Ле-цзы - Лецзы (перевод Л.Д. Позднеевой)

• Название: Лецзы (перевод Л.Д. Позднеевой)
• Автор: Ле-цзы
• Издательство: Петербург - XXI век
• Жанр: Религия
• Год: 1994
• ISBN: 5-86557-022-6

Эта книга является переизданием выдающегося памятника китайской литературы — «Лецзы». Впервые вышедшая на русском языке в 1967 г., она давно уже стала библиографической редкостью. Уникальный перевод Л.Д. Позднеевой отмечен не только глубоким пониманием языка оригинала, но и незаурядным литературным мастерством.

Читателю предстоит знакомство с яркими образами даосских притч, монологов, бесед, действующими лицами которых стали, наряду с историческими, и мифические, легендарные, сказочные персонажи. Тот, кто неравнодушен к китайской культуре, получит огромное удовольствие от общения с китайской классической мыслью, уникальным языком и глубиной текста. Но и увлеченные религиозно-философской тематикой почерпнут для себя немало нового в парадоксальных, загадочных, многозначных творениях китайских мыслителей.

Созданный в 1 тысячелетии до н.э., этот памятник культуры доносит до нас представления древних о времени, судьбе, пространстве, государственном устройстве, творчестве, о знании и вдохновении...

---

Янь Юань обратился лицом к северу, поклонился и сказал:

— [Я], Хой, также это постиг.

Вышел и поведал обо всем Цзыгуну. Цзыгун же пришел в смятение, [словно] растерялся. Вернулся домой и целых семь дней размышлял с такой страстью, что не мог ни спать, ни есть, остались от него лишь [кожа да] кости. Янь Юань не раз пытался его вразумить, пока наконец [Цзыгун] не вернулся к воротам учителя и до конца дней своих не прекращал петь песни, аккомпанируя себе на струнах, и рассказывать предания.

Чэньский полководец приехал послом в Лу и тайно встретился с Шусунем {3}.

— В нашем царстве есть мудрец, — сказал Шусунь. — Не Конфуций ли? — спросил [гость].

— Да, он.

— Откуда известно о его мудрости?

— Я слышал от Янь Юаня о том, что Конфуций способен использовать форму [тело], отбросив сердце.

— Знаешь ли, что в нашем царстве также есть мудрец? — спросил полководец из Чэнь.

— Кого называешь мудрецом?

— [Одного] из учеников Лаоцзы — Кан Цанцзы {4}. [Он] обрел учение Лаоцзы и способен видеть ушами, а слышать глазами.

Услышав об этом, луский царь очень удивился [и] послал к Кан Цанцзы вельможу с щедрыми дарами. Кан Цанцзы принял приглашение и приехал. Царь Лу униженно попросил разрешения задать вопрос. Кан Цанцзы же ответил:

— Тот, кто передал обо мне, напутал. Я способен видеть и слышать без глаз и ушей, но не способен заменять зрение слухом, а слух — зрением.

— Это еще более удивительно, — сказал царь Лу. — Каково же это учение? Я хочу наконец о нем услышать!

— Мое тело едино с моей мыслью, мысль едина с эфиром, эфир — един с жизненной энергией, жизненная энергия едина с небытием. Меня раздражает даже мельчайшее бытие [существо], даже самый тихий отклик. Пусть [они] далеки — за пределами восьми стран света, или близки — у [моих] бровей и ресниц, я о них обязательно буду знать. Не знаю, ощущение ли это, [воспринятое] мною через [все] семь отверстий {5} и четыре конечности, или познание, [воспринятое] через сердце, желудок, [все] шесть внутренних органов. Это естественное знание, и только.

Царю Лу это очень понравилось, и на другой день [он] рассказал обо всем Конфуцию. Конфуций улыбнулся, но ничего не ответил.

Жрец из Шан, ведающий закланием жертвенного скота, встретился с Конфуцием и воскликнул:

— Ах! Цю — мудрец!

— Как смею [я], Цю, быть мудрецом! — ответил Конфуций. — [Я], Цю, лишь многое изучил и многое узнал.

— Три царя — вот мудрецы! — воскликнул жрец из Шан.

— Три царя прекрасно умели доверять знающим и мужественным. Но [были ли они] мудрецами, [я], Цю, не знаю.

— Пять предков — вот мудрецы!

— Пять предков прекрасно умели доверять милосердным и справедливым. Но [были ли они] мудрецами, [я], Цю, не знаю.

— Трое владык {6} — вот мудрецы!

— Трое владык прекрасно умели доверять тем, кто соответствовал своему времени, но [были ли они] мудрецами, [я], Цю, не знаю.

— Но кто же тогда мудрец? — в ужасе спросил жрец из Шан. Конфуций изменился в лице и через некоторое время ответил:

— Есть мудрец {7} среди людей Запада. Не управляет, а нет смуты, не говорит, а [все] сами собой [ему] доверяют, не творит, а [все] само собой делается. Необъятен [настолько], что народ даже не может назвать [его] имя. [Я], Цю, сомневаюсь, — мудрец ли он. Воистину ли мудрец? Воистину ли не мудрец? Не ведаю.

Жрец из Шан помолчал, подумал и воскликнул:

— Конфуций меня обманул!

— Каков в сравнении с тобой Янь Юань? {8} — спросил Цзыся у Конфуция.

— Хой превосходит [меня], Цю, в милосердии.

— Каков в сравнении с тобою Цзыгун?

— Сы превосходит [меня], Цю, в красноречии.

— Каков в сравнении с тобою Цзылу? {9}.

— Ю превосходит [меня], Цю, в мужестве.

— Каков в сравнении с тобою Цзычжан? {10}.

— Ши превосходит [меня], Цю, в непреклонности.

— Но почему же эти четверо служат [тебе], учитель? — спросил Цзыся, поднявшись с циновки.

— Сядь! Я поведаю тебе, — сказал Конфуций. — Хой способен быть милосердным, но не способен перечить; Сы способен быть красноречивым, но не способен запинаться; Ю способен быть мужественным, но не способен быть трусливым; Ши способен быть непреклонным, но не способен быть уступчивым. Я не согласился бы обменять свои [достоинства] на те, которыми обладают все четыре ученика вместе. Вот почему они неизменно служат мне.

Учитель Лецзы, после того как обучился у Лесного с Чашигоры и подружился с Темнеющим Оком, поселился в Южном Предместье. Приверженцы его поселились [тут же. Их] каждый день считать не успевали, и сам Лецзы не знал, сколько [их], хотя каждое утро [он] вел с ними диспуты, и об этом стало повсюду известно. Учитель Лецзы двадцать лет прожил рядом с Учителем Южного Предместья {11}, отделенный от него лишь оградой. Однако друг друга [они] не посещали и не приглашали, встречаясь же на улице, как будто друг друга не замечали. Ученики и слуги у ворот считали, что между учителем Лецзы и Учителем Южного Предместья существует вражда.

[Некий] чусец спросил учителя Лецзы:

— Почему [вы], Преждерожденный, и Учитель Южного Предместья чуждаетесь друг друга?

— Зачем к нему ходить? — ответил учитель Лецзы. — Лицо Учителя Южного Предместья [отличается] полнотой, а сердце — пустотой, уши у него не слышат, глаза не видят, уста молчат, сердце не знает, тело не движется. И все же попытаюсь вместе с тобой отправиться [на него] посмотреть.

[С ними] пошли сорок учеников. [Они] увидели, что [лицо] Учителя Южного Предместья действительно похоже на маску чудовища, с ним нельзя общаться Повернулись к учителю Лецзы и увидели, что жизненная энергия у него отделилась от тела и он вышел из толпы.

Вдруг Учитель Южного Предместья указал на ученика Лецзы в последнем ряду и заговорил с ним радостно, как будто [перед ним] совершеннейший и сильнейший. Ученики Лецзы удивились, и на обратном пути лица всех выражали сомнение.

— Зачем так удивляться? — сказал Лецзы. — Добившийся желаемого молчит, исчерпавший знания также молчит. Речь с помощью молчания — также речь, знание с помощью незнания — также знание. Отсутствие слов и молчание, отсутствие знаний и незнание — это ведь также речь, это ведь также знания. [Значит], нет ничего, о чем бы не говорил, нет ничего, о чем бы не знал; [значит] также, что не о чем говорить, нечего знать. Только и всего.

Учитель Лецзы стал учиться {12}.

Прошло три года, и [я] изгнал из сердца думы об истинном и ложном, а устам запретил говорить о полезном и вредном. Лишь тогда удостоился [я] взгляда Старого Шана. Прошло пять лет, и в сердце родились новые думы об истинном и ложном, устамк по-новому заговорил о полезном и вредном. Лишь тогда [я] удостоился улыбки Старого Шана. Прошло семь лет, и, давая волю своему сердцу, [я уже] не думал ни об истинном, ни о ложном, давая волю своим устам, не говорил ни о полезном, ни о вредном. Лишь тогда учитель позвал меня и усадил рядом с собой на циновке. Прошло девять лет, и как бы ни принуждал [я] свое сердце думать, как бы ни принуждал свои уста говорить, уже не ведал, что для меня истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно; не ведал, что для других истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно. Перестал [отличать] внутреннее от внешнего. И тогда все [чувства] как бы слились в одно: зрение уподобилось слуху, слух — обонянию, обоняние — вкусу. Мысль сгустилась, а тело освободилось, кости и мускулы сплавились воедино. [Я] перестал ощущать, на что опирается тело, на что ступает нога, о чем думает сердце, что таится в речах. Только и всего. Тогда-то в законах природы [для меня] не осталось ничего скрытого.

Вначале Лецзы любил странствовать {13}.

— [Ты], Защита Разбойников, любишь странствия. Что же в них хорошего? — спросил Учитель с Чаши-горы.

— Радость странствий в том, — ответил Лецзы, — что наслаждаешься отсутствием старого. Другие в странствиях наблюдают за тем, что видят. Я в странствиях наблюдаю за тем, что изменяется. Есть странствия и странствия! Еще никто не сумел определить различия в этих странствиях!

— [Ты], Защита Разбойников, странствуешь, конечно, как и другие, а говоришь, что иначе, чем другие. Во всем, на что смотришь, всегда видишь изменения, наслаждаешься отсутствием старого в других вещах, а не ведаешь, что в тебе самом также отсутствует старое. Странствуя во внешнем [мире], не ведаешь, как наблюдать за внутренним [миром]. Кто странствует во внешнем, ищет полноты в [других] вещах; кто наблюдает за внутренним, находит удовлетворение в самом себе. Находить удовлетворение в самом себе — вот истинное в странствиях, искать полноты в [других] вещах — вот неистинное в странствиях.

И тогда Лецзы понял, что не постигает [смысла] странствий, и до конца жизней больше не уходил.

— Истинное в странствиях! — сказал учитель с Чаши-горы. — При истинных странствиях не ведают, куда направляются; при истинном наблюдении не ведают, на что смотрят. Все вещи странствуют, все твари наблюдают — вот то, что я называю странствием, вот то, что я называю наблюдением. Поэтому и говорю:, истинное — в странствиях! Истинное — в странствиях!