Берндт Хайнрих - Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу. Новый взгляд на эволюцию человека

• Название: Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу. Новый взгляд на эволюцию человека
• Автор: Берндт Хайнрих
• Жанр: Биология
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-389-18474-9

Бернд Хайнрих – профессор биологии, обладатель мирового рекорда и нескольких рекордов США в марафонских забегах, физиолог, специалист по вопросам терморегуляции и физическим упражнениям. В этой книге он размышляет о спортивном беге как ученый в области естественных наук, рассказывает о своем участии в забеге на 100 километров, положившем начало его карьере в ультрамарафоне, и проводит параллели между человеком и остальным животным миром. Выносливость, интеллект, воля к победе – вот главный девиз бегунов на сверхмарафонские дистанции, способный привести к высочайшим достижениям. «Я утверждаю, что наши способность и страсть к бегу – это наше древнее наследие, сохранившиеся навыки выносливых хищников. Хотя в современном представителе нашего вида они могут быть замаскированы, наш организм все еще готов бегать и/или преследовать воображаемых антилоп. Мы не всегда видим их в действительности, но наше воображение побуждает нас заглядывать далеко за пределы горизонта. Книга служит напоминанием о том, что ключ к пониманию наших эволюционных адаптаций – тех, что делают нас уникальными, – лежит в наблюдении за другими животными и уроках, которые мы из этого извлекаем». (Бернд Хайнрих)

---

Сотни миллионов лет эволюции некоторые виды испытывали селективное давление, под которым они начинали двигаться дальше и быстрее, делать это экономнее и даже в более суровой среде, чем их конкуренты или враги. И хищники, и их добыча должны двигаться быстрее или умереть. Один безымянный бегун уловил это в известном афоризме: «Каждое утро в Африке просыпается антилопа. Она знает, что должна убежать от самого быстрого из львов, иначе она погибнет. Каждое утро в Африке просыпается лев. Он знает, что должен догнать самую быструю из антилоп, иначе будет голодать. Не важно, лев ты или антилопа – когда солнце встает, лучше бы тебе побежать». Конечно, этим животным не нужно ничего знать об этом – им надо просто быстро бегать.

С помощью нашего бескрайнего воображения и созданных с его помощью технологий мы сейчас перемещаемся быстро, экономно и далеко за пределами возможностей нашей мускульной силы. Но миллионы лет нашим единственным средством передвижения были ноги. Глубоко внутри мы все еще бегуны, видно по нам это или нет. И наш ум, как и наши легкие, и мускулы – живительная сила, заставляющая нас бежать. Каждый раз, когда один из нас бежит по дороге или занимает стартовую позицию для марафонского забега, мы не просто радуемся жизни в целом и собственной в частности; мы также проверяем на прочность наши фантазии, сравнивая их с реальностью. Мы уверены в том, что не существует волшебства. Отсюда не следует, что миром правит только простейшая логика, потому что, хотя он, может быть, выглядит и просто, но в деталях чрезвычайно сложен.

Практически всю свою жизнь я бегал с разной интенсивностью и на разные дистанции, возможно, потому что первозданная неприукрашенная простота бега взывает ко мне. Бегать можно в разных играх, но лишь бег сам по себе олицетворяет чистую, базовую связь между скоростью и выносливостью, очищенную от технологий, убеждений и шумихи. Ничто – ничто в этом мире для меня не сравнится с восторгом от Ли Эванса, входящего в поворот перед финишем 400-метровой дистанции, или с электрической притягательностью Питера Снелла, Кэти Фримен, Билли Миллса или Джоан Бенуа Самуэльсон на последнем рывке к олимпийской победе. Почему? Потому что это чистая мощь.

«Энциклопедия бега» (The Complete Book of Running) Джима Фикса завершается такими строками:

Я думаю, что в беге вовсе нет ничего особенного, напротив, он вполне обычен. Это другие состояния какие-то особенные, поскольку они отрицают привычный нам способ чувствовать. Что касается нас, бегунов, я думаю, что мы возвращаемся назад, к истокам человеческой истории. Мы испытываем то же, что испытывали наши предки десять тысяч лет назад, питаясь фруктами, орехами и овощами, держа в тонусе сердце и легкие благодаря постоянному движению. Мы – что редко случается с нашими современниками – восстанавливаем родство с древними людьми и даже с далекими предками из дикой природы.

Несколько лет назад в Национальном парке Матопос (ныне Матобо) в Зимбабве мне представилась редкая возможность испытать это чувство родства с древними бегунами, о котором говорит Фикс. Я был в исследовательской поездке, изучал, как температура тела влияет на двигательные и боевые характеристики жуков-навозников.

На гряде холмов, где скальные обнажения покрыты невысокой травой, я увидел и почуял запах белых и желтых цветов акаций, вокруг которых роились пчелы, осы и яркие жуки-бронзовки. Жирафы мирно объедали плоские верхушки акациевых деревьев. Бабуины и антилопы-импалы группами бродили по миомбо[5]. В определенное время года в таком пейзаже можно увидеть десятки тысяч антилоп гну и зебр, грохочущих в своих масштабных миграциях. Слоны и носороги топают, как доисторические гиганты. По счастливому стечению обстоятельств я заглянул под одну довольно неприглядную маленькую нависшую скалу и был поражен увиденным.

На стене под навесом была запечатлена вереница маленьких бегущих человечков с руками и ногами в виде палочек. Они держали тонкие луки, колчаны и стрелы. Эти охотники бежали в одном направлении – слева направо – вдоль поверхности скалы. Сам по себе этот петроглиф, которому две или три тысячи лет, не очень примечателен. Но я заметил кое-что еще, и это дало мне почву для размышлений. Крайняя справа фигурка как будто бы возглавляла процессию. Ее руки были взметены ввысь – универсальный жест бегунов-триумфаторов, пришедших к финишу. Это бессознательное движение инстинктивно для большинства бегунов, которые напряженно боролись, источали жар и дышали пламенем, а затем ощущали радость победы над соперником. Бушменский рисунок остается для меня ярким напоминанием, что корни нашего бега, нашей соревновательности, нашего стремления к совершенству – древние и сидят в нас очень глубоко.

Наскальное изображение в пещере

Глядя на этот рисунок на африканской скале, я почувствовал родственную душу – человека, которого нет уже давно, но которого я понимаю так, словно бы мы с ним разговаривали мгновение назад. Я не только находился в той же среде и думал так же, как этот безымянный бегущий охотник-бушмен, – я находился в месте, откуда, скорее всего, вышли наши общие предки. Художник был здесь за сотни поколений до меня, но это был лишь миг в сравнении с целой эрой, прошедшей с того момента, когда прямоходящее существо – промежуточное звено между нашими обезьяноподобными и человекообразными предками – покинуло безопасный лес ради саванны 4 миллиона лет назад и познакомилось с бегом. Нет ничего более изящного, глубокого и иррационального, чем наш бег, – и ничего более свирепого и дикого.

3 Старт

Стоите, вижу, вы, как своры гончих, на травлю рвущиеся[6].

Шекспир. Генрих V

Мне кажется, бушменский рисунок воплощает связь между бегом, охотой и стремлением человека к совершенству ради его самого. Все остальные животные куда более прагматичны. Им недостает творческой силы, не связанной напрямую с конечными мотивами и наградами. Глядя на бушменский рисунок, я вспоминаю ныне покойного Стива Префонтейна из Кус-Бэй (штат Орегон), спортсмена из Орегонского университета, который был одним из величайших и бесстрашнейших бегунов на средние дистанции всех времен. Пре говорил так: «Гонка сродни произведению искусства, на которое люди могут смотреть и которым они могут быть впечатлены настолько, насколько они вообще способны что-то понимать». Да, понимание – ключ к признанию.

Когда я рос, моими идолами были такие бегуны, как Херб Эллиот, Джим Райан и забытые ныне спортсмены из команд-конкурентов, способные меня обогнать. Это были не просто люди. Некоторые из них, казалось, бросали вызов законам природы. Мое восхищение вытекало из понимания того, что они делают нечто экстраординарное, недоступное неопытному взгляду. Все, что я знал: это не волшебство. Я хотел знать, что они едят, чем дышат и как живут, что сделало их такими отличными от других людей и столь похожими на некоторых животных, которыми я восхищался.

Созерцание великолепных выступлений людей или других животных не перестает вдохновлять меня. Я потрясен их мечтами, их самоотдачей и отвагой в стремлении к совершенству. Меня переполняют эмоции, когда я вижу ребенка или еще кого-нибудь, кто не сдается в безнадежной ситуации, кто выходит на пустынные дороги и устремляется по ним с грохочущим сердцем, горящим взглядом и холодным умом. Я восхищаюсь тем, кто имеет отвагу выйти на большой забег в погоню за мечтой. Я сочувствую сердцу, воспылавшему в юное Время Сновидений[7], когда мы, бегуны, были еще непобедимы в душе, ощущали себя всесильными и считали, что мир чист.

Многие мои знакомые из сельской глубинки штата Мэн, казалось, не стремились к великим целям. Я видел, как они каждое утро тащились с черными ланчбоксами, термосами и сэндвичами в мрачные лязгающие недра суконной фабрики. Вечером они возвращались, доили коров и шли спать. Спустя годы однообразной, повторяющейся рутины они умирали – обычно в той же больнице, в которой родились.

Мне хотелось большего. С одной стороны, тяжело думать о будущем, не видя никакой возможности что-то изменить в своей жизни. С другой стороны, сложно не попробовать, когда уверен, что можешь сделать что-то особенное, что всегда есть шанс на успех, хотя браться за дело в одиночку значит сильно рисковать. Это редко остается безнаказанным. Каждое пятно, отличающее нас от других, может стать мишенью. Даже мой отец, которому я столь многим обязан, испытал это на себе и преподал мне суровый урок.

Его зрение падало, и он больше не мог трудиться энтомологом[8]. Он хотел, чтобы я последовал по его стопам в классификации настоящих наездников[9], чтобы осуществить его мечту. Но у меня были свои мечты о другой жизни. Он был хорошим полевым натуралистом, но его аналитические навыки были оторваны от современной науки, которой учили меня. Я вспоминаю день, когда, ближе к концу моей учебы, я приехал домой на короткие каникулы. Мы сидели рядом за столом в старом фермерском доме, где отец каждый день часами глядел в микроскоп, готовя образцы. Эта подготовка включала дотошную фиксацию крыльев и ног каждой букашки на куске пробки при помощи тонких длинных энтомологических булавок, удерживающих конечности на месте до высыхания. Ежедневно он тратил часы на подготовку двух или трех образцов. Каждый экземпляр в его многотысячной коллекции имел шесть ног, два усика и четыре крыла. Он находился в точности в том же положении, что и остальные образцы. После того как насекомое высыхало и булавки удалялись, папа помещал образец в один из аккуратных рядов, где под каждым насекомым лежала бирка с напечатанной датой, местом и прочей информацией, записанной микроскопическим шрифтом.