Розалин Майлз - Глориана

• Название: Глориана
• Автор: Розалин Майлз
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1997
• ISBN: 0-330-30-977-3,5-7027-0196-8

Королева Англии Елизавета Первая продолжает вспоминать свою бурную жизнь, в которой были и блестящие победы, и горькие поражения. Не скрывает она и потаенные стороны королевского бытия. Она была страстной женщиной, но умела сдерживать свой темперамент. Она любила, но те, кто удостаивались ее любви, либо предавали Елизавету, либо приносились ею в жертву государственными интересами.

Но главное в романе — размышления королевы о том, какой ценой достается власть и стоит ли платить за нее такую цену…

---

Как могла я поверить, как, могла на такое клюнуть?

Как, могла потребовать музыки и яств, представлений и интерлюдий, плясать так, как не плясала с Робиновой смерти, и даже, утомившись, милостиво приказать Эссексу пригласить на танец, Бесс Трокмортон, а Рели — Фрэнсис Сидни, чтоб девчушки поразвлеклись, — так щедра была я в своей любви?

Как я могла?

Легко вам спрашивать! Притом что великий поход — война в Испании, которая должна была завершить войну, экспедиция за сокровищами — закончился грандиозным провалом, полным и разорительным поражением, с какой стороны ни глянь.

Кузен Говард, докладывая, прятал свои всегда смелые глаза: как лорду-адмиралу, ему хотелось провалиться сквозь землю, однако, Господь свидетель, его командиры подчинялись ему не больше, чем мне. Он говорил и говорил, покуда я не взорвалась:

— Что? Эти дураки натолкнулись на половину испанского флота, запертую в Кадисе, и, перессорившись между собой, дали ей уйти?

Говард поджал губы, потянул себя за светлую бородку:

— Они сожгли один галион.

— Потом в Лиссабоне португальцы отказались восстать ради возвращения дона Антонио? А что до сокровищ — ха! Всего-то добычи — полные трюмы французской болезни!

Говард сердито топнул ногой:

— Ваше Величество забыли про корабли с зерном, захваченные у островов Зеленого Мыса!

— Ничего я не забыла. Все ваше зерно не покроет и десятой части моих расходов на снаряжение флота!

Дрейка я видеть не пожелала. В моих глазах он растерял все свои заслуги в разгроме Армады, весь ореол героизма. Я поклялась, что больше не поручу ему экспедиций, и сдержала слово.

А мой лорд? Укоряла ли я его? Да, но не слишком искренне. И почему я верила ему, когда он сваливал вину на других, когда клялся и божился, что все это время сражался, жил и дышал исключительно ради меня?

Почему?

Он уверял, что любит меня.

Спросите любую женщину, которая выслушивает подобные слова, ловит их, пьет их, вбирает, глотает, упивается ими и всем своим существом пресмыкается перед ничтожеством…

Нет, не произносите этого слова, я заговорилась, он не был ничтожеством, нет, никогда…

Я любила его! Значит, он никак не был ничтожеством, я бы этого не потерпела, я, Елизавета, королева Елизавета!

Однако, Боже милостивый, пока он дурил и чудил по всему миру, играл в войны и посвящал их мне, складывал их к моим ногам, как кот убивает полуразложившуюся чумную крысу и гордо несет вам свою вонючую, никчемную добычу…

…Покуда он безумствовал, Франция раскололась надвое, разорвалась от горла и до пупа, распоролась от темечка до зева в последних конвульсиях гражданской войны. Здесь, на задворках Европы, в Англии или в Дании, в Нидерландах или даже в Португалии, пока ее не завоевали испанцы, мы избегли самых страшных проявлений католической ненависти, страшной папской власти, направленной против Реформации, борьбы с протестантизмом, которая калечила, душила и жгла, мучила и убивала. Однако по Испании и Франции пришелся главный удар, и обе эти страны претерпели немыслимые муки.

О чем я?

Просто о том, что последний из сыновей регентши Екатерины, бедной старой ведьмы Медичи, матери стольких сыновей, каждому из которых выпало есть свинец, пить яд, глотать сталь, погибать страшной насильственной смертью, ее последний сын, Генрих III…

При виде гонца из Франции я тяжело вздохнула:

— Мсье, сколько ваших черных собратьев стояли передо мной с подобными же вестями?

— Что, Ваше Величество?

Бедный лягушатник, ему невдомек было, о чем я говорю.

Он поведал о смерти очередного французского короля, об очередном убийстве, ибо этого Генриха, Генриха III, тоже убили, и теперь на трон Валуа вступил очередной Генрих, Генрих IV. Однако не Валуа, этот французский король, благодарение Богу, — протестант.

— Чернила, бумагу, все самого лучшего качества! — кричала я окрыленно. — И пусть приготовят королевскую печать!

Дражайший король и кузен, наш брат во Христе…»

В то лето я пять или шесть раз писала ему собственноручно, советовала, ободряла, посылала молитвы и пожелания успеха и не очень обижалась, когда он не отвечал. Разумеется, он вел гражданскую войну, сражался за жизнь и трон, даже за свою столицу, которая оставалась в руках папистов. Роберт Сесил соединил отцовское провидение с донесениями Уолсингемовых лазутчиков, когда сообщил: Все протестанты, по всей Европе, стекаются под его знамена».

Он заглянул мне в глаза ясным и умным взором, и я прочитала подтекст.

Как раз по душе моему лорду. Если не запретить, он сейчас же помчится во Францию, а запретить — сбежит тайком, ускользнет, и я не буду знать, где он…

Летняя ночь была в разгаре, мы танцевали на берегу Темзы. Фонари сотнями рыдающих лун отражались в черной реке, когда я разрешила ему ехать.

— Если вы так желаете сражаться, милорд, — сказала я, трепеща от усилия говорить спокойно, — отправляйтесь, ради всего святого, во Фратрию!

Светлая кожа — его лучший барометр — вспыхнула румянцем изумления и радости.

— Во Францию, милостивая государыня?

— Не повторяйте моих слов, как полный болван, дубина стоеросовая! — вызверилась я.

Теперь он побагровел, сердитый закатный румянец предвещал бурю.

— Я не болван! Даже для вашей добрейшей милости!

— О, отправляйтесь во Францию и помогите королю Наваррскому отбить у папистов Париж — ведь он до сих пор король без трона!

— Будет исполнено, мадам!

Едва он умчался, появился Уолсингем с писцом и ворохом бумаг.

— Депеши, мадам, вам на подпись.

— В такой час? Дурные вести из Франции?

— Нет, Ваше Величество, все хорошо.

Но сам он был изжелта-серый, хуже обычного, впервые его сопровождала и поддерживала под руку дочь, скучная Фрэнсис, вдова Сидни.

Неужто он тоже стареет? Я грубовато попыталась его ободрить.

— Ради всего святого, милорд, эти вести из Франции, что королем стал Генрих Наваррский, должны бы согреть вашу печенку, выгнать из нее всякую хворобу! Армада разгромлена, Франция обратилась к нашей вере, можете с полным основанием утверждать, что Бог показал себя протестантом! — Я хлопнула в ладоши, подзывая слугу. — Выпьем за это?

Тонкие губы Уолсингема задрожали.

— Увольте, мадам, бумаги ждут… — И он заспешил прочь.

Я с улыбкой отослала виночерпия. Воистину, печенку старому Уолсингему греет исключительно ненависть к папистам, ни разу в жизни не видела, чтоб он пропустил хоть каплю чего-нибудь существенного. Надо послать ему моего лейб-медика, еврея Лопеса.

А пока испробуем, не поможет ли травяная настойка. Едва возвратившись к себе, я кликнула Парри.

— Где вы, мадам, где?

— Здесь, Парри, глупая, возле очага…

Она стала слепая, как крот, но ума не растеряла, без нее я по-прежнему была как без рук.

— Велите послать лорду Уолсингему настойку вербены и анютиных глазок, ту, что готовила отцу мадам Екатерина Парр.

Парри задумалась.

— Валерианы и анютиных глазок, насколько я помню, не вербены, мы еще готовили ее милорду Лестеру во время его последней болезни, так ведь?..

— Парри, проследи, чтобы приготовили настойку, и не будем ворошить прошлое…

Господь — большой шутник. Он любит с нами позабавиться.

Однако по части шуток смерть даст Ему сто очков вперед. Покуда я своими снадобьями отгоняла ее от Уолсингема, Косая нанесла мне неожиданный удар в спину. Направляясь в кладовую, чтобы распорядиться насчет лекарства для Уолсингема, Парри как шла, так и рухнула — когда к ней подбежали, она не могла ни говорить, ни шевелиться. Я навещала ее каждый день, собственноручно поила бульоном, приказывала поправляться — под страхом смерти! На третий день она открыла глаза и заговорила. Знаете, а ведь я нянчила вас в колыбели», — нежно произнесла она, опустила веки и заснула.

Я впервые об этом слышала. А теперь, когда мне о столъком хотелось бы ее расспросить, было уже поздно.

Смерть занесла свое острое лезвие и, похоже, решила выкосить всех моих близких. Следующей жертвой пал Амброз, Робинов старший брат.

— Мужайтесь, Уорвик! — говорила я его вдове Анне.

Фрэнсис Сидни взяла ее за руку, погладила заплаканное лицо.

— Господь любит вдов и заботится о них, — уговаривала она. — На все Его воля, надо терпеть.

Однако слова эти не утешали — как и юная Фрэнсис, Анна была бездетна, Амброз оказался последним в этом злополучном роду…

Super flu mi na Babylonis…

На реках Вавилонских мы сидели и плакали…

Похороны были роскошные, гроб сопровождали пятьсот плакальщиц. Я молилась и вспоминала старого Нортемберленда, каким его впервые увидела — когда он на зависть всем выступал впереди пятерых красавчиков сыновей: Джона, Амброза, Робина, Гилдфорда и Генри. Где они все? Кто бы поверил, что его род оборвется, что ни один из них не оставит потомства, кроме Робинового побочного ребенка от Дуглас, незаконнорожденного, который не может наследовать.