Владимир Аренев - Под небом голубым

• Название: Под небом голубым
• Автор: Владимир Аренев
• Жанр: Фэнтези

---

— скалолазы — совершаете восхождение и один из вас (твой друг) срывается; чудом цепляется руками за край скалы, а ты должен решить: рискнуть всем и протянуть ему руку или… Ты (по сценарию) рискуешь, а после, на привале, сидя у костра, шепчешь, не раскрывая губ: «…Но не потому что я хотел его спасти — наоборот, я хотел, чтобы он свалился. Просто… Понял вдруг, что совесть замучает. И испугался… тряпка… тряпка!..» «Стоп!» — кричит режиссер. «Снято!» И тебе: «Играли великолепно, достоверность абсолютная, невероятная — чудесно!» Ты слушаешь его, скупого на похвалу, хорошего, в принципе, дядьку, и тихо улыбаешься: он и не подозревает, чудак… Новый этаж, новый виток. До того места, где должно было произойти противостояние оставалось недалеко, совсем недалеко. Шаг.

14. …уже привык возвращаться в театр и видеть его изменившимся. Новые идеи, словечки, улыбки, новые заботы. Иногда — новые лица. Лицо. Ее лицо. Тебе показалось, что где-то вы уже встречались. Но не начинать же с банального «девушка, вы не подскажете, когда и где мы с вами могли видеться»! Ерунда. И, ко всему ко прочему, вы на самом деле могли встречаться раньше — на театральном, на спектакле, на улице в конце концов! Где угодно. Поэтому ты не стал торопиться, хотел сначала навести справки. Но дела, дела… Опять-таки, завтра с утра нужно было ехать на съемки, а к вечеру — опять сюда, на спектакль. Нету времени. Потом разберемся. Узнал только (выяснилось само собой), что она теперь играет вместо твоей партнерши: несчастный случай, ехала в автобусе со своей дублершей, гололед, теперь вот обе лежат в больнице. А эта, новенькая, где бы ее ни откопал режиссер, играет хорошо. Отлично играет. Надо будет все-таки спросить, откуда взялась. Но потом. Не сейчас. Сейчас — закончить пьесу и в постель. В смысле, не с ней в постель, а спать. Хотя сама идея… Да нет, тебя, в принципе, устраивает твоя нынешняя. Конечно, можно было бы… но слишком много хлопот. Да, слишком много хлопот, у тебя нету времени на все это, нету ни минуты свободного времени. После спектакля ты все-таки не мог не подойти к ней — подошел, «официально» познакомился, отметил, что играла первоклассно. Ничего не значащие фразы, проблеск симпатии — словно блики от солнечных лучей на чешуе замершей у дна серой рыбки. Интересно, какой умник придумал словосочетаньице «родство душ»? Умный был умник, правильно жизнь понимал. Именно так ты мог бы охарактеризовать настроение, возникшее между вами. («И между прочим, — успокаивающе заметил Дар, улыбаясь мудрой отеческо-учительской улыбкой, — между прочим, совсем не обязательно затягивать ее в постель. Нет, разумеется, я утрирую — не затягивать, все было бы намного серьезнее, можно сказать, возвышеннее. Но — не обязательно. Это очень сложно — сохранить родство душ в ежедневном общении, со-жительстве. Понимаешь, если у тебя дома постоянно находится некое сокровище, ты потихоньку привыкаешь к нему, и сокровище перестает быть сокровищем, чудо превращается в обыденность. Зачем? Нет, конечно, можно попытаться сохранить, можно… у некоторых даже получается. Не будем умалчивать — у многих получается. Но у тебя есть я, Дар, тебе не хватит времени сразу на Любовь и на Дар. Уж поверь мне, не хватит. Поэтому давай не будем превращать чудо в обыденность, а сокровище — в безделицу. Давай-ка не будем, хорошо?») бы, конечно, видеться почаще. Но видеться почаще не удавалось, ты скучал по ней (и признавался в этом самому себе с неким тайным удовольствием), даже скуку воспринимая как праздник. Тебе было хорошо с ней, но неплохо и без нее. Ведь ты знал, что рано или поздно вы снова встретитесь — предвкушение приятного не менее приятно. К тому же, твоя жизнь переменилась еще по одной координате: в отношениях с людьми ты стал более терпим, не так задирист и самоуверен. А если накатывало опять, достаточно было вспомнить одинокий гостинничный номер, зеркало и пощечины самому себе. Помогало безотказно, рекомендовано федерацией психологов мира. Слава сделала свое дело и теперь утратила власть над тобой. Еще одна использованная и отстреленная ступень, как в космическом корабле. «Поехали!» Следующей ступенью стала Любовь. Дар и Любовь. «На ринге чемпионы-тяжеловесы! Внимание, господа! Внимание! Делайте свои ставки, господа! Делайте ставки!» Удар гонга.

15. …подтолкнуло, стало решающим камешком, вызвавшим лавину? Да и имеет ли это значение? Важен результат. Рано или поздно это должно было случиться. Ты так никогда и не узнаешь, зависело ли что-то от того, «рано» или «поздно». Потому что это тоже не имеет значения — в той точке, где ты оказался. Ты всегда говорил: «Только глупцы жалеют об уже происшедшем. Ведь случившееся никогда не отменить, не повернуть вспять. В лучшем случае его можно исправить, но для этого одного сожаления мало». И ты никогда ни о чем не сожалел. Кроме одного. Кроме одного. Того, о чем будешь сожалеть всю оставшуюся жизнь. И молчать — тоже. Что раньше не дал понять. Себе не дал понять. («Понимаешь… Ты только не обижайся, хорошо? Понимаешь, в конечном счете для тебя важнее твои Гамлеты, Лиры, Дон-Жуаны. И так будет всегда. Это не плохо и не хорошо, пойми. Просто… для меня в жизни важнее другое. А для тебя — это. Ничего страшного, одним, например, нравится цветная капуста, другие — терпеть ее не могут. Здесь почти так же. Просто для тебя важнее работа. Вот и вс„») же сначала решил, что это обвинение. Только потом понял — приговор. И какая разница, что ты пытался измениться? В конечном итоге, важен лишь результат («Нет. Прости, но я… я не люблю тебя. Прости») но чем выше поднимаешься, тем безжизненнее и острее воздух, проникающий в легкие. Впрочем, дышать от этого не перестаешь, так ведь?

15. …не больно!» Ты кричал это — из губ — ни звука, но ты кричал: «Мне не больно, слышишь, не больно! Не бойся, мне не больно! Мне нельзя сделать больно, никто никогда никак не сможет причинить мне боль — я знаю… и поэтому мне не больно. Я… мне не больно. Пустоте не бывает больно. Нет, я не пустота. Я полон тобой — но я ведь не хочу, чтобы тебе было больно — значит, мне не больно. У другого бы началась депрессия, у меня — откуда. Я стану играть (у меня хорошая роль, сильная роль, ее нельзя сделать абы-как), стану играть, и все, что накопилось, выльется в роль, я выложусь

— и вот тогда — опустею на минуточку. И тогда-то уж тем более мне не будет больно. Помнишь? — пустоте не бывает больно. И к тому же, если бы вдруг — (конечно, такого не может быть, но вдруг) — если бы вдруг мне стало больно, ты бы винила в этом себя. А я не могу допустить, чтобы тебе было больно — поэтому… — мне не больно. Только не нужно жалеть. Во-первых — пойми — это бессмысленно, а во-вторых — жалость страшнее ненависти, жестче равнодушия — из жалости любви уже не родиться никогда. А? Прости, это я так, оговорился. Конечно, ни о какой любви не может быть… Но все-таки, не жалей, хорошо? Пойми, я все выдержу, все вынесу, все переживу… — в этом моя беда. Ты же у… умная (хоть и не у меня), ты поймешь. Да, на самом деле, не стоит мять занавес — он у нас древний, еще порву — потом всю жизнь работать на один занавес. Не буду мять. Занавесу ведь — в отличие от меня — больно. …Вот ведь что противно — я и сейчас чуточку играю. Не могу. Подыскиваю слова, даже, наверное, бессознательно становлюсь так, чтобы тени падали на глаза, чтобы… Играю — не могу иначе, не умею, разучился — только играю-то искренне, играю бездарно, потому что по-другому не умею выражать и выражаться — пускай свист с галерки, пускай зевки, хлопанье сидений, фигуры, бредущие к выходу в полумраке зрительного зала, — пускай — я играю, как умею. Я сейчас живу. Не апплодируй из жалости. Не надо. Именно этим сделаешь больно. Ладно, этот акт сыгран. Ты — в гримерку? Я? Не знаю, пойду, поищу автора пьесы — возьму за отвороты пиджака и потребую, чтобы переписал концовку — или буду молить на коленях, или… Или возьму и стану играть не так, как написано в сценарии!.. Да, конечно, ты права — этим я все испорчу. Не буду, договорились. Но знаешь…. вдруг… — одним словом, знай: если ты бросишь реплику, я подхвачу, я пойму с полузвука, я… Да, конечно… Счастливо отдохнуть. Ты была великолепна». Дар скорбно стоял за спиной, понимающе кивал головой.

16. …не меняется. В этом-то и суть: что бы с тобой не случилось, мир не переворачивается с ног на голову, люди продолжают смеяться и плакать, ходить в магазины и в театр. И значит, ты должен играть — работать — в Вероне, где встречают нас событья — давай-ка, покажи им всем, заставь их рыдать, пускай даже каждый слышал эту историю тысячу тысяч раз — у тебя ведь сильная роль, ее нельзя сделать абы-как. Уже скрипят в зале сидения, входят дамы с кавалерами (о, как желали бы эти кавалеры остаться дома, у телевизора, посмотреть матч — но нет, пускай хотя бы разок в месяц «приобщатся к искусству»! — а уж ты-то сделаешь так, чтобы их проняло как следует), хрупкие девушки, юноши в очках, старики, старухи; на балконе, справа, компания подростков, поблескивая из темноты бутылками, смеется и громко обменивается впечатлениями; уже прозвонил второй звонок, и очереди в буфетах оживляются (всегда есть кто-то, кто так торопился, что забыл дома перекусить, кто-то, кому просто необходимо выпить чашечку кофе или чего-нибудь покрепче, иначе не воспринимают: так некоторым обязательно нужно плотно поесть перед сном); уже третий звонок, началось, благородные режутся остротами, но на сцене — не благородные, и поэтому приходится их останавливать, останавливают, и… — уже твой выход — вперед, давай же, давай! Ты выходишь (нужно играть влюбленную рассеянность — «ха-ха три раза!»), говоришь необходимое, но мысли, мысли-то — продажные хомячки в колесе на Птичьем рынке — об одном, об одном и том же