Саманта Харви - Ветер западный

• Название: Ветер западный
• Автор: Саманта Харви
• Жанр: Исторические детективы
• Год: 2021
• ISBN: 978-5-86471-865-0

1491 год, деревушка Оукэм, затерянная средь английских лесов, отрезанная от центров цивилизации бурной рекой. Ранним утром приходит весть – погиб деревенский богач Томас Ньюман. Убийство, самоубийство, несчастный случай? А может, он и вовсе не умер, а исчез? Священник Джон Рив, которому как духовнику известны многие секреты жителей деревни, хочет разобраться, что же произошло с Ньюманом, человеком не только самым богатым в Оукэме, но и самым трудолюбивым, самым образованным и полным всевозможных идей. И что же будет, если случившееся с ним так и останется загадкой? История, рассказываемая священником, медленно, извилисто движется назад, от финала к ее началу, открывая микрокосм средневекового бытия с его страхами, надеждами, причудливыми верованиями, дикостью и неуютом, – бытия аскетичного и невероятно красочного. Четыре дня Масленой недели полны тревоги, странных теней, тайн и непроясненных вопросов. Священник Джон Рив, воюющий с собственными инстинктами и страстями, с паствой, с самим устройством мира, пытается не только понять, что произошло с его другом, но и осознать, где заканчивается человек и начинается Бог, как дело рук человеческих сопрягается с наивысшей Господней волей.

---

А когда я торопливо пересекал дорогу, направляясь в церковь, – всем сердцем желая поскорее туда попасть, – за спинами толкавшихся игроков я увидел Танли: он шагал к Новому кресту, положив на плечи нечто, напоминавшее толстый зимний воротник, – собаку. Ноги псины вяло мотались из стороны в сторону, тело было плоским, как у дохлого угря; я никогда не видел ничего столь безжизненного, даже более безжизненного, чем то, что никогда не было живым.

Сыграло ли со мной шутку зрение либо это было предвестием (броском вперед по колесу времени), когда при вспышке молнии мне почудилось, что на плечах Танли лежит мертвый Тауншенд – обмякший и лишенный жизни. Повинуясь инстинкту, я оглянулся в поисках благочинного, чье присутствие в Оукэме начинало казаться навязчивым и гнетущим – убийственным в своем упорстве найти убийцу. Если Тауншенд казнен, мелькнуло у меня в голове, Оукэму конец, и от этой мысли я вдруг оглох и ослабел, а воздух сделался холодным, как железо. Но его нигде не было, благочинного, и когда я снова взглянул на Танли, на плечах его обнаружилась лишь дохлая псина, и шагал он, несомненно, в поисках прогалины, чтобы похоронить собаку.

Войдя в кладбищенские крытые ворота, я отметил, что парни, болтавшиеся вокруг дуба, исчезли, и до меня наконец дошло нечто неважное, но связанное с прочими беспокойными раздумьями, – я понял, чем эти парни занимались под дубом. Они не пытались забраться на дерево, нет, они дурачились, притворяясь то так, то эдак мертвым Ньюманом, зацепившимся за упавшее дерево на реке. Они разыгрывали его вторую смерть.

* * *

Молчание.

– Прошу, говори.

– Сперва вы, отче.

– Забыла, в чем хотела покаяться?

– Зато я помню десять заповедей наизусть и семь деяний милосердия. Спросите меня, я расскажу.

– Если ты их знаешь наизусть, нет нужды спрашивать.

– Но разве вы не должны испытывать нас, отче?

Я высвободил из капюшона левое ухо. Услышал, как она надула губы и нахмурила лоб и как обидчиво дернулся мускул на ее округлой щеке. Прислуга в усадьбе Тауншенда, Марджори Смит, в деревне ее прозвали Бесенком, и не без оснований; лет ей двенадцать или тринадцать, и, вероятно, следующей зимой она уже будет замужем.

– Испытывать тебя? Нет, зачем. Но скажи, какое из семи деяний милосердия ты совершила в недавнее время?

– Ни единого.

– Хуже, чем я опасался.

– Выходит, я нуждаюсь в вашем прощении, – прошептала она сквозь решетку, – а вдруг я сейчас помру, выдохну еще разок – и нет меня. – Она тихонько прыснула, и у меня от сердца отлегло, что было уже слишком; она снова выдохнула, и опять все обошлось. – Он там, наверху, мог сцапать меня.

– Он может… но только когда придет твой час.

– А-а, – просипела она.

Такая юная. Когда ее родители умерли от потливой горячки, она была совсем ребенком.

– Это не единственный мой грех, отче, на мне еще и кража. Сыроделы давай ругаться в своей спальне, и я не упустила случая, украла у них ветчины из холодильного шкафа на кухне.

– Называй их по именам, как положено.

– Лорд и леди Сыроделы, – сказала она.

– Тауншенд.

Нечто вроде да ну их послышалось в ответ. Ребячливая, озорная, строптивая, но относились к ней по-доброму – даже ее сыроделы; они взяли ее в дом против своей воли, Ньюман всучил им девочку, обязав их – как я выяснил позднее – отдельным договором. Хозяйка не желала брать слуг женского пола по причинам, которые не было нужды объяснять, и, однако, Тауншенды полюбили девчонку. Ребенка, заменившего им собственных четверых честолюбцев, давно покинувших Оукэм.

– Много ты украла?

– Целую гору. Но я срезала с разных сторон куска так, чтобы они не заметили.

– И большая получилась гора?

– Во весь подол моей туники.

– Зачем ты складывала ветчину в подол?

– Чтобы отнести к себе в комнату и потом съесть, а ела я ночью в постели, жевала и жевала, как овечка. Хотя могла бы слопать ее прямо на кухне, они еще долго орали друг на друга.

– Из-за чего они ругались, знаешь?

– В их доме толстые двери.

– Значит, ты ничего не слышала.

– Они препирались вот так. – Бесенок зашепелявила быстро, без пауз, и из этих свистящих и шипящих звуков иногда складывались внятные слова, фразы. Нашлялся, козлина. Старая развалина. Овцы и коровы. Понедельник. Опять дичь.

– Из этого мы мало что поймем, – сказал я.

– Ежели хотите понять, тогда вам придется самому подслушивать, отче.

– Э-э… хм, – сказал я.

Она была маленькой дикаркой, зайчишкой, не знающим удержу. Но, слыхал я, мужчины в очередь выстраиваются, чтобы посвататься к ней, сирота она или нет. Наверное, все дело в ее нездешних изящных округлостях и взбалмошности, словно росла она среди знати, а не в беспросветной нужде, пока родители были живы.

– Он связывает жену… мистер Тауншенд. Привязывает к кровати, и она лежит так часами. Зовет меня на помощь. – Ее рот опять прижат к решетке, пухлые губы буквой “О”, слова она не произносит, но выдыхает, и они разлетаются, как семена одуванчика на ветру.

Я опустил голову:

– И ты… помогаешь?

– Меня бы высекли, помоги я ей.

До чего же плачевной жизнью живут люди в своем семейном кругу. Деньги не делают их лучше; впрочем, в Оукэме к мистеру Тауншенду давно относятся с настороженностью из-за его странного увлечения сыром вопреки здравому смыслу и даже очевидности.

Я закрыл глаза. Ее рот у решетки, губы алые от прилива крови, приятный голосок; и я подумал о Сесили Тауншенд, постаревшей, изнуренной вынашиванием детей, но не утратившей гордости, а глаза ее по-прежнему прекрасны. Привязанная к кровати, как привязывали собаку Мэри Грант, и та выла. Я подумал о муже Сесили: он всегда казался человеком приличным, хотя и сумасбродным и ничего не смыслящим в делах… и вдруг я открыл рот, не успев одуматься, и спросил это дитя о том, о чем спрашивать нельзя:

– Зачем он это делает? Связывает ее. Ты знаешь зачем?

– Когда мужчина – животное, он и жену свою старается превратить в животное, отче.

Великая мудрость для столь малого возраста, однако вслух я этого не сказал, нет, – потому что пусть лет ей и немного, но малявкой ее не назовешь. Сколько ей пришлось выстрадать, ухаживая за умирающими родителями. Подобное нередко делает человека взрослее. Я выдохнул и только тогда сообразил, как долго я удерживал воздух внутри; внезапно мне стало плохо, невыразимо плохо. И я будто позабыл все слова.

Голос ее теперь звучал тихо и впервые покаянно:

– Зря я это сказала. Это неблагодарно, ведь они кормят и обогревают меня. И не надо было красть у них ветчину.

Я запрокинул голову – от стыда, потому что она напомнила мне: кается она и прощения ждет тоже она, а не Тауншенд, чьи грехи сейчас – дело его, не мое. Словно благочинный подкинул мне семечко подозрения, а бойкая не по годам рассудительность в голосе Бесенка подтолкнула меня к мысли это семя взрастить.

– Бывают грехи, которые мы не воспринимаем всерьез и легко прощаем, – сказал я, – ибо они исходят из желания досыта кормиться и не болеть, чего и Господь хочет от нас. Но ты должна научиться брать, не крадя, и брать только то, что тебе необходимо.

– Да, отче.

– Я не стану требовать, чтобы ты пошла к своим хозяевам и призналась в содеянном. В ответ они могут быть недостаточно великодушны. – Сесили Тауншенд, привязанная к кровати, и мистер Тауншенд с плеткой, расстроенный крахом его сыродельной империи, – недалекий человек, никогда не умевший толком распорядиться унаследованным богатством. – Но грех живет на тебе в запахе ветчинного жира, и он может просочиться под кожу. Скреби руки мочалкой в горячей воде трижды в день, чтобы очиститься от греха.

– Я так и сделаю, отче. Спасибо.

– Скажи-ка, – спросил я, – какое второе деяние милосердия?

– Напоить жаждущего.

– А пятое?

Она ответила без запинки:

– Позаботиться о страждущих.

– Поэтому, когда мистер Тауншенд опять будет груб со своей женой, подойди к ней попозже, когда ее развяжут, предложи ей питья и постарайся утешить ее.

– И тогда я получу прощение на сорок дней? – встрепенулась она. – За исповедь и за то, что я все это сделаю?

– Да.

– Хорошо, потому что я хочу сразу попасть на небеса. Туда, где они сейчас, я хочу увидеться с ними.

– С кем?

Она поднялась, сквозь решетку я видел ее маленькие кулачки.

– С отцом и матерью?

Кулачки разжались. Грязноватые гибкие ладошки раскрылись. “А Томас Ньюман? – хотелось мне спросить. – По нему ты тоже скучаешь? По Томасу Ньюману, что спас тебя, когда ты осталась сиротой, привез сюда и заставил Тауншендов взять тебя в свой дом. Ты будешь его вспоминать?” Моя пятка под табуретом наткнулась на железную шкатулку для хранения денег – шкатулку Томаса Ньюмана с заверенными бумагами на его земли и дом, свернутыми в трубочку и уложенными на дно. Ветер ломился в окна. Рановато было снимать с дверного косяка вторые четки, но я их снял. И догадался по кисло-сладкому запаху хмеля, что моя кружка с пивом опрокинулась, словно от порыва ветра, и на полу растеклась лужа. Но взгляд мой был прикован не к луже, но к угловому камню, где криво переплетались тусклые, пыльные полосы. Цвета мокрой шерсти и угасающего дня.