Генри Олди - Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит

• Название: Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит
• Автор: Генри Олди
• Жанр: Героическая фантастика

Не всякому дано побывать в Эфире. Так говорят, изнывая от зависти, жители Афин и Спарты, Фив и Аргоса. Здесь, в богатой Эфире, владычице торговых путей, правит Главк, знаменитый лошадник. Домой возвращается из царства мертвых отец Главка, великий хитрец Сизиф. Сюда прилетает жечь храмы ужасная трехтелая Химера. В эти края прилетает и крылатый конь Пегас, чтобы напиться из источника на площади. Тут сойдутся интересы богов: лукавого Гермия, мудрой Афины, вспыльчивого Посейдона. В Эфире живет мальчик Гиппоной, сын Главка и внук Сизифа. Тот, кого позже узнают под именем Беллерофонта – Метателя-Убийцы. Здесь начнется его яркая, буйная, трагическая судьба, а что случится дальше – это еще лежит у богов на коленях.

---

– Небось, здоровенная была?! Если ее сам Зевс порвать не мог?

– Здоровенная, парень. В руку толщиной. Даже больше.

– Это ж какая уйма золота! Вот бы найти!

– Тут ты опоздал. Нашли без тебя, люди – они глазастые. Кто нашел – обрадовался, понятное дело. Один на кубки и блюда переплавил. Другой купил на это золото корабли, рабов, разные заморские товары…

– Мечи надо было покупать! Доспехи! Вооружить армию и кого-нибудь завоевать! Кучу добычи захватить!

– Уверен, кое-кто так и поступил. Но жил да был один старый хитрец, который нашел обрывок цепи и не стал его ни переплавлять, ни продавать.

– Что же он сделал?

– Припрятал. Не слишком далеко, чтобы цепь всегда была под рукой. А когда за старым хитрецом явился бог смерти Танат, чтобы забрать его душу в Аид – хитрец набросил на Таната эту цепь. Сказать по правде, он не знал заранее, что случится. Но цепь на его счастье почуяла бессмертного. Сама собой она обвилась вокруг бога, сковав его по рукам и ногам. Вырваться Танат не сумел – и старый хитрец продолжил жить.

– Здо́рово! А Танат остался у него в плену?

– На какое-то время.

– На какое?

– На три года. Три лишних года жизни – это немало, уж поверь мне. В течение этих лет никто из людей не умирал – Танат ведь был скован! Позже боги забеспокоились, выяснили, где находится Танат – и отправили бога войны Арея его освободить. Вдвоем Танат и Арей разорвали-таки цепь…

– Как разорвали?!

– С трудом. Но справились – все-таки обрывок, не целая, когда потребовался Сторукий. И старый хитрец отправился прямиком в Аид.

– Жалко его, дедушка…

– Брось жалость, парень! Три года чистого выигрыша – завидовать надо!

– А цепь?

– Ее забрал Арей. Танат после заключения шарахался даже от единственного звена этой цепи. Он не прикоснулся бы к ней ни за какие медовые коврижки!

– Это все, дедушка? Конец сказки?

– Нет, у нее есть продолжение. Но это уже совсем другая история.

– Расскажи!

– Не сейчас. Засиделись мы, рассвет скоро. Пойдем-ка спать. Гипнос[13] – не Танат, хоть и родной его брат-близнец. Уважь бога, хорошо? Надеюсь, он будет милостив к нам обоим…

СТАСИМ[14]ПЕСНЯ, ОХОТА И БИТВА

Белый конь пасся на склоне горы, возле ручья. Время от времени он поднимал голову к небу и тихонько ржал. Вот он поднял голову в очередной раз, начал рыть землю копытом. Фыркнул, но уже иначе: громко, с беспокойством, почуяв что-то необычное.

Сперва пришел аромат лилий. Следом явилась песня.

Девушки и впрямь были похожи на свежие, только что распустившиеся лилии. Одетые в кисею, которая скорее подчеркивала прелесть их наготы, нежели скрывала ее, юные красавицы двигались в танце: неспешном, причудливом, завораживающем. Кружились, вскидывали вверх тонкие руки, изгибались как тростник под ветром. Казалось, песня рождается сама, беря свой исток не в горле, и даже не в сердце, но в пляске.

Чудесный напев оставил коня равнодушным. Кого другого искусство Муз[15], владычиц гармонии, свело бы с ума, но только не Пегаса. Танцевали девицы ниже по склону, в отдалении, достаточном, чтобы конь не видел в них угрозы. Вернувшись к трапезе, Пегас дергал ухом: вслушивался на всякий случай.

Трава вокруг него пошла в рост.

Вот сочные травинки достигли конских колен, дотянулись до брюха. Пегас увеличился: не любил щекотки. Трава в испуге съежилась, зато выросли деревья. Липы стали как дубы, дубы – как скалы. Это не смутило бы Пегаса, когда б не содрогание тверди под могучими копытами. Конь вырос еще на ладонь, на две, раздался в груди. Запрокинув голову, он заржал: страстно, дико. Мерцание над конской спиной отрастило перья, обернулось крыльями. Крылья хлестнули воздух, гром прокатился над горой, говоря всем: я, Пегас, здесь!

В ответ грянул гром с севера.

В считанные мгновения он распространился от Олимпа до Геликона, на миг заглушив пение Муз. Зевс, владыка богов, отвечал: я тоже здесь! Два грома переплелись, смешались так, что и не отличить, где чей. Угасли, стихли, вернув миру песню и аромат лилий. Все успокоилось, кроме горы и Пегаса. Конь встал на дыбы, ударил воздух копытами. Что-то творилось под ним, в самых недрах Геликона, прорываясь наружу неведомой опасностью. Чудовище ли прервало свой сон? Бог ли восставал к свету?!

Вслед за травой, деревьями, конем начала расти гора. Геликон распухал, как тесто на кислой закваске, тянулся ввысь.

Склоны вскипели осыпями, осыпи превратились в лавины. Распахнулись трещины, открылись жадные рты пропастей. Огромный дуб вывернуло с корнем. Дерево упало рядом с конем, едва не придавив свою жертву. В последний момент Пегас успел прянуть в сторону. Конь озирался по сторонам, высматривая дорогу для бегства – а может, хотел взлететь, но рост горы мешал разгону.

Музы пели как ни в чем не бывало. Двигались по кругу единым существом, девятиглавым и восемнадцатируким, продолжая свой танец. В грохоте и шуме их песня не потерялась, как причина не может затеряться в следствиях. Те, кто свел Геликон с ума, толкнул на подвиги, несвойственные горам, знали, что делают и зачем.

С небес за горой следила Афина.

Богиня выжидала. Вот-вот придет ее час, звездный час победы. Конь в страхе начнет метаться, забыв себя, утратит бдительность, изойдет пеной. Рискуя поломать ноги, лишенный свободы маневра, он будет тщетно мечтать о полете, пытаться взять разбег, всякий раз натыкаясь на разлом, трещину, рухнувшее дерево. И тогда Афина падет на него с небес, будто коршун на добычу. Оседлает, сдавит бедрами крутые бока, вцепится в гриву пальцами-клещами.

В своей силе богиня не сомневалась.

Уговорить Муз оказалось легче, чем она предполагала. Вызов – вот чем кормится истинное искусство, ест жадно, забыв о приличиях. Есть ли вызов больше, привлекательней, чем поймать неуловимого коня, заставив гору пойти в рост?! Формальной наградой за услугу послужило обещание Афины, что на барельефах и алтарях ее, Деву-Воительницу, будут изображать в окружении Муз. Где восхвалят Афину, там помянут и «мыслящих». Если раньше Музы кормились жертвами смертных при Аполлоне-Мусагете[16], то теперь им доставался еще один жирный кусок.

Лучше иметь в покровителях двух детей Зевса, сына и дочь, чем только сына. Муза ты или торговец зерном – расчет один, как ни крути.

Дело шло к концу. Пегас метался, пугаясь все сильнее, силы коня иссякали. Вот он снова взвился в воздух, танцуя на задних ногах. Стал больше, еще больше: таким конь не был никогда. Афина улыбнулась: вынужденный гигантизм жертвы развлекал ее, бодрил, делал ситуацию предсказуемой. В боевой ипостаси богиня и сама вырастала до чудовищных размеров.

Куда там какому-то жеребцу?

Улыбка сверкнула и погасла. Неумолимая логика военной стратегии вошла в противоречие со смутным окриком чутья, темным предчувствием опасности. Что-то в происходящем – знать бы, что! – насторожило богиню. Она уже готова была ринуться на добычу, но промедлила – и это, пожалуй, спасло Афину от многих невзгод. Рост Пегаса прекратился, но конь вскипел силой изнутри. Даже на расстоянии Афина ощутила избыток этой силы, первобытной мощи, требующей немедленного выхода. И выход нашелся, не заставил себя ждать.

Пегас ударил гору копытом. Так, словно бил врага.

Афина знала, как бьет молния отца. Знала, как бьет трезубец дяди, повелителя морей. Молот Гефеста, собственное копье Афины, неумолимая ладонь судьбы – о, богиня могла считать себя истинным знатоком ударов! Сейчас, ужасаясь тому, что видит, она добавила в свою коллекцию еще один удар, достойный стать жемчужиной собрания.

Звук, родившийся от столкновения копыта с вершиной, оглушил Афину. Исчезла какофония лавин, умерла песня муз. Даже если от Олимпа и донесся новый гром, возвещая миру о гневе Зевса, никто его не услышал. Там, где еще недавно танцевали Музы, властвуя над каменными мышцами и рудными костями Геликона, не осталось и следа от хоровода девушек. В небо метнулась стая испуганных птиц: утка, вертишейка, зеленый дятел, чомга, зеленушка, щегол…

Забыв о договоре с Афиной, обезумев от паники, Музы спасались бегством.

Гора прекратила расти. Геликон уменьшался, возвращался к исходному состоянию. Эхо удара бродило в темных недрах, приказывало, угрожало. Не подчиниться значило изойти крошкой, рассыпаться трухой, горкой стылого пепла. В том месте, где копыто соприкоснулось с мятежным Геликоном, забил родник. Ледяная вода растекалась окрест, бурлила, отказывалась угомониться, впитывалась в землю. Ее холод остужал жар, еще недавно пылавший в самом сердце Геликона, приводил гору в чувство, погружал в сон: вечный, первобытный.

– Гиппокрена, – вслух произнесла Афина, не замечая, что дрожит всем телом. – Конский источник. Не знаю, дружок, кто будет пить из тебя. Кто угодно, только не я. Нет, я еще не сошла с ума!

Белый конь пасся на склоне горы, возле ручья. Дергал ухом, вслушивался на всякий случай. Время от времени поднимал голову к небу, негромко ржал – все тише с каждым разом. Угрожал? Успокаивался? Гора оставалась горой, не выкидывала безумные коленца. Высоко в небе, забыв об охоте, парила сероглазая дочь Зевса.