Анатолий Афанасьев - На службе у олигарха

• Название: На службе у олигарха
• Автор: Анатолий Афанасьев
• Издательство: М.,Роман-газета №22-23
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004

Последний завершённый роман безвременно ушедшего прозаика Анатолия Афанасьева, знакомого читателю по остросюжетным, сатирическим произведеним. Новый роман Анатолия Афанасьева рассказывает о том, что будет с Россией, если народ и впредь будет покорно нести свой крест, не вмешиваться в происходящее, всецело доверяя власти и политикам. В центре повествования — судьба литератора, волею случая приближенного к одному из нынешних олигархов. Он нанят, чтобы воспеть «подвиги» своего работодателя, но в размеренное течение его жизни вмешивается судьба в образе дочери олигарха…

---

На подносе, который она поставила на стол, белая свежая булка, масло, сыр, плошка с мёдом. Фарфоровый расписной чайник благоухал свежезаваренным крепким чаем. Я жадно втянул воздух ноздрями.

— Ух ты! Светочка, я голоден как чёрт. Позавтракаешь со мной?

— Ого! — Она посмотрела внимательно. — А вы сегодня совсем на себя не похожи. Прямо помолодели. Сон хороший приснился?

— При чём тут сон?.. — Я густо намазывал булку маслом и мёдом. — Уныние — большой грех. Нельзя вечно кукситься. Кстати, какой сегодня день?

— Четверг. — Светочка сунула в рот сигарету с золотым ободком, я поспешно щёлкнул зажигалкой. — Ох, Виктор, вы такой любезный, прямо джентльмен. Как всё-таки жаль…

— Светочка, спрашиваю, какой сегодня день после операции?

— Когда вам почки переставляли?

— Ну да.

— Десять дней прошло, а что?

— Да я как-то не слежу за временем, а оно у меня ограниченное. Наверное, слышала, как хозяин распорядился? Через три месяца готовую книгу на стол. Социальный заказ. Читатель заждался.

— Слышала, слышала, — пробурчала она, пряча глаза. — Вы уж постарайтесь, а то как бы не вышло хуже.

— Думаешь, если поспею, выйдет лучше?

— А то! Хоть какая-то надежда.

— На что надежда, Светочка? Здесь или в клинике, всё равно уморят. Патиссон уже грозился печень пересадить.

— О-о, — вскинулась девушка. — Так это же клёво. Одному старичку пересадили, так он потом всех сестричек загонял. Никому проходу не давал, валил, где поймает. Никакой управы не было. Пришлось усыплять… — Поняла, что ляпнула что-то не то, поправилась: — Правда, он, кажется, был англичанин. У иностранцев особые привилегии.

— Откуда ты всё знаешь?

Смутилась, поперхнулась дымком.

— Ну как же, то тут, то там что-нибудь услышишь. Я штатная. От нас не скрывают.

Разговор становился опасно откровенным. С набитым ртом я прошамкал с безразличным видом:

— Я хоть не штатный, а тоже кое-что слышал.

— Да?

— Вроде у хозяина в семье неблагополучно.

— А-а, вот вы о чём. — Светины глазки маслено заблестели. — Так ещё я удивляюсь его терпению. Давно пора разобраться с этой тварью.

— С Изаурой?

— Осуждать грех, но девка совсем зарвалась. Возомнила себя владычицей морской, а кто она такая? Актрисулька недоделанная. Со всей охраной перетрахалась, ни стыда, ни совести. Никого не стесняется. Всю прислугу поедом ест, всё ей не так, всё не по её. Да что прислугу, Лизку со свету сжила… Ой!

— Не бойся, Светочка. Я не трепло. У меня как в могиле.

— Чего мне бояться, про это все знают. Если на то пошло, Виктор Николаевич, больше скажу. Вы, наверное, думаете, Лизка из дома ломанула от большой внезапной любви? Нет, не спорю, как писатель вы мужчина привлекательный, но бедняжка спастись хотела. У неё другого выхода не было. Актрисулька ей прямо сказала: или ты, или я. Это не пустая угроза.

— В каком смысле?

— В самом простом. Тут до вас ещё, когда Изаура только в дом въехала, двух беженок босс приютил, обогрел. Джамилку и Томку. Обеим лет по тринадцать. Забавные такие девочки, все их любили, никому они не мешали. Когда босс приезжал, ноги ему мыли, массаж делали, а он им книжки вслух читал. Как-то привязался к ним, как к родным. Собирался из басурманок в христианство обратить. И что же? Появилась Изаура благодатная, поглядела на девочек, что-то у неё в башке щёлкнуло — и конец. Может, приревновала сдуру, может, ещё что… Вечером пошла к ним в спаленку, угостила фантой — к утру обе окоченели. Правда, без мук отошли, яд сильный был. Так она еще, стерва, над мёртвенькими поглумилась. Оголила и ножками-ручками сцепила, будто лесбияночек. Босс ей, конечно, поверил. У него сердце трепетное, как у ребёнка… Ох, заболталась я с вами…

Вдогонку я спросил:

— Как думаешь, Леонид Фомич дочку простит?

Задержалась в дверях, выглянула в коридор, потом вернулась на шажок.

— Не нашего ума дело, Виктор Николаевич, как они между собой разберутся, но вы тоже хороши. Неужто впрямь надеялись, что не поймают? Это же наивно.

— В помрачении был после таблеток. За то и страдаю.

— Ох, Виктор Николаевич, не хочется пугать, но настоящих страданий вы ещё не видели.

С тем и убежала, крутнув хвостом.

Следующие два дня прошли без всяких происшествий. Я выздоравливал, несколько раз в день делал гимнастику, сидел за компьютером… Просился у Патиссона на прогулку, но он сказал, пока рано об этом думать.

Постепенно стало казаться, что записка Лизы мне приснилась.

На третью ночь проснулся от какого-то шума в доме. Долго лежал, прислушивался. Пытался понять, что происходит. То тихо, то чьи-то крики, топот в коридоре и словно гудение огромной бормашины. Подошёл к окну. По небу метались лучи прожекторов, и вроде бы даже постреливали. Неспокойная ночь.

Ждал Свету, чтобы расспросить. Но она пришла только во второй половине дня, причём вместе с Патиссоном. Оба нехорошо возбуждённые и словно из парилки.

— Пожрать-то мне сегодня не давали, — напомнил я с обидой, когда они уселись.

Светочка заохала, всплеснула руками и метнулась из комнаты. Герман Исакович дал пояснения:

— Извините, дружочек мой, не до вас было. ЧП у нас неприятное. Вас, конечно, как почти члена семьи, можно посвятить, вдруг пригодится для книги… Супруга Леонида Фомича придумала, как отблагодарить благодетеля: руки на себя наложила.

— Вы шутите?

— Какие уж тут шутки, именно так. Да ещё изволила устроить сию гнусность в отсутствие хозяина. Вот будет ему сюрприз.

— И как это произошло? — Я не знал, верить или нет, уж больно двусмысленно сверкали золотые очёчки мудреца.

— Понимаю ваш интерес, любезный мой… Сперва шебутная девица, возможно, в подражание вам — дурной пример, как известно, заразителен, — замыслила побег. Подбила трёх дураков охранников и хотела бежать с ящиком золота… Сказать по правде, сколько живу, никак не могу привыкнуть к человеческой подлости. Вот вы, как инженер человеческих душ, объясните — чего ей не хватало?

Я пожал плечами.

— Вы вроде сказали — руки наложила?

— Конечно наложила. Когда увидела, что попалась, деваться некуда, дружков постреляли, заперлась в спальне и… Господи, как доложить хозяину, ведь он страдать будет. На меня вину возложит, недосмотрел, дескать, старый пень. А что я мог сделать? Я её уговаривал, обещал подлечить…

— Через дверь уговаривали?

— Через дверь, через окно — какая разница? Сердце себе проткнула стальной спицей. На руках у меня померла. Пожурил её напоследок: что же ты, говорю, зас…ка, наделала, грех-то какой… Аона, можете представить, собралась с силами и плюнула в меня. Виктор Николаевич, откуда столько злобы в нынешней молодёжи? Столько неблагодарности — откуда?

Стёклышки очков увлажнились — и тут я поверил, что это правда. Отмучилась, заблудшая душа. Обманула своих палачей. А давно ли…

Вернулась студентка с судками: борщ, жаркое. Батон хлеба. Под мышкой бутылка коньяка. Извиняющимся тоном обратилась к доктору:

— Герман Исакович, прихватила на всякий случай… Может, помянем стерву?

— Не говори так, Светлана. Всё же про покойницу… Помянуть можно, почему не помянуть. Наливай!

Диковинные получились поминки. Патиссон был какой-то непривычно тихий, как будто пришибленный. Светочка после двух рюмок и косячка разнюнилась, заревела. Я тоже был не в своей тарелке, хотя коньяку мне не дали. Патиссон сказал, что в моём состоянии алкоголь противопоказан. Может наступить преждевременное отторжение почек и мозгов. А мне ещё книгу дописывать. Его замечание меня заинтриговало.

— Про почки понятно, доктор, а мозги при чём? Они не пересаженные.

— Батенька мой, всё в организме взаимосвязано. У интеллигента какой самый уязвимый и слабый орган? Правильно, голова. Малейшее повреждение любого другого органа вызывает цепную реакцию. В моей практике бывали поразительные случаи. Какая-нибудь бородавка на руке, катар горла, да любой пустяк, мгновенно превращают его в идиота. Первый признак интеллигентского кретинизма — зацикленность на собственном здоровье. Для интеллигента, впавшего в идиотизм, а таких у нас девяносто процентов, нет на свете ничего более важного и значительного, чем состояние его желудка, сердца, желёзок и прочего. Кстати, самое омерзительное и отталкивающее существо в мире, вам, наверное, особенно интересно, — это интеллигент-идиот, ставший импотентом.

Светочка похлюпывала носом, мужественно осушила ещё рюмку.

— Как всё ужасно, как ужасно!

— О чём ты, дитя? — поинтересовался я. — Ты же её не любила.

— Вы не понимаете, вы мужчина, ну, я имею в виду, у вас психика мужская… У женщины всё по другому. Она каждую букашку жалеет. Зойка дрянь была, пробы негде ставить, ведьма проклятая… Атеперь, когда её нету, у меня у самой будто гвоздь в сердце.

— Вполне возможно, — благодушно подтвердил доктор, забрав у Светочки бутылку. — Женщины по научному определению относятся к подвиду простейших и все соединены между собой в этакую биологическую плесень, наподобие грибницы в лесу.