Леонард Млодинов - Стивен Хокинг. О дружбе и физике

• Название: Стивен Хокинг. О дружбе и физике
• Автор: Леонард Млодинов
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2020
• ISBN: 978-5-17-123364-8

Стивен Хокинг был одним из наиболее влиятельных физиков современности, и его жизнь затронула и отчасти поменяла жизни миллионов людей. Леонард Млодинов обращается к тем двум десятилетиям, в которые он был коллегой и другом ученого, чтобы нарисовать его портрет – уникальный и очень личный. Он знакомит с Хокингомгением, ломающим голову над загадками Вселенной и всего мироздания и в конце концов формулирующим смелую теорию об излучении черных дыр, которая заставила космологов и физиков посмотреть на проблему происхождения космоса с абсолютно нового угла. Мы встречаем Хокинга, болезнь которого не позволяет ему произносить больше шести слов в минуту, но который не забывает шутить. Наконец, на этих страницах речь идет о Хокинге-друге, который умел выражать целую палитру эмоций, нахмурив или подняв бровь. Леонард Млодинов вводит нас в комнату, где Хокинг утоляет свою страсть к вину, карри и музыке; делится чувствами в отношении любви, смерти и немощи тела; борется с дилеммами из области философии и физики. И во всем этом проступает непобедимый человеческий дух. Эта книга не только о науке, но о самой жизни и ее способности преодолевать невероятные преграды. Это вдохновляющая история Стивена Хокинга, человека, друга и физика.

---

В Кембридже по праву гордятся научными традициями и называют Оксфорд, в котором силен гуманитарный уклон, «той другой школой». Декан факультета, на котором работал Стивен, рассказал мне, что он, как и Стивен, был выпускником Оксфорда, и что оксфордские профессоры задавали своим студентам не обычные домашние задания, а требовали писать эссе по научным проблемам. Он говорил, что пробовал ввести эссе в Кембридже, но ни один студент не сдал ни одной готовой работы. Эти студенты сопротивлялись моим натискам до последнего, сказал декан, и, если им было суждено получить Нобелевскую премию, конечно же, она была бы не по литературе.

Когда я приезжал, Стивен селил меня в колледже Гонвилля и Киза, с которым он был связан по работе, в квартале Кембриджа, история которого восходила к XIV столетию. В первый день моего первого посещения я решил прогуляться оттуда к месту работы Стивена. Прогулка заняла у меня не более двадцати минут, но солнце светило прямо в глаза и было трудно переносить высокую влажность. Стивену, когда он приезжал в Калифорнийский технологический институт, всегда нравились южные зимы в Калифорнии. Он там реже страдал воспалениями легких. Морозные зимы в Кембридже он терпеть не мог. Теперь, когда я оказался в Кембридже, я понял, что лето здесь тоже не сахар. Англичане часто жалуются на погоду. У них есть на это причины.

Пока я добирался до Центра математических наук – комплекса зданий, в котором располагался кабинет Стивена, – я был готов блуждать внутри здания. Но оказалось, что само здание, где работал Стивен, найти не так-то просто. Центр состоит из семи павильонов, расположенных по параболе. Построенные из кирпичей, металла и камней, с большими окнами, они похожи на фантастические японские храмы. Мне понравились окна, их там было довольно много. Этот комплекс зданий получил несколько наград за искусство композиции, но из всех элементов дизайна мне больше всего понравились бы обычные указатели со стрелками: «Путь к Стивену Хокингу».

Павильон Стивена примыкал к старинному зданию, носившему название институт Исаака Ньютона. Для многих имя Стивена Хокинга неразрывно связано с именем Исаака Ньютона. Часто Стивена даже сравнивали с Ньютоном, что было не совсем справедливо, ибо сам Хокинг недолюбливал этого ученого. Ньютон, обладая властью, был замешан во многих мелочных склоках, был коварен и мстителен. Он никогда не признавал участия других ученых в своих открытиях и, более того, никогда не соглашался с тем, что обязан своими открытиями идеям других. Он был начисто лишен чувства юмора. Родственник Ньютона, в течение пяти лет работавший у него ассистентом, говорил, что только однажды видел, как Ньютон смеялся: когда кто-то спросил его, зачем кому-то вообще изучать Евклида. Я прочел несколько биографий этого ученого, и, хотя назывались они по-разному, все они могли бы называться «Исаак Ньютон: ну и осел».

Возможно, самую негативную роль в отношении Стивена к Ньютону сыграл даже не характер последнего, а то, что Стивен очень устал от ньютоновской физики, которой его пичкали в средней школе. Что прежде всего вдохновляет ученого? Открытие того, что ранее было никому не ведомо, либо озарение, которое до него никому не приходило в голову. Но законы Ньютона, открытые несколько веков назад, описывали скучную обыденность. Никаких сюрпризов в курсе физики средней школы от них ожидать не приходилось. В школе учителя пользовались законами Ньютона, чтобы описать качание маятника или того, что происходит при столкновении бильярдных шаров. Отношение Стивена к таким урокам можно было выразить словами: «Праздные люди играют в бильярд, а физики пишут для них уравнения». Поэтому в начале своего обучения Стивену не хватало терпения заниматься физикой. Химию он любил больше: по крайней мере, время от времени на ее уроках что-нибудь взрывалось.

В павильоне Стивена в Центре математических наук находился также факультет прикладной математики и теоретической физики (DAMTP; Department of Applied Mathematics and Theoretical Physics). Если отбросить последнюю букву «P», выходило ласковое damn it! («черт подери!»). Этот факультет приобрел мировую известность благодаря тому, что здесь работал Стивен Хокинг.

В здании Стивена было всего три этажа, а лестница обвивала шахту лифта. Я поднялся по ступенькам на второй этаж. По зданию можно было передвигаться на инвалидной коляске. Стивен часто сердился, если в зданиях не было дорожек для инвалидов. Именно поэтому Стивен, получивший в 1974 году приглашение год поработать в нашем институте, влюбился в Калтех: институт оказал ему весьма радушный прием, сделав весь кампус доступным для передвижения людей с ограниченными возможностями. В то время таких повсеместных удобств в США не существовало. Только в 1990 году был принят закон об американцах-инвалидах.

Поднявшись наверх, я повернул налево и очутился перед дверью Стивена. Дверь была закрыта. Тогда я еще не знал, что это означает. Чтобы понять это, понадобилось некоторое время. Я ощутил некоторое волнение, тем более, что впервые находился на родной земле Стивена.

На подступах к двери Стивена я был перехвачен его «дворцовой охраной». Имя ей было Юдифь. Кабинет Стивена был угловым, а ее кабинет – рядом. Она втиснула себя между мной и дверью Стивена. Юдифь была огромной. Приблизительно пятидесяти лет, крепкого сложения, она являла собой достойного соперника. Когда-то, в годы своей юности, она четыре года проработала на Фиджи в учреждении для душевнобольных преступников, внедряя там методы арт-терапии вместо электрошокера. Один из ее пациентов оттяпал голову своему отцу. Через несколько недель ее терапии он начал рисовать пальмы цветными карандашами. Если она смогла приручить его, то что уж говорить обо мне.

– Вы Леонард? – спросила она зычным голосом.

Я кивнул.

– Рада познакомиться с вами лично, – сказала она. – Вам нужно подождать несколько минут. Стивен на кушетке.

Стивен на кушетке. Что бы это значило? Я ложусь на кушетку, чтобы вздремнуть или посмотреть кино. Не думаю, что именно это происходило сейчас за дверью. Но я почувствовал, что задавать вопросы нетактично, и поэтому просто кивнул в ответ. Пусть думает, что это вполне нормально для меня – ждать, пока знаменитый ученый проводит время на кушетке.

Хотя раньше мы с Юдифью не встречались, но не раз обменивались письмами по электронной почте и разговаривали по телефону. Я знал, что она представляет собой важную особу в окружении Стивена. Когда вам нужно было пообщаться со Стивеном, именно она решала, стоит ли вам предоставлять такую возможность. Когда вы звонили Стивену, она снимала трубку и передавала ему (или не передавала). Когда вы ему писали, именно она решала, положить ли письмо под сукно или, если оно важное, прочесть ему сразу же. Но все же, насколько я знаю, нашелся один человек, который сумел одержать верх над Юдифью. Это случилось в Южной Африке. Стивен поехал на встречу с Нельсоном Манделой, которым он восхищался. Манделе в ту пору было под девяносто. Он не особенно дружил с техникой и ему по какой-то причине очень не нравился механический голос компьютера – а Стивен не мог изъясняться без помощи компьютерного синтезатора речи. Кроме того, Мандела был не совсем здоров. «Немного зажился», – пошутил Стивен. Такая характеристика, конечно, носила оттенок иронии, поскольку и у самого Стивена день не задался и он почти был готов отменить встречу. Однако Юдифь, которая играла далеко не последнюю роль в антураже этой поездки, страстно желала повидаться с Манделой. Она сделала все, чтобы Стивен поехал на встречу, и сама отправилась вместе с ним и его сиделкой. Но у Манделы была своя собственная «Юдифь» – женщина по имени Зельда. Когда всю компанию с Юдифью во главе пригласили в помещение, где Стивен должен был встретиться с Манделой, Зельда выступила вперед и остановила Юдифь. Слишком большая толпа для старого человека – так решила Зельда и не пропустила ее. Зельда «переюдифила» Юдифь.

Моя мать часто говорила: «Было бы желание, а путь откроется». Она славилась своими поговорками, а эту я любил особенно. Всякая система защиты уязвима, и у Стивена она тоже давала сбои. Можно было обойти Юдифь через «черный ход» и контактировать со Стивеном напрямую, если вы знали адрес электронной почты, который он давал своим друзьям, и эти письма читал только он сам. Проблема заключалась в том, что Стивен далеко не всегда отвечал на письма. Даже Кип Торн, который был большим другом Стивена на протяжении десятилетий, говорил мне, что Стивен отвечает на его письма лишь в пятидесяти процентах случаев. Отсутствие ответа не означало, что Стивен не прочел письма, но вы никогда не знали, что именно это значит. Даже если он прочел его, ответ на него зависел не от того, насколько важной представлялась вам затронутая вами проблема, а от того, насколько важна она была для Стивена. Он мог развивать скорость лишь в шесть слов в минуту, а потому ему приходилось быть очень разборчивым в своих ответах.