Дарья Истомина - Торговка

• Название: Торговка
• Автор: Дарья Истомина
• Издательство: АСТ, КРПА «Олимп»
• Жанр: Остросюжетные любовные романы
• Год: 2001
• ISBN: 5-17-003857-7, 5-8195-0388-0

Маше Корноуховой в жизни никогда ничего не доставалось просто так. За все приходилось бороться — за место на рынке для своей рыбной палатки, за своего покупателя, за любовь к Никите, водителю «газели», за право на независимость и возможность жить в достатке. Но Машка из породы людей непотопляемых. Она выстоит, даже если бочку отборной икры конкуренты зальют бензином, а менты перевернут все поддоны с рыбой в поисках наркотиков. Но жизнь поворачивается к ней совсем неожиданной стороной…

---

— Одна я. И заткнись, — весело ответила я. — Вперед, и пусть они сдохнут!

— Кто это?

— Мои враги!

Чес по бутикам и салонам был удачным. Добыча была впечатляющая, и за один безумный заход на прибарахление я оснастилась всем или почти всем, о чем давно мечтала. Впереди были еще кое-какие лавочки, включая ювелирку, и двухчасовой сеанс в очень закрытом салоне красоты.

Где-то далеко оставалась ярмарка с этой тихушницей Катькой Рагозиной, и я уже с трудом вспоминала, о чем договаривалась на днях на рыбной базе, куда-то отодвинулся отец с его нелепыми сиротскими моделями, Терлецкий с восьмого этажа, спец по гольфу, и как это ни удивительно, но даже и Никита Трофимов тоже почти не существовал. Мне становилось странно, что весь этот шухер именно из-за него. А может, он был и впрямь ни при чем? И просто наступил тот бездумный и отчаянный час, когда все кажется легким, все решаемо и все возможно. Как будто прыгаешь с обрыва и летишь, хохоча и вопя, еще не зная, что там внизу — спасительная глубина ласковых вод или клыкастые каменюки.

Временами я будто просыпалась и почти трезво думала: «Господи! Что я делаю? Что со мной такое? Может, это оттого, что слишком давно в койку ни к кому не прыгала? А этот самый Никита не так уж и нужен мне? Прорезался бы кто-нибудь другой — все равно то же самое было бы? Лишь бы было?» Но разумное быстро расплывалось, и снова возвращалось чувство если не полного счастья, то, во всяком случае, праздника. Только женщина знает, что это такое — новый наряд, новые духи, новое колечко… Все это делает и тебя самою в чем-то новой и неожиданной. И ты вдруг ясно чувствуешь, что даже изученное досконально, знакомое до родинки и каждой складочки собственное тело тоже становится неожиданным и, кажется, готово к таким подвигам, о которых оно само еще вчера и не подозревало…

Обвал начался с отца.

Поздним вечером шофер помог мне затащить все эти картонки, пакеты и упаковки в квартиру. Мой Антон Никанорович стоял в дверях своей комнаты и с каким-то хмурым интересом смотрел не на кульки и свертки, а на меня. Но сначала его состояния я не поняла, в общем, не обратила внимания, потому что в душе у меня трубили победные трубы и ангел-хранитель отплясывал польку-бабочку.

Мне не терпелось еще раз примериться кое к чему из нового барахлишка, я быстренько ополоснулась под душем, заперлась у себя и начала облачаться с бельевого гарнитурчика «Дикая орхидея», веселясь от того, что в самых секретных местах и впрямь нежно-розово бахромилось нечто лепестковообразное, прозрачно-кружевное и скрывающее самое многообещающее для того, кто узрит это чудо. Затем я надела супердлинное черное платье на бретелечках, подобрала туфельки из той полудюжины коробок, которые раскидала на тахте, нацепила тоненькую золотую цепочку с изумрудиком в виде магического ока, такие же сережки, взбила новую причесочку и, прихватив фирменную коробку с настоящим французским коньячком и прилагавшиеся к дорогой покупке два очень тонких коньячных бокала, похожих на ламповые стекла, пошла в кухню.

Ужин был, как всегда, на столе, согретый, но прикрытый тарелками, и я крикнула:

— Пап, ты где там? Иди сюда…

Корноухов не откликнулся. Несколько удивленная, я заглянула в его комнату. Он сидел за столом, нацепив на нос сильные очки, и прочищал шомполом один из стволов своей любимой двустволки. Это было хорошее тульское ружье. Не конвейерной сборки, а сработанное мастером-персональщиком, личное клеймо которого стояло на гравировке по стали, изображавшей рысь на ветке. В ореховое полированное ложе была врезана именная серебряная пластинка с надписью: «Штурману А. Н. Корноухову, за мужество при выполнении воинского долга». И дата — 1984. Как-то отец обмолвился, что никакого особенного мужества не было, а был скучный меридиональный, то есть через Северный и Южный полюсы, перелет стандартного строевого бомбардировщика на дальность. С дополнительными баками с авиакеросином, которые отбрасывались, когда их высасывали движки, и с двумя дозаправками в воздухе с авиатанкеров — над Африкой, в районе алжирского оазиса Уаргла, где тогда была авиабаза с нашими советниками, и в районе, прилегающем уже непосредственно к Антарктиде. Вместе с экипажем летели спецы из армейского НИИ — испытывать какое-то оборудование в условиях антарктических озоновых дыр и арктических полярных сияний. Но никаких пингвинов или белых медведей мужественные летчики не наблюдали, потому что перли на предельных высотах и скоростях. А сели они там же, где и взлетали, — в степи под Херсоном. Единственное, что было примечательного в том полете, так это то, что экипаж слопал почти пуд украинского сала с черным хлебом, потому что сало лучше любого шоколада обеспечивает поступление калорий в организм пилота. Сначала их хотели наградить орденами, но ордена прибрало к рукам командование, а экипажу вручили ружья под День советской авиации.

Ружье отец любил и холил. И сначала я решила, что он собирается на охоту. Но меня это не волновало. Я прошлась перед ним вихляющей походочкой от бедра, пустив волну от пятки до маковки, сделала изящный поворот, поставила ногу на стул, оперлась подбородком о ладошку и произнесла завлекательно:

— Как я вам, мон женераль? Похожа на настоящую леди?

— Не мешай, — зыркнул он из-под бровей.

— Не в духе, что ли, ваше превосходительство? Щас мы вас поправим!

Я метнулась в кухню, притащила «Курвуазье» с бокалами, ловко откупорила бутылку и плеснула по капельке.

— Давай за мою красоту и удачу, пап! — бодро сказала я — Это пойло даже всякие Луи не каждый день лакали! Положено сначала в руках согреть. Потом вдохнуть аромат. И — по капельке!

Отец, не глядя, отодвинул свой бокал, покусал ус и спросил негромко:

— С каких таких капиталов развлекаемся, дочечка? Вчера еще ничего не было, сегодня барахла выше крыши… И королевские самогонки с медалями? Не положено мне такое дуть… Не по пенсии! Забыла, что ли?

— Ты чего, пап? — На меня пахнуло не просто какой-то случайной обидой, а отчуждением холодным и едким. — Да брось ты! Можем мы хоть раз в году себе праздник устроить?… А ты куда — на охоту собираешься? На птичку, по перу? С первого сентября северная утка на пролет пошла, мужики на ярмарку уже первых утей прут… Или по кабанчику, пап?

Он понял, что я подлизываюсь, усмехнулся с горечью:

— В Дмитрове Лаптев живет, оружейник полковой. Давно умолял продать фузею! Почему бы и нет? На личный приварок…

— Ничего не понимаю, полковник…

— Я тоже не понимаю, Маша, — покачал он головой. И вдруг брезгливо и почти спокойно: — Ты уж прости меня, я утром приборку затеял в твоей спаленке… Под ковром паркет ковырнул ненароком, а там пакет такой, с бантиком… В старой газете, еще пятилетней давности… Просто филиал швейцарского банка… От меня прячешь, что ли?

— От себя, пап! Ну я же сама себя боюсь, пап! Раз-два — и профукаю все к чертям! — Обомлев, я врала отчаянно и нелепо: — Вот ты же ничего не знаешь, а когда все начиналось, свободная торговлишка и все такое, монету лопатой черпать можно было! Только поворачивайся… Никакого контроля, все что не запрещено — можно! Я по тыще баксов в день наваривала! Не на рыбе, конечно… На обуви! Вот тут рядом, возле «Динамо»… Все сметали! Только подвози… Со всей России бабы за сапогами перли! Тогда все казалось: вот-вот лафа опять кончится, прихлопнут все базарчики! Да и доллар был раз в шесть дешевле. Только успевай в валютке рублишки менять! Я думала, машину куплю. Капиталку в доме засобачу! Мебеля итальянские, джакузи с пеной…

Отец молчал, не поднимая головы, перебирал разложенные ружейные железки, и руки его, в крупных веснушках, дрожали.

Холодея от ужаса и отчаяния, понимала, что он чувствует. Наверное, днем, когда он наткнулся на плохо припрятанную второпях заначку, он впервые вдруг ясно увидел себя как бы со стороны. Мужик, офицер, жизнь отпахал во благо Отечества, а этих поганых зеленых бумажек, да еще в таком количестве, никогда даже в руках не держал. А вот дочурка держит, и кормит, и поит по-родственному папулечку, как какого-нибудь распоследнего забулдыгу.

Я не сомневалась: не верит он мне. Впервые и всерьез в самом главном — не верит. И что бы я ему ни плела, отец одно знает: он копейки считал, на своей автостоянке при шлагбауме мерз, а я ему и Полине раз в месяц отстегивала на хозяйство одну такую бумажку и словом не обмолвилась, что деньги у нас с ним есть. Могла же любимая дочурка избавить его не столько от нищенских расчетов и экономии на всем, вплоть до приличного курева, сколько от этого незабываемого унижения, когда каждая босоголовая молодая скотина с «голдой» на шее, заруливавшая на стоянку на своем «мерене» или БМВ, была для него как спасение и он покорно ждал, пока ему свистнут и небрежно сунут в карман на «чай».

Я не могла сказать ему всей правды. А отец ясно понимал, что я скрываю от него что-то серьезное. И кажется, ему меня просто жалко и даже смешно немного, потому что он всегда знает, когда я вру.