Генри Миллер - Сексус

• Название: Сексус
• Автор: Генри Миллер
• Издательство: ООО «Издательство ACT»; «Институт ДИ-ДИК»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-003265-Х

Генри Миллер – классик американской литературыXX столетия. Автор трилогии – «Тропик Рака» (1931), «Черная весна» (1938), «Тропик Козерога» (1938), – запрещенной в США за безнравственность. Запрет был снят только в 1961 году. Произведения Генри Миллера переведены на многие языки, признаны бестселлерами у широкого читателя и занимают престижное место в литературном мире.

«Сексус», «Нексус», «Плексус» – это вторая из «великих и ужасных» трилогий Генри Миллера. Некогда эти книги шокировали. Потрясали основы основ морали и нравственности. Теперь скандал давно завершился. Осталось иное – сила Слова (не важно, нормативного или нет). Сила Литературы с большой буквы. Сила подлинного Чувства – страсти, злобы, бешенства? Сила истинной Мысли – прозрения, размышления? Сила – попросту огромного таланта.

---

– Покажи, – сказала она, – покажи, где ты сидел, когда писал. Я хочу знать, как это выглядит.

Я взял ее за руку, и мы вернулись на кухню. Я сел в позу, которую принимал за этим столом. Она наклонилась и быстро расцеловала все пространство, заключенное между моими руками, лежащими на столе.

– Мне и не снилось, что я когда-нибудь увижу твой дом, – сказала она. – Удивительно увидеть место, так много значащее в твоей жизни. Это – священное место. Как жаль, что мы не можем взять с собой этот стул и стол – все, даже плиту. Как я хочу, чтобы мы взяли всю комнату и встроили бы ее в наш дом. Ведь она принадлежит нам, эта комната.

Мы решили устроиться на диване. Ночь была теплая, и спали мы нагишом. Где-то около семи утра, когда мы еще не разомкнули своих объятий, завизжали ролики, дверь поехала в сторону и – вот она, стоит на пороге, моя дорогая супруга, а с ней хозяин дома и его дочь. Нас застигли на месте преступления. Я спрыгнул с дивана как был, абсолютно голый, и, дотянувшись до висевшего на стуле полотенца, кое-как прикрылся им и стал ждать приговора. Мод жестом пригласила свидетелей войти и взглянуть на Мару, лежавшую под простыней, натянутой до подбородка.

– Пожалуйста, пусть эта женщина уйдет отсюда как можно скорее, – произнесла Мод, повернулась и двинулась вверх по лестнице, ведя за собой свидетелей.

– А что, если она спала себе наверху, в собственной постели всю ночь? Если так, чего ж она дожидалась до утра?

– Не бери в голову, Мара. Она сама себе яму вырыла. А мы остаемся здесь и сейчас позавтракаем.

Я побыстрее оделся и побежал купить бекона и яиц.

– Боже мой, не могу понять, как ты можешь оставаться таким спокойным. – Глядя, как я вожусь с завтраком, Мара дымила сигаретой. – У тебя что, нервов вообще нет?

– Нервы-то у меня есть, и они всегда ведут себя блестяще. Я свободен, ты можешь наконец уяснить себе это?

– И что же ты теперь собираешься делать?

– Первым делом отправлюсь на работу. Вечером буду у Ульрика, и ты туда приходи.

У меня зародилась мыслишка, что за всем этим стоит мой друг Стенли. Ладно, скоро увидим.

Из конторы я послал Стенли телеграмму, чтобы он явился вечером к Ульрику. А днем меня нашел телефонный звонок Мод. Мне надо будет подыскать себе комнату. Еще она сказала, что подаст на развод как можно скорее. Никаких комментариев по поводу ситуации – сухая деловая справка. Я должен дать ей знать, когда приеду забрать вещи.

Ульрик воспринял произошедшее очень серьезно. Это означало перемену жизни, а к переменам Ульрик всегда относился настороженно. Мара же вполне владела собой и бодро смотрела вперед, в новую жизнь. Оставалось узнать отношение Стенли.

Он появился с обычным выражением мрачного отвращения к жизни на лице и пьяный в стельку. Слишком важное, по его мнению, произошло событие, чтобы его не отметить. Но вытащить из него какие-нибудь детали оказалось невозможным. «Я ж тебе сказал, что я это устрою. Вот ты и влип, как муха. Я это себе так все и представлял. Не задаю тебе никаких вопросов, мне они ни к чему. Уж я-то свое дело знаю». Он сделал огромный глоток из появившейся из кармана куртки фляжки, даже не потрудившись снять шляпу. Теперь мне было ясно, как выглядел он там, в Форт-Оглтропе. Парней в подобном состоянии я всегда старался обойти стороной.

Зазвонил телефон. Это был доктор Кронский, попросивший МИСТЕРА МИЛЛЕРА.

– Поздравляю! – завопил он. – Я буду у вас через несколько минут. Мне есть что тебе рассказать.

– Послушай, – сказал я. – Не знаешь, не сдает ли кто-нибудь комнату?

– Так как раз об этом я и собираюсь с тобой поговорить! Я нашел подходящее для тебя место – в Бронксе. Там живет мой друг, врач. Ты можешь занять целое крыло в доме. И возьми с собой Мару. Вам понравится у него. Он отдает вам бильярдную на первом этаже, большую комнату под библиотекой и…

– Он еврей? – спросил я.

– Он? Он сионист, анархист, талмудист и абортист. Парень замечательный, надо будет – последнюю рубашку отдаст. А я знаешь только что откуда? Из твоего дома. Я чуть не умер со смеху: твоя жена собирается очень хорошо устроиться на те алименты, что ты будешь ей выплачивать.

Я рассказал Маре о предложении Кронского. Мы решили поехать сейчас же посмотреть квартиру. Стенли испарился. Ульрик решил, что он в ванной.

Я подошел к ванной, постучал в дверь. Молчание. Я толкнул дверь. Стенли лежал в ванне во всей одежде, шляпа надвинута на глаза, в руке пустая бутылка. Я осторожно закрыл дверь.

– Я думаю, он ушел, – сказал я Ульрику, и мы отправились в Бронкс.

8

Бронкс! Нам обещано здесь целое крыло дома – крылышко индюшки с пухом и перьями, циновками, пуховыми перинами! Воплощенная идея Кронского о надежном убежище.

Это был самоубийственный период нашей жизни, начавшийся с тараканов и сандвичей с копченой говядиной и закончившийся в Ньюбуре, в дыре на Риверсайд-драйв, где миссис Кронский-Два решала неблагодарную задачу проиллюстрировать, что такое циклотомия.

А сам Кронский внушил Маре сменить имя – вместо Мары она теперь звалась Моной. И другие значимые перемены будут обязаны своим происхождением Бронксу.

Мы явились в убежище доктора Онирифика уже ночью. Шел светлый мягкий снег, и цветные стекла парадной двери украшала девственно белая мантия. Именно так я и представлял себе место, которое Кронский подберет для нашего медового месяца. Даже тараканы, разбежавшиеся по стенам, едва мы включили свет, показались нам какими-то своими и предназначенными судьбой. Бильярдный стол, занимавший в комнате целый угол, поначалу казался лишним, но когда мальчонка доктора Онирифика мимоходом прислонился к ножке и, расстегнув штанишки, сделал пипи – все встало на свои места.

Входная дверь открывалась прямо в нашу комнату, где находились вышеупомянутый бильярдный стол, широченная, с латунными столбиками, кровать, покрытая стеганым одеялом, письменный стол, рояль, детская лошадка-качалка, засиженное мухами и в трещинах зеркало и небольшой диванчик. Ни больше ни меньше восемь окон имелось в нашей комнате. Пара из них была снабжена тяжелыми шторами, раздвигавшимися примерно на две трети окна; остальные были совершенно голы. Все выглядело очень мило. Никто не звонил в двери, никто не стучал, каждый входил без доклада и шествовал своим путем, куда ему было нужно. Словом, комната с видом. Как наружу, так и вовнутрь.

Здесь-то мы и начали нашу совместную жизнь. Обещающий дебют! Единственное, чего нам не хватало, так это раковины, куда можно было бы помочиться под шум пущенной воды. Очень кстати пришлась бы и большая арфа в футляре, специально для тех забавных ситуаций, когда, устав от сидения в прачечной, члены докторской семьи по-пингвиньи ковыляли по нашей комнате и в полном молчании наблюдали за нами: как мы едим или моемся, занимаемся любовью или просто языки чешем. Мы так и не узнали, по-каковски они говорят: они были немы как рыбы и ничто не могло удивить или спугнуть их, даже вид истерзанного человеческого эмбриона.

Сам доктор Онирифик был всегда занят. Детские болезни – так была обозначена его специальность, но единственные детские существа, которые побывали у него в кабинете, находились в эмбриональном состоянии, были искромсаны им на кусочки и выброшены в канализацию. Собственных детей у него было трое, все они были детьми необычными, и потому им была предоставлена полная свобода. Младший, лет пяти, был выдающимся талантом в алгебре, вероятно, на этой почве страдал пироманией; он и в этой области достиг замечательных результатов: дважды учинял поджог дома, а последний его подвиг продемонстрировал на редкость изобретательный ум – он поджег детскую коляску с находившимся там младенцем и пустил ее под уклон в самую гущу уличного движения.

Да, премилое место для того, чтобы начинать жить заново! Назову еще и Гомпала, экс-посыльного из «Космодемоник телеграф компани», которого подобрал Кронский, когда эта организация начала избавляться от некавказских служащих 43. Дравид по происхождению, черный как смертный грех, Гомпал оказался в числе первых вылетевших с работы. Он был тихая душа, чрезвычайно скромный, почтительный, застенчивый и верный до самопожертвования. Доктор Онирифик охотно отыскал для него место в своем обширном хозяйстве – Гомпал стал выдающимся трубочистом. Когда он спал, когда ел – оставалось тайной для всех. Исполняя свои обязанности, он двигался совершенно бесшумно и исчезал, если считал это необходимым, с быстротой призрака. Кронский очень гордился, что спас в лице этого изгоя, парии, ученого чистой воды и первого класса. «Он пишет Всемирную историю», – с жаром уверял нас Кронский. Он забывал упомянуть при этом, что вдобавок к обязанностям секретаря, сиделки, горничной, посудомойки и мальчика на побегушках Гомпал затапливал печи, выгребал золу, разметал снег, клеил обои и расписывал в некоторых комнатах стены.