Кон Джиён - Наше счастливое время

• Название: Наше счастливое время
• Автор: Кон Джиён
• Жанр: Любовный роман
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-17-119687-5

Роман «Наше счастливое время» известной корейской писательницы Кон Джиён – трагическая история о жестокости и предательстве, любви и ненависти, покаянии и прощении. Это история одной семьи, будни которой складывались из криков и воплей, побоев и проклятий, – весь этот хаос не мог не привести их к краху. Мун Юджон, несмотря на свое происхождение, не знающая лишений красивая женщина, скрывает в своем прошлом события, навредившие ее психике. После нескольких неудачных попыток самоубийства, благодаря своей тете, монахине Монике, она знакомится с приговоренным к смерти убийцей Чоном Юнсу. Почувствовав душевную близость и открыв свои секреты, через сострадание друг к другу они учатся жить в мире с собой и обществом. Их жизни могут вот-вот прерваться, и каждая секунда, проведенная вместе, становится во сто крат ценнее. Ведь никогда не поздно раскаяться, никогда не поздно понять, не поздно простить и… полюбить.

---

Тетя покачала головой.

– Раз так, ладно… Теперь послушай меня! Я виделась с твоим дядей. Он сказал, что это уже твоя третья попытка самоубийства… И что хорошо бы тебе месяц полежать в больнице, но я захотела сама все уладить. Твой дядя колебался, но согласился, убедившись, что я настроена столь серьезно. Правилами это не разрешено, однако он пошел на риск из доверия ко мне… Так что выбирай: будешь лежать здесь целый месяц, чтобы подлечить нервы, или поможешь мне в одном деле?

По ее тону я поняла, что разговор серьезный. И хотя здесь, в больничной палате племянницы, приходившей в себя после неудавшейся попытки суицида, моей семидесятилетней тете-монахине было совсем не до смеха, я фыркнула. Это был мой излюбленный прием выхода из затруднительного положения. Однако, вспомнив, как строго она упомянула мою третью попытку, я не могла не признать, что являюсь жертвой стереотипного поведения. Захотелось курить…

– Какой толк от такой непутевой женщины, как я? Люблю выпить, покурить и не прочь посквернословить… Чем порчу радужное настроение… Вот и все, на что я способна.

Тетя, будучи в курсе моих подвигов, на это заметила:

– Есть один мужчина, который желает с тобой встретиться. Он хочет услышать твою песню.

– Тетя! Эй! Сестра Моника! Я надеюсь, ты не собираешься погнать меня на ночную сцену?! Или в монастыре не хватает средств, и теперь решили воспользоваться услугами давно забытой певички и открыть кафе?..

Я театрально рассмеялась. Хоть и знала, что перегибаю палку, но привычка злорадствовать слишком во мне укоренилась. Будь я мастером перевоплощения, этот спектакль вполне мог обмануть доверчивого зрителя, которому игра показалась бы довольно естественной. Прежде тетя, пускай и была шокирована таким поведением, все же подыгрывала мне, но не сейчас.

– Один человек хочет услышать гимн, который ты пела, – медленно и с расстановкой проговорила она.

– Чего-чего? Гимн, говоришь?!

– Да, гимн.

Я усмехнулась. Идея звучала заманчиво…

Синий блокнот 04

Когда я пришел из школы, отец сидел и пожевывал рамён рядом со спящим Ынсу. Приглядевшись к брату, который лежал в углу среди кучи пустых бутылок из-под соджу, я заметил, что он весь горит. Я попытался разбудить его, но услышал лишь стон.

– Отец! Ынсу заболел. У него все тело горит.

Вместо ответа отец налил соджу[6] в железную кружку, выпил все залпом и уставился на меня налитыми кровью глазами.

Сейчас я думаю, что уже тогда его нельзя было назвать живым человеком… Ему было чуть больше тридцати лет… С самого рождения я не мог смотреть на него без ужаса и содрогания, однако, живя в аду, успел усвоить дьявольскую науку уловок и ухищрений.

– Я куплю соджу. У вас же закончилась… там, в лавке…

Человек, напоминающий скорее дикого зверя, громко отрыгнул и извлек бумажку в пятьсот вон из кармана штанов, засаленных от пота и мочи. Я помчался что было сил. Лишь одна мысль крутилась в голове – купить лекарство от простуды в маленькой бутылочке, которое пила мама. Ливень успел закончиться, и весь мир засиял весенними красками. Даже сейчас я не знаю, почему та нежно-зеленая, молодая листва так запала мне в душу. И теперь, спустя много лет, меня охватывает беспричинная тоска от вида невообразимых оттенков зелени, покрывавших горы весной. Сажавшие рисовую рассаду сельчане провожали меня безучастными взглядами. Я купил на все деньги лекарство от простуды для Ынсу и вернулся домой.

Когда отец увидел бутылек, в его взгляде сверкнула молния. Он вырвал из моих рук лекарство и бросился с кулаками. Кастрюля из-под лапши полетела на пол, а я, после того как он швырнул меня, схватив своими крепкими руками, – на мару. Если бы не Ынсу, я бы сбежал, как мать. Не знаю, где на этом свете я смог бы скрыться, но я сбежал бы. Каждый раз, когда опускались его кулачищи, у меня, казалось, из глаз сыпались искры. В конце концов я потерял сознание. А очнувшись, увидел, что соседская тетушка кормит Ынсу бульоном из соевой пасты. Она сказала, что дала брату целебное снадобье, приготовленное стариком из окрестной деревни. Пьяный отец спал мертвецким сном, а несколько соседей-односельчан вполголоса беспокойно переговаривались на мару.

Ынсу спал в убранной комнате под одеялом. Щеки его горели, а сквозь алые губы вырывались какие-то звуки. Я не желал слышать это, потому что тоже хотел позвать маму, хотел выпытать, почему она ушла, бросила нас одних. Миновало несколько ночей. Где-то на третий день я собирался в школу и подошел посмотреть, как Ынсу – температура спала. Его черные кудри взмокли от пота и прилипли к бледному лбу. Чуть погодя он открыл глаза и сказал:

– Брат! В доме полно дыма… все в дыму…

С тех пор Ынсу перестал видеть, его глаза могли различать лишь тусклый свет. Мой брат ослеп.

Глава 4

Я издалека увидела силуэт тети Моники – она выглядела сердито. Я опоздала почти на тридцать минут. Подъехав ко входу станции метро «Администрация Квачхона», я припарковалась, и тетя, держа в руках огромный узел, села в машину. День был промозглый, от ее черного одеяния повеяло холодом, как это бывает, когда приоткрываешь дверцу холодильника. Губы были синими.

– Да все из-за одежды… не знала, что лучше. Даже не предполагала, что придется побывать в тюрьме, а то прикупила бы какое-нибудь монашеское платье… Вот и опоздала, перебирая наряды… Я ж говорю, надо тебе разжиться мобильником… Сейчас и у буддийских, и у католических монахов даже машины есть… и тебе бы не помешало! – Я тараторила оправдательную речь. Тетя молчала. – Я подозревала, что так получится, поэтому предлагала забрать тебя из монастыря, но ты же сама заупрямилась… – Каждый раз, чувствуя себя виноватой, я пыталась переложить ответственность на других.

– Они всю неделю, считая дни, ждут меня! Им не разрешены другие личные встречи. А из-за тебя такие драгоценные тридцать минут пропали даром! Может, тебе…

Тетя замолчала в порыве гнева. Потом сглотнула и с расстановкой договорила:

– Те тридцать минут, что тебе не жалко выбросить на помойку, для них могут стать последними. Они проживают сегодняшний день, не зная, наступит ли завтра!.. Ты можешь это понять или нет?!

В негромком голосе чувствовались непоколебимость и надрыв. Слова о тридцати минутах, которые не жалко выбросить, покоробили меня. Хоть я и заявляла при каждом удобном случае, что живу напрасно, услышать это от другого человека было неприятно. Но, раз уж я опоздала, ничего не оставалось, как проглотить обиду. В любом случае сегодня первый раз, когда я поехала вместе с тетей. И не очень-то он задался. Выражение про помойку было моим, но тетя бросила его, скопировав мои интонации, и впервые сделала это настолько резко. Видно, годы берут свое, попыталась я себя успокоить.

Еще до отъезда во Францию я узнала, что ставшая монахиней тетя навещает заключенных. Это случилось, когда после маминого звонка с жалобами на нестерпимые головные боли по утрам к нам приехал старший брат – доктор по образованию. «А про тетю написали в статье!» – воскликнул он, разворачивая принесенную с собой газету. Если бы не он, мы бы и не узнали, что она прославилась настолько, чтобы про нее писали в газетах. Мать по обыкновению, в качестве утреннего приветствия, накричала на прислугу и уселась за стол. Брат продолжил: «Она, похоже, навещает приговоренных к смертной казни!» На что мать молниеносно отреагировала: «Вот это я понимаю! Раз смогла монашкой стать, конечно же, нужно идти на жертвы… Что говорить – великая женщина!.. Ты не мог бы записать меня к невропатологу в вашу больницу? Надо обследоваться…

Голова болит так, что можно сойти с ума… Вчера не сомкнула глаз… Лекарства, которые ты выписал в прошлый раз, уже не помогают. И после них макияж неровно ложится… Прямо беда, пачками пить вредные таблетки – здоровье портить, а бессонница меня старит – кожа никуда не годится…» Немногословный брат вновь слушал молча, а я, сидя возле матери, жевала сэндвич из очень полезного ржаного хлеба с колбасой и овощами. Мы взглянули друг на друга. «Мама, вы бы не переживали! Уже ведь несколько раз проверялись, и ничего страшного не обнаружили…» Оставалось удивляться его бесконечному терпению и участию в голосе… Я решила добавить: «Мама! Брат прав. Как же современная медицина сможет разобраться в твоей деликатно устроенной и суперчувствительной нервной системе?! Вот ничего и не остается таким утонченным натурам, как ты, кроме как смириться и терпеть…» Насколько я помню, то утро в конце концов опять завершилось мамиными воплями. Как каждый день. И когда она начала брюзжать, что пора прекратить изображать из себя никчемную певичку и отправиться с глаз долой учиться за границу, я с радостью ухватилась за эту идею. Интерес к жизни поп-дивы, которой я посвятила уже около года, постепенно угасал, к тому же появилась надежда, что я смогу наконец встречать утро тихо и мирно. Мне сильно надоело подстраиваться под ее настроение.