меня дома был магнитофон «Чайка». Довольно скоро я стала им пользоваться, и мы с Галкиной начали записывать собственные радиопередачи. Они были о «счастливом» детстве, о родителях, которые рассказывали корреспондентам байки о своих детях и при этом избивали их прямо на глазах интервьюера, или же про радости сельской жизни. Откуда-то нам было известно, что радости там было немного. В общем, в свои десять-одиннадцать лет мы даже не догадывались, что занимаемся «очернением» действительности. Все свои эксперименты мы проделывали в глубочайшей тайне. Но однажды, когда нас летом отправили в пионерские лагеря (мы для себя называли это ссылкой), родители с гостями решили потанцевать под магнитофон. Благо отец записывал непрестанно всякую советскую эстраду из телевизора и радио. Они крутили, крутили пленку и вдруг услышали, как две маленькие девочки взрослыми голосами пародируют известные радиопередачи. Родители испытали легкий шок. Надо сказать, что они и представить не могли масштаб второй жизни, которую мы вели. Они потеряли дар речи. Но потом стали смеяться вместе с гостями. Смущаясь, родители рассказали мне про день рождения. Но в глазах читался испуг. Мне же было очень неловко перед ними, словно они застигли меня за чем-то непристойным.

Тем временем в школе нас стали постоянно гонять на маршировки. Так как наша школа находилась на проспекте Калинина, мы понадобились государству для проведения коммунистических празднеств. Близилось столетие Ленина. Шел 1970 год. Проходили съезды, торжественные собрания на огромных предприятиях. Почему-то всем нужны были пионеры, выбегающие на сцену с цветами, или с маршем под красным знаменем, заполняющие проходы в зале. Мы стояли, а тетеньки и дяденьки смотрели на нас как живых зверьков, так, как будто они детей в галстуках никогда не видели. В Кремлевском дворце в те годы мы были на всех съездах партии и комсомола. Некоторые из делегатов даже пытались нас пощупать, но мы уворачивались. Мы были по-взрослому мрачны и утомлены. Иногда нас бесплатно кормили пирожными. Довольно скоро мы стали понимать цену всем этим торжественным выходам. Цинично обсуждали, где и сколько нам могут дать сладкого.

В искусстве маршировки многие достигли совершенства. Галкина, как и все остальное, делала это изящнее других, и ее часто ставили под школьное знамя, мне же без нее было довольно-таки грустно. Учиться мы почти не учились. Поэтому у меня выпадали целые фрагменты среднего образования. Обеспокоенная этим учительница русского языка кричала:

– Вы у меня на колах будете знамена носить! Но поделать ничего не могла.

Первое мое столкновение с советской властью произошло накануне XXIV съезда партии. Мы стояли в строю, а директор ходил, осматривая каждого, как санитарный врач пациентов. И тут он увидел дырочку от утюга на моем красном галстуке. Галстуки, как известно, делались из какого-то полухимического шелка и при глажке могли целиком остаться на горячем утюге. Он взял меня за руку и возмущенно вывел перед строем.

– Посмотрите, в каком виде эта с позволения сказать пионерка хотела пойти на съезд партии! – гулко прокричал директор. Я с ужасом вспомнила судьбу Зои Космодемьянской и почувствовала, как мой дырявый галстук может превратиться в его руке в петлю. Но рядом появлялись все новые и новые отверженные, и мы даже почувствовали некое братство.

– А на черта мне нужен этот съезд партии, – прошептал низкорослый пионер с недостаточно короткими волосами, – и я подумала, что и правда, зачем мы как заведенные марионетки все ходим и ходим к этим толстым теткам и дядькам с их искусственными улыбками.

7

Тем временем в нашей квартире, хотя это мало меня касалось, шли развернутые боевые действия. Теперь мне было строго-настрого запрещено выходить на кухню. Обедала я после школы в комнате, где под накрытым полотенцем стояла тарелка с холодным супом, зато я была в безопасности. Соседки имели огромный опыт сживания со свету. Наверное, – думала я, – они считали, что вдова и дочери полковника Малышева имеют полное право занимать всю квартиру. И подсознательно стремились истребить всех живых существ. Каждый раз при появлении новых соседей они некоторое время сдерживались, но потом их охватывало ощущение, что судьба поступила с ними несправедливо, и тогда они брались за старое.

В воскресные дни, когда родители пытались выспаться, ровно в шесть утра наши соседки начинали концерт в коридоре, набив в авоськи банки и бутылки; этот перезвон напоминал мне кадры из фильма «Тимур и его команда», когда пионеры-тимуровцы собираются на призыв своего командира. Однажды соседки полили пол перед нашими дверями подсолнечным маслом, и мы, выходя по очереди, падали. Их безудержная фантазия не знала предела. Родители, исчерпав все аргументы в переговорах, вызвали общественницу и подали на них заявление в товарищеский суд.

В квартиру вошла полная пожилая дама в маленьком плетеном берете с блестящей брошкой в виде жука.

– Ну, что Малышевы?! – грубо обратилась она к полковничьей родне прямо с порога. – Снова хулиганничаете?

Соседки, перебивая друг друга, стали, жестикулируя, что-то рассказывать про моих родителей. Я, кстати, так никогда не узнала, в чем те были, по их мнению, виноваты. Но общественница только махнула рукой.

– Вы мне тут не пойте, Валентина Ивановна, – адресовалась она к вдове полковника Малышева. – Вы с 1946 года угомониться не можете.

«Ого, – подумала я. – Аж с сорок шестого года. Я еще не родилась».

А общественница продолжала: – Я вас всех жду на заседании товарищеского суда послезавтра.

Родители переминались с ноги на ногу, чувствуя всю нелепость ситуации. Суд постановил нам и соседкам искать варианты разъезда, в ином случае все будут платить штраф. Начались поиски размена. И все было бы прекрасно, потому что можно было бы поселиться и на Кутузовском проспекте, и даже на Арбате, но было одно «но». Огромные, черные, резные шкафы Малышевых, упирающиеся в трехметровые потолки, невозможно было, не то что вывезти, но даже сдвинуть с места. Эти стоячие черные гробы стали своеобразным символом недостижимых усилий моих родителей найти выход из тупика коммунальной жизни. Из их непроходящего отчаяния.

И вот чудо – им предложили обмен в квартиру в Бабушкине. Отдельная двухкомнатная квартира в кирпичной пятиэтажке. Этот вариант показался родителям избавлением. Они никогда не жили в отдельной квартире. К слову сказать, несчастные обитатели бабушкинской квартиры, которые купились на жилье на проспекте Калинина, спустя полгода оказались в больнице с загадочным отравлением. Квартира-надгробье полковника Малышева снова собирала свою роковую жатву.