Оксана Ветловская - Каменное зеркало

• Название: Каменное зеркало
• Автор: Оксана Ветловская
• Жанр: Социальная фантастика
• Год: 2021
• ISBN: 978-5-04-107335-0

Альрих фон Штернберг наделен сверхъестественными способностями. Интеллектуал и аристократ, единственный наследник древнего рода, проклятый близкими, он носит мундир офицера СС и работает в секретном научном институте. Ради своей карьеры он готов на многое. Но способен ли он примириться с тем, что увидит в концлагере? И достойна ли его Родина, Германия, устройства, способного изменить ход Времени? У Даны нет никого и ничего на свете. Только шесть цифр, что заменяют ей имя. И ненависть, благодаря которой она ещё жива. Сможет ли она противостоять тому, кто ставит над людьми парапсихические и оккультные эксперименты? Он – немец. Она – русская. Их встреча навсегда изменит не только их собственные судьбы.

---

Кауфман словно бы с головой нырнул в ледяную воду.

– Откуда… откуда вы… В самом деле, с чего вы взяли? Вы что, смеётесь надо мной?

– В таких вещах я всегда предельно серьёзен.

Парень вновь устремил исковерканный взгляд на безмятежно-солнечные откосы скалы над рекой.

– Кстати, я забыл ответить на один ваш вопрос. Вы спрашивали, в каком отделе я работаю. В отделе оккультных наук, герр Кауфман.

Из чёрной тетради

Самое первое, легчайшее прикосновение до поры неведомой идеи я ощутил летом сорок второго, во время случайного посещения малоизвестного археологического памятника, в старых преданиях упоминаемого как Камень Солнца – Зонненштайн. Тогда я собирался сопровождать рейхсфюрера в очередной его поездке к древнегерманской святыне Экстернштайну. И тут шефу поступило предложение ознакомиться с недавно расчищенной археологами древней постройкой, вероятно, ничуть не менее значительной.

Помешанный на романтике Гиммлер, у себя в Вевельсбурге[2] приказавший соорудить аналог артуровского Круглого стола для своих двенадцати приближённых генералов, с первого дня моей службы величал меня «мой юный Мерлин». Прозвание мне, конечно, льстило. Я до опьянения гордился собой. Я был блестящим студентом, талантливым исследователем, выдающимся экстрасенсом, работником ценным, успешным и перспективным, и, разумеется, высокооплачиваемым – в общем, наличествовали все поводы для хмельной самовлюблённости. В глаза меня уважительно характеризовали как «амбициозного молодого человека»; за спиной говорили: «парень с бешеным гонором». Некоторые меня уже боялись.

В то лето я часто ездил с Гиммлером на раскопки – шеф бредил германскими древностями и возил меня с собой, потому что сенситив способен подчас поведать о тайнах мегалитов гораздо больше историков. Мне довелось посетить множество археологических памятников, и Зонненштайн был далеко не первым кругом больших камней из тех, что я видел, хотя и самым впечатляющим среди них.

И самым странным. Дело было не только в исчезновении археолога, на которое я тогда не обратил особого внимания – в окрестностях капища множество крутых откосов и тёмных оврагов, на краю которых запросто можно оступиться; я обещал профессору Кауфману, что этим случаем займутся наши специалисты, но они ничего не смогли выяснить. Им не удалось разгадать массивную, как колонны древнего храма, тишину этого необыкновенного места. Увы, и я не сумел прочесть его историю. Я положил ладонь на шероховатый, зернистый, горячий от июльского солнца камень, закрыл глаза. Если бы удалось очистить сознание от всех до единой мыслей, прошедшие века, возможно, заговорили бы со мной далёкими голосами и сумрачными мимолётными образами. Но ничего не получилось. В моём отношении к этому капищу уже тогда был неопределённый опасливый интерес, мешавший достичь необходимой для психометрии отстранённости. Оно словно бы смотрело на меня, это сооружение. Да, именно смотрело. Это был гранитно-тяжёлый, давящий и как будто изучающий взгляд, который чувствовался спиной – лопатками, дугой позвоночника, всеми внутренностями. Не выдержав, я обернулся – но увидел лишь утёс над рекой. Возможно, профессор Кауфман тоже чувствовал нечто подобное: я видел, как он боится этого места – и в то же время как притягивает его к нему.

Я думал, что не скоро вернусь к этим камням – проекты по созданию оружия представлялись мне тогда гораздо важнее, чем ветхие тайны древних построек. Однако я заблуждался…

Мюнхен

24 августа 1942 года

– Мне следовало бы попросту отстранить вас от работы.

– За что? За то, что я помог этому лазарету, который по какому-то недоразумению именуется гарнизоном Дьеппа, дать англичанам хорошего пинка?

– За нарушение приказа, за очередную неуместную инициативу – раз. За то, что вы окончательно убедили вермахт[3] в том, что с нами нельзя иметь дел – два, – Лигниц, по своему обыкновению, говорил тихо, без интонаций, его сухое блёклое лицо, исчерченное преждевременными морщинами, ничего не выражало. Что стояло за его словами, Штернберг не мог услышать, прочесть, ощутить – любое обозначение в равной степени подходило к тому не имеющему названия чувству, которым они оба владели в равной степени, и потому были закрыты друг для друга. Но глаза Лигница за слюдяным блеском тонких стёкол были усталые и понимающие, и Штернберг знал, что начальник не собирается выгонять его со службы – ни сегодня, ни завтра, ни когда-либо ещё.

– Если расставить вдоль побережья орудия хотя бы в половину мощности «Штральканоне», – Штернберг, подавшись вперёд, указательным пальцем несколько раз ткнул в стол, размашисто очертив ломаный контур береговой линии, – об опасности второго фронта можно будет забыть. Неужели генералы этого не понимают?

– Они понимают лишь то, что солдаты под действием этих лучей напрочь теряют голову. Становятся неуправляемыми. И что устройства типа «Штральканоне» будут поставляться не в вермахт, а в СС. Кто вам приказал стрелять по пляжу? Вы должны были использовать «Штральканоне» только в качестве зенитного орудия.

– Благодаря так называемому «нарушению приказа» танки не вошли в город! – запальчиво заявил Штернберг. – Разве этого мало? И с каких пор наши генералы беспокоятся о душевном здоровье вражеских солдат? Я думал, им наоборот понравится, что англичане сами лезут на мушку. Просто в будущем следует изменить тактику, чтобы не страдали наши солдаты. Вообще, нужно как можно скорее представить проект фюреру…

– Ваш проект – чистейшая утопия, – вздохнул Лигниц. – Где вы наберёте операторов? Людей не просто со сверхчувственными способностями, а со способностями вашего уровня?

Штернберг снял громоздкие очки в стальной оправе, достал из кармана кителя мятый белый платок и принялся протирать круглые линзы, поглядывая на начальника из-под длинной чёлки. Он нарочно редко стригся – чтобы волосы падали на глаза.

– Операторы… в конце концов, можно организовать отбор, обучение. Это оружие будущего, штандартенфюрер[4]. И наплевать, что по этому поводу думают в вермахте.

– Вот и займитесь операторами, – снова вздохнул Лигниц. Его сухощавые нервные пальцы, перебиравшие бумаги, подрагивали больше обычного.

«У него явно какие-то крупные неприятности, – подумал Штернберг. – Интересно, кто ему насолил?» Некоторые подчинённые едва ли не в лицо называли Лигница слабаком, не справляющимся с обязанностями главы оккультного отдела «Аненербе». Штернберг так не считал. Он симпатизировал Лигницу и был демонстративно нагл с его недоброжелателями.

Штернберг надел очки, глянул на часы, потом на бумаги на столе начальника. Он узнал зигзагообразную подпись на одном из документов.

– Опять этот любитель попугать мертвецов? Что ему нужно на сей раз? Собирается перекопать все могилы Нордфридхофа[5]? Провести на стадионе массовый спиритический сеанс? Устроить в Доме искусства выставку мумий?

Лигниц отложил бумаги.

– Как у вас продвигается проверка на благонадёжность группы профессора Хельвига?

– Прекрасно, – неопределённо улыбнувшись, Штернберг вновь отогнул манжету над циферблатом наручных часов. – Разрешите идти, штандартенфюрер?

– Пока не разрешаю. Где ваше заключение? Вы должны были предоставить его ещё вчера. Кто-то предупредил англичан об испытаниях «Штральканоне». Дело не терпит отлагательств, сегодня звонили из гестапо…

– Заключение завтра, всё завтра, – Штернберг вскочил с кресла, – виноват, мне действительно надо идти. Кстати, у меня есть чудеснейшее предложение, – сказал он уже у двери, – проведите реформу отдела, ликвидируйте этот клуб гробокопателей, я в жизни не видел более бессмысленной и зловонной конторы…

– Рейхсфюрер считает подотдел Мёльдерса перспективным, – по-прежнему ровно произнёс Лигниц. – Занимайтесь своими делами.

В своём кабинете Штернберг поменял униформу – чёрный китель, белая сорочка и чёрный галстук, чёрные галифе, высокие сапоги – на костюм цвета дорожной пыли, купленный в недорогой лавке готового платья, и ботинки. Из оберштурмфюрера[6] СС он превратился в двадцатидвухлетнего студента. Ипостась оберштурмфюрера нравилась ему гораздо больше: эсэсовец фон Штернберг заказывал костюмы в ателье, у него уже имелся собственный подотдел и собственный автомобиль, а студенту сейчас придётся ехать на трамвае. Чёрный цвет делал его старше и солиднее, чёрный был цветом его касты, и потому Штернберг пренебрегал новой, серой, формой, которую было принято носить в последние годы.

Пиджак оказался узковат в плечах, брюки коротковаты. Штернберг зажал под мышкой расхлябанный зонтик и потёртый портфель, ещё больше взлохматил и без того взъерошенные волосы – жаль, в кабинете нет зеркала – вид у него сейчас, надо полагать, самый идиотский, то есть как раз такой, какой требуется. Он взял со стола авторучку, с удовольствием повертел в левой руке, перебирая в пальцах, прикрыв глаза. Это был его трофей. Ещё в Дьеппе он решил погадать на Хельвига и его учёных, водя рукой с маятником на тонкой нити над списком фамилий. Затем, по возвращении в Мюнхен, ему пришлось перебрать множество предметов, шатаясь по, к счастью, небольшому бюро Хельвига и делая вид, будто он ищет оставленную папку, – пока он не нашёл эту ручку, принадлежавшую человеку, который всегда аккуратно исчезал с рабочего места перед его приходом – как оказалось, недаром. Психометрия – что-то вроде умения видеть через пальцы. Берёшь предмет в левую руку и просто ни о чём не думаешь. Когда развеется туман собственных мыслей и чувств, в пустоте проступит бледными картинами, отзовётся далёкими голосами всё то, о чём думал и что чувствовал тот человек, который прежде держал эту вещь в руках.