Пьер Мак-Орлан - На борту «Утренней звезды»

• Название: На борту «Утренней звезды»
• Автор: Пьер Мак-Орлан
• Жанр: Исторические приключения

---

Капитан показал нам табакерку с двойным дном, секретная пружинка которой открывала искусно нарисованную картинку. Каждый рассматривал ее, толкая соседа локтем, подмигивая и отпуская острое словцо.

Мак-Гроу — хирург и, конечно, самый образованный среди нас — показал нам миниатюру, изображавшую портрет молодой девушки, держащей на руках собачку с светлыми и беспокойными глазами, похожими на овечьи глаза в темноте.

Мы все смотрели на этот милый портрет, и хотя картинка на табакерке еще была перед нами, мы не нашли ни одного слова, для того, чтобы запятнать невинность прекрасного девического лица.

— Вот, сказал Мак-Гроу, склоняясь над портретом, — каждый из нас когда-то знал такую же девушку. Ни более прекрасную, ни менее непорочную. Такой была девушка, которую мы все знали. Это изображение уводит многих в далекое прошлое.

— Дай твою картинку, — сказал Нантез.

Мак-Гроу протянул ему овальную миниатюру, а Нантез вздохнул:

— Это правда, черт возьми! И знаете, я мог бы дать имя этому ангелу, — пятнадцать лет назад, в Нанте, я называл эту юную особу Жанной-Марией. Жанна-Мария — знакомое имя.

Нантез передал портрет Тому Скинсу, и Том Скинс расплылся в улыбке, сделавшей его неузнаваемым.

— Роза или Мэри, — я мог бы дать два имени этому изображению. Но мед моих воспоминаний вызывает во мне горечь.

Он вытер глаза и передал портрет соседу. И тот тряхнул головою, говоря:

— Такая девушка может называться только Катей.

И мы преобразились. Мы с трудом узнавали себя. Наши лица, разъеденные солью всех морей, растаяли в этой вдруг нахлынувшей нежности.

— Да, — провозгласил Нантез, беря щепотку черного табаку, — этот портрет напоминает мне вещи, о которых я не люблю говорить. Сейчас я вижу себя очень ясно на маленькой улочке моего родного города. Я слышу голоса родной матери и Жанны-Марии. Я, должно быть, был таким же ребенком, как и другие, но черт меня возьми, если я имею какое-нибудь представление о том, как я тогда выглядел. Я хорошо помню Жанну-Марию. В моей памяти эта малютка сливается с цветами, которыми она украшала свое окошко. С тех пор я видел много цветов и женщин — более прекрасных, чем на родине. Назвать их имена? Пусть меня повесят в Карльстоне, если я смогу назвать вам хоть одно имя, одно-единственное имя!

— Нантез таков же, как все мы, — сказал Том Скинс, — мы видели больше, чем позволено человеку, но мы забыли обо всем, кроме маленького имени женщины, слышанного в юности.

Тропическая ночь спускалась над бухтой и над «Утренней Звездой», снасти которой чернели в пурпурных сумерках. Великая нежность захлестнула нас, и мы отдались течению реки воспоминаний. Нантез сплюнул сердито, но было ясно, что ему хочется плакать. Внезапно Мак-Гроу, откашлявшись, чтобы придать голосу больше твердости, спросил:

— Если бы вам сказали: «Вы все возвратитесь к началу вашей жизни и снова будете выбирать свой путь, зная все то, что вы знаете»… Что бы вы сделали?

— Мы все разом вскочили, и Нантез, отвечая за всех, поднял руку к небу:

— Мы сделались бы корсарами, рыцарями счастья, черт побери!

— Правильно, — сказал Мак-Гроу.

И бросил портрет в прозрачную воду залива.

VIII

Когда мы, под голландским флагом, прибыли в Вера-Круз, надеясь сговориться здесь с испанцами, мы увидели, что на всех кораблях, стоявших на рейде, подняты желтые флаги. Над городом веяло таинственное и смрадное дыхание смерти.

Жорж Мэри, Ансельм, Питти и Пьер Черный Баран настаивали на том, чтобы повернуть назад и с попутным ветром скрыться от ненасытной чумы. Другие же, в том числе Мак-Гроу, предлагали сойти на берег, доказывая, что можно будет легко обделать дела среди всеобщего отчаяния. Они говорили, что знают одного аптекаря, который при случае поможет избежать карантина и обмануть спесивых и тощих альгвазилов.3

Мак-Гроу просил восемь дней, чтобы закончить личные и наши общие дела. Жорж Мэри колебался, но позволил себя уговорить, и «Утренняя Звезда» стала искать якорную стоянку неподалеку от гавани, расцвеченной желтыми флагами, около св. Иоанна Ульмского.

Ночью мы отвязали лодку и отправились — Мак-Гроу, Пью и я.

Темная ночь благоприятствовала нашему вступлению в католический город, по прежним пребываниям знакомый Мак-Гроу до последнего закоулка. Без шума мы причалили к подножию высокого мрачного строения, в котором помещался, надо полагать, карантин. С трудом мы вытащили нашу лодку на берег и спрятали ее под кучей щебня. На это потребовался целый час. Справившись с этой работой, мы вымыли руки в соленой воде и начали почти ощупью пробираться по улицам богатого города.

Мы блуждали до рассвета; нам удалось избежать встречи со стражей и сбирами Святой Инквизиции, которые размножились в этом городе, словно вороны на недавно засеянном поле.

При свете зари мы нашли правильный путь, и Мак-Гроу вскоре поднял молоток у нового дома в испанском стиле, заботливо огороженного, выстроенного из пористого камня и похожего на глиняный кувшин с чистой водой.

Проделанное в двери оконце приоткрылось на наш зов, и, по правде сказать, не слишком любезный голос приветствовал нас такими словами:

— Что вам надо? Кабак это, что ли, что собаки со всей вселенной приходят сюда искать приюта!..

— Это восхитительно, — сказал Мак-Гроу. — Не распространяйся больше… Я узнаю тебя, Красная Рыба. Ты не изменился, старый плут… Открой дверь своего гостеприимного жилища. Это я, — Мак-Гроу, с моими друзьями, и, клянусь Юпитером, чума не отправит меня к дьяволу, которого я уважаю столько же, сколько и твою милость.

После этой речи, которую мы целиком одобрили, дверь отворилась, и показалось лицо Красной Рыбы, освещенное фонарем и подтверждающее, что владелец был во всех отношениях достоин своего прозвища.

Лицо Красной Рыбы было украшено двумя красными глазками; маленький и тощий нос возвышался над беззубым ртом, короткий подбородок сливался с линией шеи, что придавало человеку — если еще принять во внимание заостренный и лысый череп — вид трески. Цвет его кожи, насколько мы могли рассмотреть при свете фонаря и в первых розовых проблесках зари, был чудесного темно-красного оттенка.

— Войдите и закройте за собой дверь, — сказал Красная Рыба.

Мы последовали за ним. Он провел нас через двор, окруженный с четырех сторон строениями и галереей из резного дерева. Мы поднялись по каменной лестнице, и Красная Рыба, исчезая во тьме, задул свой фонарь и уступил нам дорогу. Тогда Мак-Гроу первым, а за ним и мы — проникли в обширную, странно обставленную комнату, распространявшую запах ада.

— Это, — прошептал Мак-Гроу, — похоже на часовню, воздвигнутую для обеден Черному Повелителю.

Он уселся на скамью, и мы последовали его примеру, выискивая место, куда можно было поставить ноги, посреди горшков с краской и кистей, обмакнутых в облупленные кувшины.

— Ты уже не аптекарь? — спросил Мак-Гроу.

— Нет, — резко ответил Красная Рыба, — теперь я занимаюсь живописью. Зачем вы пришли втроем?

Он подошел ко мне вплотную, взял своей грубой рукой мою руку и нажал пальцем на артерию.

— Берегитесь, — прошептал он.

Затем, повернувшись к Мак-Гроу, он сказал с гневом в голосе:

— Вы уверены, что ее у вас нет? Покажите язык… А глаза… какие они у вас красные!

— Ты бы дал нам выпить, — отвечал Мак-Гроу.

Красная Рыба вышел, что-то бормоча про себя. Мы слышали, как он перебирает во дворе связку ключей.

Не обмениваясь ни одним словом, мы осмотрелись. Пол комнаты был завален обрывками холста, горшками с красками и старыми кистями. В углу выстроились какие-то странные сахарные головы из картона, причем некоторые из них, наполовину закрытые, имели смешной и отталкивающий вид. На стенах были развешаны кресты, покрытые латинскими надписями, громадные наплечники, перечеркнутые крестом св. Андрея, а также украшенные фигурами крылатых демонов, размахивающих трезубцами и извергающих пламя.

Мы все еще продолжали разглядывать развешанные по стенам облачения, по меньшей мере непонятные, сшитые из грубой материи и предназначенные разве только для представлений уличного балагана, когда вошел Красная Рыба с двумя бутылками в руках. Он поставил их на стол, рядом со свечным огарком, несколькими ломтями хлеба и высохшими апельсинными корками.

— Пейте, — сказал он. — Может быть, у вас жар?

Мы наполнили наши стаканы и стакан Красной Рыбы и выпили за его здоровье. В этот момент с улицы послышался протяжный и громкий крик, топот лошадей и внушительное бормотание молящейся толпы.

Мы бросились к закрытым ставнями окнам и увидали религиозную процессию, вид которой привел нас в изумление.

Между двумя шеренгами солдат, одетых в плохо пригнанные мундиры и небрежно держащих ружья, шли мужчины и женщины, облаченные в ризы, разрисованные наподобие тех, которые мы видели на стенах комнаты. На головы надеты были безобразные колпаки, разъяснившие нам загадку сахарных голов, которые показались нам столь отвратительными в мастерской Красной Рыбы. За этим маскарадом кающихся следовали рабы-метисы. неся на плечах деревянные ящики, похожие на маленькие гробы.