Марио Льоса - Нечестивец, или Праздник Козла

• Название: Нечестивец, или Праздник Козла
• Автор: Марио Льоса
• Издательство: ООО «Талькарт»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004

Всемирно известный перуанский писатель Марио Варгас Льоса (род. в 1936) -наряду с Габриэлем Гарсиа Маркесом, Хулио Кортасаром, Карлосом Фузнтесом является одним из крупнейших прозаиков Латинской Америки. Его романы «Город и псы», «Зеленый дом», «Разговор в "Соборе». «Панталеон и рота добрых услуг», «Война конца света» и другие изданы практически на всех языках мира, в том числе и на русском. В своем последнем романе «Нечестивец, или Праздник Козла» автор обращается к давно ставшей традиционной в латиноамериканской литературе теме силы и бессилия власти. Предметом для исследования в данном случае послужил один из самых одиозных диктаторов — Рафаэль Леонидас Трухильо, железной рукой правивший в Доминиканской Республике с 1930 по 1961 год и убитый своими же сподвижниками. Глубокое проникновение в психологические глубины личности тирана, в механизм его магического воздействия на окружающих, которых он подавляет и растлевает, делает роман Марио Варгаса Льосы одним из его лучших произведений.

---

— Назови еще имена, и я отпущу тебя отдыхать, — услышал он его голос.

— Он вас не слышит и не видит, полковник, — взмолился доктор Дамирон Рикарт. — Он в коме.

— Тогда оперируйте, — сказал Аббес Гарсиа. — И запомните хорошенько: он нужен мне живой. За его жизнь вы расплатитесь своей.

— Два раза не умирать. — Педро Ливио услышал, как доктор еле выдохнул: — Жизнь у меня всего одна.

XVI

— Мануэль Алонсо? — Тетушка Аделина подносит ладошку к уху, как будто не расслышала, но Урания знает, что у старушки прекрасный слух и она притворяется, тянет время, чтобы оправиться от удивления. И Лусиндита с Манолитой тоже смотрят на нее широко раскрытыми глазами. На одну Марианиту, похоже, имя не произвело впечатления.

— Да, он, Мануэль Алонсо — повторяет Урания. — Имя как у испанского конкистадора. Вы его знали, тетя?

— Случалось, видела, — обиженно кивает старушка; она заинтригована. — А какое отношение он имеет к той ужасной вещи, которую ты сказала про Агустина?

— Это тот плейбой, который поставлял Трухильо женщин, — вспоминает Манолита. — Верно, мами?

— Плейбой, плейбой, — верещит Самсон.

Однако на этот раз смеется одна долговязая племянница.

— Он был красавцем, просто Адонис, — говорит Урания. — До болезни. Рак.

Он был самым видным доминиканцем своего поколения, элегантный красавец, на которого оборачивались женщины, но за те несколько недель или месяцев, что Агустин Кабраль не видел его, этот полубог превратился в тень самого себя. Сенатор не поверил своим глазам. Похудел на десять или пятнадцать килограммов; худой, изможденный, темные круги под глазами, прежде всегда веселыми, смеющимися — взгляд жизнелюба, улыбка победителя; теперь в них не было жизни. Он слышал что-то насчет маленькой опухоли под языком, которую дантист случайно обнаружил у него во время ежегодного, рутинного осмотра, когда Мануэль еще был послом в Вашингтоне. Говорят, эта новость произвела на Трухильо такое впечатление, как будто опухоль нашли у кого-то из его детей; он висел на телефоне, пока того оперировали в клинике в Соединенных Штатах.

— Тысяча извинений, Мануэль, что беспокою тебя, не успел ты приехать. — Кабраль поднялся со стула при виде входящего в маленькую гостиную хозяина.

— Дорогой Агустин, как я рад. — Мануэль Альфонсо обнял его. — Ты понимаешь меня? Пришлось отнять кусочек языка. Но подлечусь немного и буду опять говорить нормально. Понимаешь, что я говорю?

— Понимаю прекрасно, Мануэль. И в голосе никаких странностей не замечаю, уверяю тебя.

Это была неправда. Посол говорил так, будто рот у него был набит камнями, или он был в наморднике, или вообще от роду шепелявый. Гримаса выдавала, что каждая фраза дается ему с трудом.

— Садись, Агустин. Кофе? Коньяк?

— Спасибо, ничего не надо. Я не отниму у тебя много времени. Еще раз прошу извинить, что беспокою, ты после операции. Но я попал в очень тяжелое положение, Мануэль.

Он смущенно замолчал. Мануэль Альфонсо дружески положил ему руку на колено.

— Представляю, Мозговитый. Народец мал, ад велик. Даже в Соединенные Штаты до меня дошли сплетни. Что сняли с поста председателя Сената и расследуют твою деятельность в министерстве.

Болезнь и страдания сразу добавили много лет доминиканскому аполлону, чье лицо с великолепными белейшими зубами произвело такое впечатление на Генералиссимуса во время его первого официального визита в Соединенные Штаты, что судьба Мануэля Альфонсо изменилась столь же головокружительно, как и судьба Белоснежки по мановению волшебной палочки. Но он по-прежнему оставался элегантным, одетым по последней моде мужчиной, как в молодости, когда был доминиканским эмигрантом в Нью-Йорке: замшевые мокасины, вельветовые брюки кремового цвета, рубашка из итальянского шелка и кокетливый платок на шее. На мизинце сверкал золотой перстень. Он был тщательнейшим образом выбрит, надушен и причесан.

— Я тебе так благодарен, Мануэль, что ты меня принял. — Агустин Кабраль снова обрел апломб: он всегда презирал мужчин, которые себя жалеют. — Ты — единственный. Я словно зачумленный. Никто меня не принимает.

— Я не забываю добра, Агустин. Ты всегда был добр ко мне, поддерживал все мои назначения в Конгрессе, оказал мне тысячу услуг. Я сделаю все, что могу. В чем тебя обвиняют?

— Не знаю, Мануэль. Если бы знал, я мог бы защищаться. До сих пор мне никто не сказал, какой проступок я совершил.

— Да, красавец был, помню, он только приближается, а у нас у всех сердце уже колотится, — признает тетушка Аделина нетерпеливо. — Но какое все-таки отношение он имеет к тому, что ты сказала об Агустине?

У Урании пересохло в горле, и она отпивает воды из стакана. Почему ты упорно возвращаешься к этому? Зачем?

— Дело в том, что Мануэль Альфонсо был единственным из всех отцовских друзей, кто попытался ему помочь. Чего ты не знала. И вы тоже, сестрицы.

Все три смотрят на нее так, словно она сказала несуразицу.

— Нет, ничего подобного не слышала, — бормочет тетушка Аделина. — Пытался помочь, когда он попал в немилость? Ты уверена?

— Так же уверена, как и в том, что папа не рассказал ни тебе, ни дяде Анибалу о том, каким образом Мануэль Альфонсо пытался вызволить его из беды.

Она замолкает, потому что в столовую входит прислуга-гаитянка. И спрашивает певуче на своем ломаном испанском, не нужно ли чего-нибудь или она может пойти спать. Лусинда отпускает ее, машет рукой: иди, иди, ничего не надо.

— Кто такой Мануэль Альфонсо, тетя Урания? — спрашивает тонюсеньким голоском Марианита.

— Ну, это человек непростой, племянница. Хорош собою был, из прекрасной семьи. Уехал в Нью-Йорк пытать счастья, а в конце концов стал там рекламировать одежду модельеров и роскошных магазинов, а потом появился и на уличных плакатах с разинутым ртом — на рекламе пасты «Колгейт»: освежает, очищает и придает блеск зубам. Трухильо во время одной из поездок в Штаты узнал, что красавчик с плаката — доминиканский молодчик. Велел позвать его и взял к себе. Сделал из него человека. Своего переводчика, потому что тот превосходно говорил по-английски; учителем протокола и этикета, потому что элегантность была его профессией; а самой главной его обязанностью стало подбирать костюмы, галстуки, обувь, чулки и нью-йоркских портных, которые одевали Трухильо. Он следил, чтобы Трухильо всегда был одет по последнему писку мужской моды. И помогал Хозяину в его хобби — подбирать фасон военной формы.

— А главное — он подбирал для него женщин, — прерывает ее Манолита. — Правда же, мами?

— Какое отношение все это имеет к моему брату? — Тетушка гневно сжимает кулачок.

— Женщины — не самое главное, — продолжает рассказывать племяннице Урания. — Трухильо на них было начхать, он их имел всех, кого хотел. А вот одежда, украшения были ему далеко не безразличны. Мануэль Альфонсо помогал ему чувствовать себя изысканным, утонченным, элегантным. Как Петроний из «Quo Vadis», которого он то и дело поминал.

— Я еще не видел Хозяина, Агустин. Сегодня вечером буду у него в резиденции «Радомес». И все узнаю, обещаю тебе.

Он дал ему выговориться, не прерывал, только иногда кивал и терпеливо ждал, когда у сенатора от отчаяния, душевной боли или тревоги отказывал голос. Кабраль рассказал ему все, что произошло, что он говорил, делал и думал с того момента, как десять дней назад появилось первое письмо в «Форо Публико». Он выложил этому замечательному человеку, первому, который с того злосчастного дня проявил к нему симпатию, все мельчайшие, интимные подробности своей жизни, которая с двадцатилетнего возраста была посвящена служению самому значительному человеку в доминиканской истории. Разве справедливо отказываться выслушать того, кто вот уже тридцать один год живет для и ради него? Он готов признать все свои ошибки, если он их совершил. Готов подвергнуть свою совесть самому строгому разбору. И искупить все проступки, если таковые имеются. Только пусть Хозяин уделит ему хотя бы пять минут.

Мануэль Альфонсо снова похлопал его по колену. Огромный дом в новом районе Арройо Ондо был окружен парком и обставлен и убран с изысканным вкусом. Безошибочно угадывавший скрытые возможности людей — Агустина Кабраля всегда изумляла эта его способность, — Хозяин удачно разглядел бывшего манекенщика. Мануэль Альфонсо благодаря обаянию и умению обращаться с людьми свободно вошел в мир дипломатии и смог добиться для режима немалых поблажек, Ему удавалось это на всех постах, особенно -на последнем, послом в Вашингтоне, в самое трудное время, когда Трухильо из баловня правительства янки превратился для них в обузу и на него обрушились пресса и парламентарии. Посол поднес руку к лицу, сморщился от боли.

— Иногда так дергает, — извинился он. — Как сейчас. Надеюсь, что хирург сказал мне правду. Что вовремя обнаружили. Гарантия успеха — девяносто процентов. Зачем ему врать мне? Гринго прямолинейны, без нашей деликатности, они пилюлю не сластят.