Мэгги О`Фаррелл - Хамнет

• Название: Хамнет
• Автор: Мэгги О`Фаррелл
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2021
• ISBN: 978-5-04-117553-5

В 1580-х годах в Англии, во время эпидемии чумы, молодой учитель латыни влюбляется в необыкновенную эксцентричную девушку… Так начинается новый роман Мэгги О’Фаррелл, ставший одним из самых ожидаемых релизов года. Это свежий и необычный взгляд на жизнь Уильяма Шекспира. Существовал ли писатель? Что его вдохновляло? «Великолепно написанная книга. Она перенесет вас в прошлое, прямо на улицы, пораженные чумой… но вам определенно понравитсья побывать там». – The Boston Globe «К творчеству Мэгги О’Фаррелл хочется возвращаться вновь и вновь». – The Time «Восхитительно, настоящее чудо». – Дэвид Митчелл, автор романа «Облачный атлас» «Исключительный исторический роман». – The New Yorker «Наполненный любовью и страстью… Роман о преображении жизни в искусство». – The New York Times Book Review

---

– А ты, – обратился Джон уже к сыну, – убирайся отсюда. Найди себе какое-то полезное занятие. Ежели ума хватит. – Недовольно покачав головой, Джон опять сосредоточился на вырезании из беличьей кожи нужных узких полосок. – Шибко ученый стал, – пробурчал он себе под нос, глядя на прихотливую форму маленького лоскута кожи, – да ни капли здравого смысла.

* * *

Позднее мать послала за ним его сестру Элизу. Обойдя нижний этаж и двор, девушка поднялась на верхний этаж и принялась заходить по очереди в каждую спальню: свою, братьев и родителей, и, никого не обнаружив, направилась обратно к лестнице, продолжая звать брата.

Чуть погодя, она услышала его ответ, однако голос брата звучал вяло, сердито и недовольно.

– Где ты там? – удивленно крикнула Элиза, покрутив головой.

И вновь последовала долгая пауза, показывавшая его нежелание общаться.

– Да здесь, наверху, – наконец проворчал он.

– Где? – озадаченно произнесла она.

– Ну, здесь же.

Выйдя из родительской спальни, Элиза стояла около лестницы, ведущей на чердак. Она вновь позвала его.

Вздох. Загадочное шуршание.

– Что тебе нужно?

На мгновение Элиза подумала, что он, возможно, спрятался там, чтобы заняться тем, чем занимаются иногда мальчики, вернее юноши. Имея достаточно братьев, она знала, чем они иногда ублажают себя в уединении, и тогда сердятся, если им мешают. Помедлив у подножия узкой приставной лестницы, она положила руку на ступеньку.

– Можно мне… подняться?

Молчание.

– Ты не заболел?

– Нет, – донеслось после очередного вздоха.

– Мама спрашивала, не мог бы ты сходить к кожевникам, а потом к…

Сверху донесся сдавленный, нечленораздельный стон, сменившийся громким весомым ударом в стену, словно в нее швырнули ботинок или буханку хлеба, потом странный шорох и глухой удар – похоже, ее брат встал и треснулся головой о балку.

– О-ох, – взвыл он и выпустил череду проклятий, на удивление выразительных, среди которых попадались неведомые Элизе слова, она решила, однако, что спросит об их значении позже, когда брат будет в более благодушном настроении.

– Я поднимаюсь, – заявила она, начиная забираться по перекладинам лестницы.

Просунув голову в люк на потолке, она забралась на теплый и пыльный чердак, освещенный только двумя свечами, закрепленными на какой-то подставке. Брат расстроенно сидел на полу, обхватив голову руками.

– Дай посмотрю, – сочувственно произнесла она.

Он пробурчал что-то невнятное, пожалуй, даже еретическое, однако понятное по смыслу: ему определенно хотелось, чтобы она ушла, оставив его в покое.

Убрав его пальцы со лба, Элиза поднесла поближе свечу и осмотрела поврежденное место. В верхней части лба, непосредственно под линией роста волос уже надувалась багровая шишка. Элиза потрогала ее внешние края, заставив брата поморщиться.

– Гм-м, – задумчиво протянула она, – у тебя бывали шишки и побольше.

Он поднял взгляд, и они переглянулись. На губах его мелькнула слабая улыбка.

– Уж это точно, – признал он.

Убрав руку с его лба, но продолжая держать свечу, девушка присела на один из втиснутых под крышу тюков с шерстью. Они хранились там уже несколько лет. Однажды, прошлой зимой, когда они заворачивали перчатки в ткань, аккуратно складывая их в корзины на тележке, ее брат вдруг подал голос и спросил, почему чердак забит тюками с шерстью и для чего они предназначены? Перегнувшись через тележку, отец схватил сына за грудки. «В доме нет никаких тюков с шерстью», – внушительно произнес он, с каждым словом встряхивая сына. – Ясно?» Брат Элизы упрямо, напряженно и долго смотрел на отца, не отводя взгляда. «Достаточно ясно», – наконец ответил он. Продолжая сжимать в кулаке полы джеркина сына, отец, казалось, раздумывал, не слишком ли дерзок таков ответ, но в итоге отпустил его. «Не смей говорить того, что тебя не касается», – процедил Джон, возвращаясь к укладке товара, и все во дворе испустили сдерживаемые вздохи облегчения.

Элиза с удовольствием покачалась на тюке шерсти, наличие которой их обязали отрицать. Брат пристально глянул на нее, но промолчал. Откинув голову назад, он задумчиво уставился на стропила.

«Возможно, – подумала она, – он вспоминает о том, что этот чердак всегда был любимым местом их тайных сборищ – ее и его, и еще сестры Анны, до того как она умерла».

После того как он днем приходил из школы, они втроем поднимались сюда и втягивали за собой лестницу, не обращая внимания на нытье и мольбы младших братьев. Тогда здесь было просторно, валялись лишь несколько забракованных рулонов кожи, которые их отец по неведомой причине решил сохранить. Никто не мог добраться до них на этом чердаке; они втроем спокойно играли там до тех пор, пока мать не призывала их вниз, чтобы выполнить какие-то поручения или присмотреть за кем-то из младших детей.

Элиза не догадывалась, что ее брат по-прежнему прячется здесь; она не знала, что он все еще пользуется их убежищем, скрываясь от домочадцев или хозяйственных дел. Сама она не забиралась по чердачной лестнице с тех пор, как умерла Анна. И сейчас, сидя рядом с братом, обвела помещение блуждающим взглядом: над ней нависала скошенная, крытая черепицей крыша, а все вокруг было забито тюками тайно хранившейся здесь шерсти. Она заметила еще старые огарки свечей, складной нож и склянку чернил. На полу валялись смятые листы исписанной бумаги, некоторые строчки на них были зачеркнуты, вновь написаны и опять перечеркнуты, потом, видимо, бумагу скомкали и отбросили в сторону. А кончики большого и указательного пальцев ее брата вокруг ногтей потемнели от чернильных пятен. Что, интересно, он тайно изучает здесь?

– Что-то случилось? – спросила она.

– Ничего, – не глядя на нее, буркнул он, – ровно ничего.

– У тебя что-то болит?

– Нет.

– Тогда что ты здесь делаешь?

– Ничего.

Она присмотрелась к листам скомканной бумаги. Разобрала слова «никогда» и «огонь» и еще какое-то слово: то ли «облако», то ли «яблоко». Вновь взглянув на брата, она заметила, что он, приподняв брови, поглядывает на нее. На губах ее невольно промелькнула улыбка. Только он в доме – на самом деле во всем городе – знал, что она выучила буквы и умела читать. И как же он мог не знать? Ведь он сам учил читать ее и Анну. Каждый день здесь после его возвращения из школы. К примеру, он чертил на пыльном полу букву и говорил: «Смотри, Элиза, смотри, Анна, это буква “д”, вот эта – “о”, а последняя – “м”, – все вместе читается как “дом”. Поняли? Вам нужно соединить эти звуки, произнести их слитно подряд, пока смысл самого слова и его написание не запомнятся».

– Неужели «ничего» – единственное слово, которое ты можешь сказать? – спросила сестра.

Заметив, как зашевелились его губы, она поняла, что он вспоминает свои уроки риторики и аргументации, подыскивая для ответа единственно верное слово.

– Не можешь, – довольно продолжила она, – не можешь, верно, не можешь подыскать способ ответить, как бы усиленно ни старался? Ты ведь не можешь ответить? Признайся.

– Не в чем мне признаваться, – торжествующе произнес он.

Они посидели немного, уставившись друг на друга. Элиза пристроила пятку одной туфли на носок другой.

– Люди поговаривают, – тщательно подбирая слова, сообщила она, – что тебя видели с той девушкой из «Хьюлэндса».

Она не стала упоминать о более грубых и обидных сплетнях, которые слышала о своем сидевшем без денег и без дела брате, не говоря уж о том, что он еще слишком молод, чтобы ухаживать за девушкой, пусть даже достаточно зрелой и с приличным приданым. Она сама слышала, как за ее спиной на рынке какая-то женщина тихо сказала: «Каким отличным выходом это было бы для этого юноши. Разумеется, он предпочел бы жениться на особе с деньгами, чтобы избавиться от такого папаши».

Элиза решила ограничиться упоминанием о том, что люди говорили о той девушке. Что она настоящая дикарка и насылает проклятия на людей, что она может вылечить любую болезнь, но может и наслать ее. На днях она подслушала, как кто-то заявил: «За то, что мачеха отняла у нее сокола, она наслала на нее проклятье, и ее лицо покрылось белыми прыщами. И вообще, говорят, от одного ее прикосновения может скиснуть молоко».

Слыша такие заявления, сделанные в ее присутствии прохожими на улице, соседями или покупателями их перчаток, Элиза не притворялась, что ничего не слышала. Она замирала или останавливалась как вкопанная. И устремляла изумленный невинный взгляд на разносчика сомнительной сплетни (она знала, что обладала обезоруживающим взглядом, и ее братец довольно часто говорил ей: «Неотразимая сила твоего взгляда явно связана с невинной чистотой глаз, особенно когда ты изумленно распахиваешь их и становится видна радужка»). Пусть ей пока всего тринадцать лет, но ростом она опередила свой возраст. Девочка таращилась на сплетников достаточно долго, вынуждая их опустить глаза и смешаться от стыда, осознав ее смелость и суровый безмолвный укор. Внезапно она поняла, что молчание порой обладает великой силой. Как раз молчанию брату не удалось научиться.