Юрий Гайдук - Спас на крови

• Название: Спас на крови
• Автор: Юрий Гайдук
• Жанр: Политические детективы
• Год: 2020

В основу этого романа положены реальные события, произошедшие в советской и постсоветской России, с которых был снят гриф «Совершенно секретно». За семью печатями хранились эти тайны. Но если секрет знают двое – это уже не секрет. Эту истину доказывают и события, произошедшие в романе, и реальная жизнь. Расследование громкого убийства американского эксперта возвращает сотрудников следственного отдела к событиям 30-х годов. В тот период американцы поставляли России сельхозтехнику, которая с завидным постоянством ломалась, не успев добраться до полей. Сначала руководство страны заподозрило колхозников в саботаже. Но со временем все выяснилось. Сталин приказывает за халтуру платить той же монетой. А вот какой?..

---

Откровенно забытый к восемнадцатому веку, когда религиозная живопись взяла верх над иконописью, отрывочные упоминания о Рублеве начинают встречаться только в девятнадцатом веке, и даже в наиболее полном и авторитетном в то время Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона не найти имени Рублева. Интерес к нему начинает возвращаться чуть позже, вместе с интересом к иконе как таковой, чему, кстати говоря, способствовало коллекционирование икон старообрядцами.

Да, именно старообрядцами, так как поиски дониконовского письма пополнялись поисками икон знаменитых мастеров и прежде всего – Рублева. Коллекция считалась второсортной, если в ней не было хотя бы одной иконы Рублева.

0днако именно этот посыл, как это ни парадоксально, говорил в пользу «чистоты» «Спаса», которым в годы коллективизации советское правительство расплатилось с Армандом Хаммером за очередную партию сельхозтехники, поставленной в Россию.

Коллекция считалась второсортной, а это говорило в пользу того, что в годы революции и гражданской войны мог всплыть еще один и даже не один Рублев. Во многих старообрядческих «молельных» до сих пор живут легенды о принадлежности той или иной иконы кисти Рублева, которая была изъята чекистами.

«Да, все это так, – сам себе оппонировал Державин-скептик, – но при более поздней реставрации и атрибуции приписывающихся Рублеву икон они оказывались в лучшем случае иконами Московской школы шестнадцатого-семнадцатого веков».

«Положим, что бывало и такое, – не стал возражать Державин-романтик, – но именно приверженность всего старообрядчества к старым иконам и книгам именно в федосеевщине породила наилучших знатоков по иконографии. И именно федосеевцы владели истинными сокровищами по всем родам русской старины, включая и драгоценные иконы. И признанный авторитет по старообрядчеству Максимов пишет об уникальном случае, когда какому-то купцу из старообрядцев удалось скупить на корню весь иконостас древней церкви в Сольвычегодске, все иконы он продал потом в молельни старообрядческих общин от северных скитов до Москвы и Петербурга. И среди этих икон была икона Андрея Рублева. Причем это был девятнадцатый век. А «Спас», выставленный галереей «Джорджия», был передан Хаммеру в начале двадцатого века, то есть, все это лежит рядышком, и тому есть неопровержимое документальное подтверждение.

«Ну, положим, тот иконостас приобрел не какой-то там купец, – внес свои коррективы Державин-скептик, – а довольно известный в те времена собиратель старинных икон купец Папулин, к тому же эта находка – редчайшее исключение.»

«Пусть даже исключение, – хмыкнул Державин-романтик, – но почему бы подобному исключению не повториться еще разок-другой? И почему, собственно, вы, дорогой мой, исключаете возможность того, что кто-нибудь из комсомолят-чекистов, которые реквизировали в пользу государства богатейшие иконостасы северных монастырей и церквей, не наткнулся на Рублевского «Спаса», и именно этой иконе суждено было расплатиться с Хаммером?»

Прислушиваясь к доводам внутреннего оппонента, Державин скептически улыбнулся. Мол, воля ваша, сударь. Фантазируйте и предполагайте всё что угодно. Желаете найти еще одного Рублева? Желайте! Однако не надо возводить ваши желания до уровня научного факта. Это, простите меня за грубость, уже фальсификация.

«Но как же в таком случае «Спас», – привел последний довод Державин-романтик, – который ты только что видел своими собственными глазами, по которому проработал все сопроводительные документы и к которому у тебя нет ни одной зацепки?»

Уже поворачивая к особняку Воронцова, Державин скривился так, словно разболелись все зубы сразу. У него была на этот счет своя собственная версия, которую он не мог, к великому сожалению, рассказать даже своему другу, графу Воронцову. Эта версия, конечно, требовала самой тщательной проверки, но она была сопряжена с тайной государственной важности, которая уходила своими корнями в далекие тридцатые годы и которую, кроме него самого, могли знать еще три человека. Ольга Мансурова, которую он любил всю свою жизнь и из-за которой так и остался вечным холостяком, Лука Ушаков, с которым он работал когда-то в знаменитой Третьяковке, да его сын – Ефрем, который пишет свои иконы где-то под Сергиевом Посадом. Отработка этой версии требовала его личного присутствия в России, в столь любимой ему Москве, воспоминания о которой еще не иссякли в его памяти, но именно этого он и не мог себе позволить.

Воронцов уже ждал Державина, и как только тот выбрался из машины, произнес напористо, словно продолжил только что прерванный разговор:

– Ну так что? Надеюсь, надумал?

– Чего надумал?

– Лететь в Москву! – как о чем-то давным-давно решенном, произнес хозяин впечатляющей усадьбы с яблоневым садом, в глубине которого просматривался двухэтажный просторный дом с эркерами в оконных проемах.

– Слушай, Ларик, не дави на психику, – сморщился Державин, хотя и догадывался, что именно с этого вопроса начнется «выяснение отношений» с Воронцовым. – Я тебе уже говорил и повторяю опять: я в Москву не ходок. Во-первых, еще здравствуют те, кто выбросил меня из России, и они не очень-то будут рады моему появлению в Москве, а во-вторых…

– Твоя Ольга и дочь?

– Да, моя Ольга и дочь! И я поклялся ни-ко-гда не возвращаться в Россию, тем более, что она давным-давно вышла замуж за моего бывшего друга, а моя дочь – ты слышишь, моя дочь! – даже не подозревает, что ее отец – это я. Так что не обессудь. И давай-ка лучше выпьем.

– Что ж, – со скорбным вздохом произнес Воронцов, – может, ты и прав. Ты боишься встречи с той, кого давно потерял, а я боюсь, что не смогу выполнить последнее желание той, кого любил всю жизнь и кого уже не воротить.

Он уже шагнул было по дорожке в сторону дома, как вдруг обернулся и с пугающей тоской в голосе добавил:

– Ты же знаешь, без твоего заключения я не смогу разговаривать с Лазаревым о покупке Спаса. До аукциона осталось две недели, и я не уверен, что смогу обойти возможных конкурентов, если «Спас» будет выставлен на аукцион. Уж слишком большой ажиотаж вокруг этой иконы.

Какое-то время Воронцов шел молча, уставившись угрюмым взглядом в посыпанную золотистым песком дорожку, и уже у самого дома каким-то скулёжно-просящим шепотом произнес:

– Поверь, Игорь… это не прихоть. Просто я не вижу иного пути, чтобы вернуться с Анастасиюшкой в Россию.

Державин молчал, и он все так же негромко спросил:

– Ты что будешь пить: коньяк, водку, виски?

– Водку.

Вечером этого же дня Воронцов позвонил владельцу «Джорджии» и попросил отложить подписание протокола о продаже и покупке «Спаса» на две недели.

– Что, какие-нибудь проблемы? – насторожился Лазарев, которому, видимо, уже доложили о вторичной проработке документов по «Спасу» знатоком древнерусской иконописи Державиным и, что не менее важно, о его реакции во время посещения выставочного зала, где уже проходил проверку «на вшивость» бронированный стенд с установленной под пуленепробиваемый колпак иконой.

– Проблемы… но чисто финансового плана, – не очень-то охотно пояснил Воронцов. – И если бы ваша «Джорджия»…

– Конечно, подобные затяжки не в моих правилах, – перебил Воронцова Лазарев, – как вы сами понимаете, у меня есть и другие, помимо вас, предложения, но учитывая то, что вы решили вернуть Рублева России… Хорошо, я готов ждать.

* * *

От этого впору было сойти с ума.

Затихшее село уже затягивали густые вечерние сумерки, когда Ефрем Ушаков поднялся из-за рабочего стола, на котором доводил «до ума» деревянную заготовку под икону, разминая затекшие ноги, прошел из конца в конец некогда просторной горницы, вдоль стен которой на широкой скамье и на стульях теснились иконы его собственного письма, включил все пять лампочек висевшей под сводчатым потолком люстры, из-за чего тут же проявились темные провалы не зашторенных окон, и… и почти сполз по стене на пол.

Прямо напротив него, в темном стекле оконного проема вдруг появился словно сотканный из воздуха Рублевский «Спас».

Ефрем зажмурил было глаза, с силой помотал головой, думая, не бредит ли он наяву, однако, когда открыл глаза, «Спас Вседержитель» продолжал «висеть» в оконном проеме.

Онемевший от этого видения и чувствуя, что у него запирает дыхание и подкашиваются ноги, Ефрем опустился на стул и только ртом хватал воздух, не в силах вымолвить ни слова. Только и смог, что осенить себя крестным знамением, то ли пытаясь отогнать это видение, то ли Бога благодарил, что и ему, скромному иконописцу и реставратору икон Ефрему Ушакову, снизошло нечто такое, о чем он и помышлять не мог.

«Спас» не исчезал, и, напрочь сраженный нерукотворным ликом Христа, Ефрем судорожно сглотнул, облизав пересохшие губы. Не в силах осмыслить происходящее, он пожирал глазами лик Спасителя, писанный Рублевым, и только повторял, с трудом ворочая языком: