Генри Миллер - Сексус

• Название: Сексус
• Автор: Генри Миллер
• Издательство: ООО «Издательство ACT»; «Институт ДИ-ДИК»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-003265-Х

Генри Миллер – классик американской литературыXX столетия. Автор трилогии – «Тропик Рака» (1931), «Черная весна» (1938), «Тропик Козерога» (1938), – запрещенной в США за безнравственность. Запрет был снят только в 1961 году. Произведения Генри Миллера переведены на многие языки, признаны бестселлерами у широкого читателя и занимают престижное место в литературном мире.

«Сексус», «Нексус», «Плексус» – это вторая из «великих и ужасных» трилогий Генри Миллера. Некогда эти книги шокировали. Потрясали основы основ морали и нравственности. Теперь скандал давно завершился. Осталось иное – сила Слова (не важно, нормативного или нет). Сила Литературы с большой буквы. Сила подлинного Чувства – страсти, злобы, бешенства? Сила истинной Мысли – прозрения, размышления? Сила – попросту огромного таланта.

---

Для успеха в деле заимствования денег, так же как и во всяком другом, требуется полная самоотдача, надо стать мономаном. И если вы отдадитесь этому, словно упражнениям йоги, как говорится, всем своим существом, без привередливости, брезгливости и других капризов подобного сорта, вы сможете прожить всю жизнь, не заработав ни единого трудового пенни. Цена, конечно, достаточно велика. В трудную минуту лучшее, единственное качество – безрассудство. Лучший путь – необычный путь. У того, к примеру, кто ниже вас по положению, занять деньги легче, чем у равного или стоящего над вами. Очень важна также и ваша готовность скомпрометировать себя, не говоря уж о готовности к унижению, что является sine qua non 20.

Занимающий деньги всегда подозрителен, всегда потенциальный вор. Никто никогда не получает обратно то, что дал, даже если деньги возвращены с прибылью. Человека, стремящегося взыскать причитающийся ему фунт мяса 21, неминуемо надуют хотя бы из тайного злорадства или отвращения. Должник вызывает положительные эмоции, заимодавец – отрицательные. Быть должником, возможно, неуютно, но это будоражит чувства, это многому учит, это – жизнь. Должник даже сочувствует кредитору, хотя ему приходится терпеть от того всяческие оскорбления.

А в сущности должник и кредитор равнозначны. Вот почему никакое философствование не в силах искоренить это зло. Не важно, что запросы фантастичны, не важно, что условия безумны, – всегда отыщется некто, кто преклонит ухо и раскошелится. Настоящий любитель брать взаймы готовится к выполнению своей задачи, как опытный преступник. Первый его принцип – никакая надежда не бывает напрасной. И ему вовсе не требуется узнать, как выцыганить монету на минимальных условиях, как раз наоборот. Когда встречаются настоящие люди, они мало разговаривают. Они, так сказать, предъявляют друг другу номинал. Идеальный кредитор – реалист: он понимает, что завтра же ситуация может измениться и просящий станет дающим.

Я знаю только одного человека, который смотрит на эти вещи с правильной точки зрения, – это мой отец. Его я всегда держу в резерве на крайний случай. И лишь он никогда не напоминает о долге. Он не только ни разу не отказал мне, но научил меня так же обращаться с другими. Каждый раз, когда я брал у него деньги, я превращался в лучшего заимодавца, хочу сказать в дарителя, потому что сам никогда не настаивал на возвращении долгов. Есть только один способ рассчитаться за добро – быть добрым с теми, кто обращается к тебе в свой черный день. Платить долги совершенно излишне, пока существует космическая бухгалтерия (все другие виды бухгалтерии – устаревшая чушь). «Не быть берущим и не быть дающим», – возвестил старик Шекспир из своей космической утопии. Для людей, населяющих нашу планету, брать в долг и давать в долг не только необходимо – этот процесс должен постоянно расширяться и охватывать все большие и большие области.

Короче говоря, я пришел к своему старику и, не виляя вокруг да около, попросил пятьдесят долларов. К моему удивлению, у него такой суммы не оказалось, но он тут же успокоил меня, сказав, что можно занять у другого портного. Я спросил, может ли он сделать это для меня, и он ответил, что конечно, сию же минуту.

– Я тебе отдам через неделю или чуть позже, – сказал я на прощание.

– Об этом не беспокойся, – сказал он. – Отдашь, когда сможешь. Надеюсь, у тебя все будет в порядке.

Ровно в 12. 30 я вручил Маре деньги. Она тут же убежала, назначив мне встречу назавтра в саду чайной «Пагода».

Я подумал, что самое время и для себя что-нибудь стрельнуть, и потрюхал в контору Костигана, чтобы разжиться у него пятеркой. Костигана на месте не оказалось, но один из конторы, угадав, что мне требуется, охотно пришел на выручку. Он сказал, что давно хотел поблагодарить меня за то, что я сделал для его кузена. Кузена!!! Я понятия не имел о его кузене.

– Разве вы не помните мальчишку, которому помогли с психиатричкой? – спросил он. – Того, что сбежал из дома, из Кентукки, еще отец у него был портной, помните? Вы дали телеграмму отцу, что до его приезда позаботитесь о пареньке. Вот отец-то его и был мой кузен.

Того малого я отлично помнил. Он собирался стать актером, а у него, видите ли, оказалось что-то не в порядке с гландами. А в клинике сказали, что он – врожденный преступник. Он украл какую-то одежонку у соседа в общежитии для новичков. Парень он был славный, скорее поэт, чем актер. Если уж его гланды были не в порядке, тогда от моих вообще ничего не осталось! А тут он еще за то, что врач сделал ему больно, врезал тому по яйцам – вот они и старались пришить ему диагноз потенциального преступника. Я рассмеялся от души, когда услышал об этом. Дубиной надо было бы отделать садиста-психиатра за такую милую шутку…

Так или иначе, но было приятным сюрпризом обнаружить неизвестного друга в гардеробщике конторы. Еще приятнее было услышать, что я могу на него рассчитывать и в другой раз, если мне понадобится кое-какая мелочь. Недавно я столкнулся с ним на улице, теперь он работал курьером. Бывший гардеробщик всучил мне два билета на бал, намечавшийся под покровительством Ассоциации Колдунов и Волшебников Нью-Йорк-Сити. Он был ее президентом.

– Не могли бы вы помочь мне снова устроиться гардеробщиком? – сказал он. – С тех пор как я стал президентом, у меня столько разных дел, что работать курьером я по-настоящему не могу. Кроме того, жена ждет второго ребенка. Вы бы заглянули к нам, я вам покажу кое-что новое из фокусов. Мальчишка мой обучается сейчас чревовещанию. Думаю через год с небольшим выпустить его на сцену. Надо ведь что-то делать, чтобы жить. Фокусами, знаете ли, много не заработаешь. А я уже стар для побегушек. Я же прямо создан для интеллектуальной жизни. Вы же знаете особенности моего характера и мои способности… Обязательно приходите на бал, я вас познакомлю с великим Трестоном, он обещал быть. А теперь побегу – надо отнести это чертово письмо.

Вы же знаете особенности моего характера и мои способности. Стоя на углу, я записал эту фразу на клапане конверта. Семнадцать лет назад. И вот теперь. Его зовут Фукс. Герхард Фукс из такой-то конторы. И того звали Фукс, мусорщика из Глендейла, где жили Джой и Тони. Как сейчас вижу: тащится он через кладбище, на плечах мешок, наполненный собачьим, кошачьим, куриным дерьмом – все это предназначалось какой-то парфюмерной фабрике. Несло от него, как от скунса. Отвратительный, озлобленный старый хрыч из племени тупоголовых гессенцев. Фукс и Кунц – два мерзейших типа – каждый вечер сидели в пивной Лобшера на Фреш-Понд-Род. Кунц был чахоточным, а по профессии – таксидермистом. Они разговаривали на своем птичьем языке, склонясь над кружкой прокисшего пива. Риджвуд 22 был их Меккой. Без крайней нужды они никогда не разговаривали по-английски. Германия была их Богом, а кайзер-пророком Его 23. Ладно, пропади они пропадом! Пусть сгинут вместе со своим вонючим умляутом, если они, конечно, уже не умерли.

Забавно встретить такую неразлучную пару с подобными фамилиями. Характерными, я бы сказал.

3

Суббота. Середина дня. Светит яркое веселое солнце. Я сижу в саду доктора Уши Хаши Дао и потягиваю бледненький китайский чай. Доктор только что вручил мне рулон фейерверочной бумаги с текстом длинного стихотворения о Матери Всего Сущего. Я смотрю на доктора: вот так выглядит совершенный человек, не очень общительный, однако. Мне хотелось задать ему какой-нибудь вопрос о подлинном дао, но так уж случилось, что в этой точке времени, говоря ретрогрессивно, я еще не читал «Дао дэ цзинь» 24. Если б прочел – не было бы нужды задавать ему вопросы, в том числе и этот: зачем мне сидеть в его саду и ждать женщину по имени Мара? Будь я настолько интеллектуалом, чтобы ознакомиться с этим самым прославленным и самым эллиптическим произведением древней мудрости, мне бы удалось избежать множества бед и не изведать тех горестей, о которых я собираюсь рассказать.

Но пока я сижу в этом саду на углу Бродвея и Семнадцатой, и мысли у меня совсем другие. Если быть честным, сейчас я не могу вспомнить, о чем я тогда думал. Смутно припоминаю, что мне не понравились стихи о Матери, они показались мне полнейшей хреновиной. Больше того, не понравился и сам автор – это я помню отчетливо. Хорошо помню, что кипятился я оттого, что понимал: похоже, меня еще раз нагрели. Усвой я к тому времени хотя бы частичку дао, я бы не терял спокойствия. Я сидел бы там, по-коровьи благодушный, благодарный за то, что светит солнце и я живу на белом свете. Сегодня, когда я пишу это, нет ни солнца, ни Мары, но, хотя я еще не превратился в благодушную корову, чувствую себя переполненным жизнью и в согласии со всем миром.

Из глубин дома донесся телефонный звонок. Плосколицый китаеза, уж, конечно, какой-нибудь учитель философии, сказал мне на своем пиджине, что леди просить меня телефон. Звонила Мара, только что, если верить ее словам, вставшая с постели. Перебрала вчера, сообщила она. И Флорри тоже. Обе отсыпаются поблизости в гостинице. В какой гостинице? Это не важно. Чтобы собраться, ей нужно полчаса. Ждать еще полчаса! Настроение упало окончательно. Сначала шпагат на вечеринке, а теперь похмелье… А кто там еще рядом с ней в постели? Не с буквы ли «К» начинается его фамилия? Никому не позволено говорить с ней таким тоном. А я вот говорю, понятно? Скажи, где ты, и я мигом буду у тебя. Не хочешь говорить? Тогда пошла ты к такой-то матери, мне на тебя…