Берндт Хайнрих - Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу. Новый взгляд на эволюцию человека

• Название: Зачем мы бежим, или Как догнать свою антилопу. Новый взгляд на эволюцию человека
• Автор: Берндт Хайнрих
• Жанр: Биология
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-389-18474-9

Бернд Хайнрих – профессор биологии, обладатель мирового рекорда и нескольких рекордов США в марафонских забегах, физиолог, специалист по вопросам терморегуляции и физическим упражнениям. В этой книге он размышляет о спортивном беге как ученый в области естественных наук, рассказывает о своем участии в забеге на 100 километров, положившем начало его карьере в ультрамарафоне, и проводит параллели между человеком и остальным животным миром. Выносливость, интеллект, воля к победе – вот главный девиз бегунов на сверхмарафонские дистанции, способный привести к высочайшим достижениям. «Я утверждаю, что наши способность и страсть к бегу – это наше древнее наследие, сохранившиеся навыки выносливых хищников. Хотя в современном представителе нашего вида они могут быть замаскированы, наш организм все еще готов бегать и/или преследовать воображаемых антилоп. Мы не всегда видим их в действительности, но наше воображение побуждает нас заглядывать далеко за пределы горизонта. Книга служит напоминанием о том, что ключ к пониманию наших эволюционных адаптаций – тех, что делают нас уникальными, – лежит в наблюдении за другими животными и уроках, которые мы из этого извлекаем». (Бернд Хайнрих)

---

Мы продолжали прогуливаться, беспокойно потягиваться, в очередной раз затягивая шнурки и поглядывая на часы. Когда до старта оставались минуты, мы столпились ближе к линии, в нетерпеливой тревоге ожидая начала забега. Многие из нас нервно сорвали с себя куртки. Их охлажденные мышцы медленнее избавлялись от кислорода в крови, снижая энергоэффективность. Изучая жуков-скакунов и работая в поле в Африке, я выяснил, что холодные жуки бегают куда медленнее горячих, так что я просто ждал.

Наконец кто-то, кажется, д-р Ноэл Неквин, распорядитель гонки, объявил в рупор о правилах забега. Остались считаные секунды. Мы напряглись. Я снял верхнюю одежду и отбросил ее в сторону. Раздался звук: «Ба-бах!» Линия ринулась вперед как тетива лука, освобожденная от натягивающих ее пальцев. Клекер, Пол и многие другие помчались с пугающей, как мне показалось, скоростью. Словно саванная антилопа, я стал частью громыхающего стада позади них.

Когда мы пробежали первые мили, я поравнялся с Кролевичем, который тараторил без умолку. Я не слышал его, потому что затерялся в потоках сознания, где рефлексия граничила с бессознательным: я достиг бегового транса. Временами я старался подзарядиться с помощью каких-то размышлений, мотивировать себя ободряющими речами, вспомнить слова песенки Кэта Стивенса, которую выучил специально, чтобы она сопровождала и утешала меня в беге. Но получалось вспомнить только ритм и обрывки слов: «Я бегу уже долго по этому пути… эпохи приходят и уходят». Затем слова обрывались, а я видел мерцающие образы того, что и в самом деле казалось приходящими и уходящими эпохами.

4 Назад, в начало

Всякая разлука дает предвкушение смерти и всякое ожидание – предвкушение воскрешения из мертвых[11].

Артур Шопенгауэр, немецкий философ

Вот как взрослый человек может тратить деньги и драгоценное время, чтобы загонять себя до полусмерти вдоль озера Мичиган в Чикаго? Сотни раз спрашивая себя об этом до забега, я задумался и во время гонки. Я пытался найти рациональный ответ. Теперь, оглядываясь назад, я знаю: отчасти дело в том, что мне просто нравится бегать. Возможно, эта любовь захватила меня еще в детстве, когда я бегал по песчаной лесной дороге, гоняясь за ярко-зелеными с металлическим отливом жуками-скакунами. Я многим обязан той тихой загородной жизни, в которой лес был моим детским манежем. Поэтому я должен взять вас с собой туда, обратно в мой лес.

Я помню свой приезд в то особое для меня место. Прилетев из Бостона на рассвете, я еще час или около того еду на автобусе в Триттау по равнинной сельской округе Северной Германии. Впервые я возвращаюсь сюда, чтобы увидеть мир, который на долгие годы стал (или остался) в моей памяти призрачной сказочной страной. Но Триттау существует – я вижу название на дорожном указателе, затем – несколько магазинов, липовые деревья, соломенные крыши, дома из ярко-красного кирпича, опрятные пшеничные поля. Проезжая вниз по небольшому холму, я узнаю изгиб дороги.

Автобус останавливается. Я в Триттау. Я стою, потрясенный, и пытаюсь сориентироваться. На углу, сразу через улицу от автобусной остановки, – китайский ресторан. Он стоит на месте начальной школы, в которой я учился. Помню ее сумрачные голые кабинеты и большой серый двор. Однажды мальчика, сидевшего на скамье рядом со мной, вызвали перед всем классом. Он вытянул руку, а учитель колотил по ней указкой. Мальчик не проронил ни звука.

Гостиница, которая стояла рядом со школой, все-таки сохранилась. Посетители за столиками уже в полдень заказывают пиво. Ряд каштановых деревьев вдоль ближайшей каменной стены тоже кажется мне знакомым. Я представляю тонкого, щуплого ребенка, который с 5 до 10 лет жил с семьей в однокомнатной лачуге прямо на краю леса. Обычный мальчик, такой же, как и все остальные. Каждый день он с сестрой Марианной, младше его на год, проходил или пробегал мимо этих деревьев, завершая утреннее двухмильное путешествие через лес в город. Однажды он с отцом отправился отсюда на поезде в ближайший город Гамбург. Всюду, куда ни упадет взгляд, – разбомбленные руины. Никакой зелени. Он слышал о людях, которые после бомбардировок и огненных смерчей были на годы заперты под землей, в кладовой, в которой не было ничего, кроме мешков муки. Умирая один за другим, они хоронили своих покойников в этой муке, чтобы подавить запах разложения плоти. Он слышал пугающий рев самолетов. С тех пор он считал города мишенями, которые нужно избегать всеми средствами. Он любил лес. Был ли этот ребенок действительно мной? Если да, то я бы помнил эти леса. Они не должны были измениться.

Лес тогда назывался Ханхайде (буквально «Петушиная пустошь»), хотя позже сменил название на Швармарнер-Швайц и превратился в природный заповедник. Я охотно навещу свои старые пристанища, но сначала прогуливаюсь по некогда мощенной, а ныне асфальтированной улице в поисках еды. Я усаживаюсь за свободный столик во дворе гостиницы, заказываю пиво, шницель и картофель фри у хлопочущей официантки. Я пытаюсь вспомнить, как выглядит лес, как он пахнет, звучит и ощущается.

Где тот крохотный домик, затерянный глубоко в лесу, где мы жили так много лет, когда я был спутником ворон и коллекционером жужелиц, которых я звал Lauf – то есть «бегающими» жуками? Память возвращается фрагментами. Как отрывочные ноты давно выученной песни, они мерцают, а потом затухают. Каждый кусочек воспоминаний ведет к следующей строфе.

Я беру свой рюкзак и иду по почти уже знакомому пути вдоль каменной стены с каштановыми деревьями. Меньше чем через 100 м я оказываюсь у старой мельницы из красного кирпича и аллеи липовых деревьев вдоль пруда. Эту мельницу некогда приводила в действие вода из пруда с помощью огромного деревянного колеса. Тут мы продавали собранные в лесу буковые орешки, из которых давили масло для маргарина.

Я удивлен, что старая кирпичная мельница все еще цела и, завороженный, в подробностях вспоминаю лысух и серых зеленоногих скрытных камышниц, которые гнездились в густых зарослях тростника и ивняка на краю мельничного пруда. Тут слышны были голоса камышовок-барсучков, и в моих азартных исследованиях мне открывалось волшебное разнообразие птичьих гнезд.

Мои шаги ускоряются по мере того, как я продолжаю легкий подъем к Штольценбергам. Когда мне было четыре года, моя семья переехала сюда из-за наступления русских на востоке. Мы чудом добрались невредимыми, пережив ряд самых невероятных и неожиданных приключений, которые на десятилетия вперед отшлифовали и почти определили наши личности.

Как нам тогда повезло! Три месяца мы бежали от русских из-под Гданьска. Мы пережили ночные стремительные сборы, мы ехали в санях, в запряженном двумя лошадьми вагоне, в телеге и в теплушке. Мы побывали в разгромленной и окруженной немецкой танковой части и спаслись в крушении «юнкерса» с одним-единственным пропеллером, который почти уже взлетел, но был подбит. Мы это сделали! Другие беженцы, которые устремились на запад раньше нас, когда путь был легче, уже освоились здесь. Вместо комнаты у Штольценбергов, знакомых моего отца, мы нашли временный приют под навесом на ближайшем коровьем пастбище. Была весна, и близился конец войны. Папа и мамуля исследовали лес и обнаружили брошенную однокомнатную лачугу, которая стала нашим домом до отъезда в Америку, где мы поселились на ветхой ферме в штате Мэн.

В те годы я гулял или трусил мимо дома Штольценбергов по пути в школу и обратно. Заросшее плющом и окруженное старыми вишнями, растущими в неухоженном дворе, это место всегда казалось призрачным и заброшенным. На втором этаже жил мальчик чуть старше меня, который, высовываясь из окна, отдирал кусочки свинца от водосточной трубы. Мы стреляли этими кусочками по птицам из рогаток, сделанных из тщательно отобранных вилообразных веток и выброшенной велосипедной камеры. Фрау фон Гордон, которая, как и мы, была беженкой из Восточной Пруссии, жила в комнате на нижнем этаже. Она курила самосад и горбилась. Три ее сына и муж погибли на войне.

Понятия не имею, кто сейчас живет в этом доме, но меня туда все еще тянет. Он выглядит еще более ветхим, чем я помню, что неудивительно – прошли десятилетия. Я иду по кирпичной дорожке под теми же самыми старыми вишнями и, колеблясь, стучу в большую деревянную заднюю дверь. Ответа нет. Я стучу снова. Слышатся медленные, тяжелые шаги по деревянной лестнице. Пауза. Дверь приоткрылась. Высовывается старуха, безучастно глядя на меня. Я говорю ей по-немецки, что я один из пяти (а в какой-то момент шести) Хайнрихов, которые жили шесть послевоенных лет в одной комнате лачуги в Ханхайде. Она смотрит, молчит и закрывает дверь. Возможно, ее жизнь все еще омрачена опасностью.

Я иду по тропе вдоль старых железнодорожных путей к крошечному зданию вокзала, где останавливался устрашающего вида черный паровоз. Рельс и станции уже нет, вместо них – велосипедная дорожка. Я приходил сюда дважды в день. Как-то даже два раза съездил туда и обратно. Папа продал на дрова несколько сосновых пней, которые он выкопал из земли, и дал мне деньги, чтобы я купил хлеба в деревенской пекарне по пути из школы. Но я вернулся с пустыми руками. Забывчивость не прощалась. Пришлось вернуться, чтобы понять – если у тебя чего-то не хватает в голове, значит, у тебя это должно быть в ногах. Теория хорошая, но от бега я не перестал быть чудаком. Наверное, просто стал лучше бегать.