Георг Борн - Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1

• Название: Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1
• Автор: Георг Борн
• Издательство: Logos
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-87288-058-8

Георг Борн (1837—1902 гг.) — известный немецкий писатель, автор историко-авантюрных романов. Его перу принадлежат «Евгения, или тайны французского двора», «Железный граф», «Дон Карлос» и другие произведения.

Предлагаемый читателю роман рассказывает о событиях, происходивших в Испании в середине XIX века во время правления королевы Изабеллы II.

---

— Проклинайте меня, но не ребенка! Ничего во мне не было, кроме любви, никакой надежды, никакого желания, кроме желания быть любимой!

— Прочь с глаз моих, развратница! — воскликнул дон Серрано вне себя от гнева.

Тут Энрика упала без чувств, прижимая к груди свое единственное сокровище, — это было уже слишком для слабой, женской души. Дон Жозэ стоял с победоносной физиономией, улыбка его была ужасна.

— Девку и ее ребенка, которого, как видишь, она желает оставить при себе, чтоб не потерять своих законных прав, мы запрем в черный павильон, а то она найдет случай настроить моего слабого и легковерного брата против отца. Подобных змей никогда не мешает запирать покрепче, чтоб они не наделали еще бед! — сказал он и, когда дон Мигуэль одобрительно кивнул головой, позвал Баррадаса, этого неоценимого слугу, полезного во всех случаях, когда надо было что-нибудь похитить, выпытать, разузнать.

— Отнести Энрику и этого ребенка в черный павильон, — приказал он, — ты своей жизнью должен отвечать за них! Поэтому старайся, чтоб окна и двери были как можно лучше заперты. А теперь, батюшка, позволь мне провести тебя в твои покои, я вижу, тебя расстроила весть, которую я счел своей обязанностью сообщить тебе.

— Я хочу побыть один! — отстраняя его, отвечал дон Мигуэль, глубоко потрясенный.

Пока Баррадас готовился исполнить приказание своего господина, дон Жозэ, уходя вслед за отцом, еще раз взглянул на несчастную с таким выражением лица, которое лучше всяких слов говорило: «Ну теперь ты в моих руках, суровая красавица, — и ты, и ребенок твой!»

Но когда слуга вознамерился с жадностью обхватить доверенную ему Энрику, чтобы стащить ее в черный павильон, когда его отвратительное дыхание коснулось щек так долго лежавшей без чувств женщины и ее ребенка и Энрика почувствовала тяжесть его рук на себе, она вскочила. Сила, которую отчаяние способно дать женщине-матери, всколыхнулась в ней. Она должна спасти себя и своего ребенка, чтобы их не бросили в тюрьму, не подвергли лишениям или чему-нибудь еще более худшему.

Энрика уперлась, она Отбивалась от рук подлого слуги, снова обхвативших ее; но ведь ей надо было держать своего ребенка, а потому она могла располагать лишь половиной своей силы. Они стали бороться… Она защищалась долго, пока наконец не ослабела, не изнемогла. Все ближе и ближе тащил и толкал ее Баррадас к страшному павильону.

В большом парке Дельмонте, наполненном благоуханиями роскошной южной растительности, одна его часть была совершенно запущенной, одичавшей. Сырая болотистая почва, на которую никто охотно не ступал, способна была порождать лишь ядовитые растения и густой, заросший кустарник в тени вековых каштановых деревьев. Дурной, нездоровый воздух веял над ней, а в народе говорили, что в этом месте ночью происходило недоброе.

В этой отдаленной части парка стоял окруженный вековыми деревьями черный павильон, построенный из железа, окна которого тоже запирались железными ставнями. Он еще прежним владельцам замка служил тюрьмой для таких личностей, которые, почему бы то ни было, мешали им. С тех давних пор сохранилась молва, что по ночам в этой части парка слышатся вздохи и жалобные стоны. Снаружи павильон первоначально имел, должно быть, приятный вид, когда был выкрашен масляной краской под цвет древесной коры, а его восемь маленьких зубчатых башен, красивая кровля и средняя башня, самая большая, образующая шпиль, еще были новы и свежи. Но теперь краска сошла, обнажив темное, кое-где покрытое ржавчиной железо, красивая кровля и башенки сделались неузнаваемыми от грязных подтеков и сухих листьев, а во внутренность павильона уже давно никто не заглядывал.

В этот-то одиноко стоящий и крепкий павильон запер Баррадас, по приказанию своего господина, бедную Энрику и ее ребенка.

ОТЕЦ И СЫН

Франциско и не подозревал о случившемся. Беззаботно растворился он в толпе гостей, которые лишь к утру уехали в свои замки. Только когда веселье сменилось усталостью, он заметил отсутствие брата, а также, к большому своему удивлению, озабоченную серьезность отца, пришедшего в залу, чтобы проститься с гостями. На сына же он и не взглянул, не удостоил его и словом. В то время как Франциско раздумывал, что бы такое могло случиться, к нему подошел старый слуга Доминго, который любил его почти с отцовской нежностью и заботливостью, ребенком носил его на руках и которому Франциско мог, следовательно, вполне довериться.

— Дон Франциско, — сказал старик, и на его лице, сморщенном от старости, появилась серьезная озабоченность, — у нас происходит буря, приготовьтесь к ней! Его сиятельство, ваш отец, чрезвычайно взволнован, я мимоходом заметил, что он писал длинное письмо, а теперь, по окончании его, он беспокойно ходит взад и вперед по своей комнате. Он сию минуту приказал мне попросить вас к нему.

— Уж, верно, не просить меня об этом приказал он тебе, мой добрый старый Доминго, ты только так передаешь, смягчаешь по своей всегдашней привязанности и почтительности ко мне. Совсем другой лексикон у моего отца! Он горяч, вспыльчив, но ведь ты знаешь, что между ним и мной никогда еще не было произнесено ни одного сурового слова, что дон Мигуэль любит меня и что я всегда с радостью был и буду его послушным сыном! Поэтому я без всякого страха, со спокойной душой иду к нему, Доминго! Ступай вперед и скажи ему, что я немедленно исполню его приказание!

— Вы так и говорите с его сиятельством, дон Франциско, и все уладится, будьте уверены! — сказал старый слуга с важным видом и поспешил через коридор в комнату владельца Дельмонте, чтобы доложить ему о приходе его старшего сына. Он старался разгадать, по взволнованным чертам дона Мигуэля, что происходило у него в душе, и должен был сознаться себе, что лицо его не предвещало ничего доброго.

— Дон Франциско идет к вам вслед за мной! — доложил он и, повинуясь безмолвному знаку дона Серрано, с тяжелым сердцем вышел из комнаты.

Дон Мигуэль, высокую статную фигуру которого еще не согнула старость, снял легкую шляпу, которую имел привычку носить на серебристых седых волосах, внушающих почтение. Он стоял у своего стола, покрытого рукописями, географическими картами и книгами, и складывал какое-то большое письмо, которое, по-видимому, считал важным, потому что заботливо рассмотрел его, а потом запечатал большой печатью.

В эту минуту в высокую комнату, украшенную старинной резной мебелью и большими картинами, вошел его сын, как всегда, держа руку у груди и кланяясь, а так как дон Мигуэль не обернулся и не поприветствовал его, то он остался у двери, выжидая, пока отец не прикажет ему подойти поближе.

Дон Мигуэль сперва медленно окончил свою работу, может быть, для того чтоб несколько успокоиться. Свечи в комнате уже начинали бледнеть при свете занимавшейся зари. Наконец он выпрямился и взглянул на Франциско, ждавшего, когда отец заговорит.

— С наступлением утра ты отправишься в сопровождении Доминго, который останется при тебе, в Мадрид; там ты немедленно передашь это письмо моему бывшему товарищу по службе, теперешнему генерал-капитану королевской армии дону Эспартеро. Из замка Дельмонте ты не выйдешь ни на шаг, пока не будут оседланы лошади для тебя и для Доминго. Вот тебе мое приказание.

— Батюшка… это приказание жестоко!

— Отчего?

Дон Мигуэль повернулся к сыну и посмотрел на него таким взглядом, который выражал весь его гнев, теперь снова вспыхнувший.

— Горе тебе, если ты посмеешь ослушаться моего приказания и поедешь к той девке, которая сумела завлечь в свои сети легкомысленного глупца!

Дон Франциско побледнел, догадавшись о том, что произошло. При этих словах отца, сказанных медленным тоном, он вспыхнул и задрожал от волнения. Его рука сжалась от гнева и негодования, и невольно взялась за шпагу, висевшую сбоку, под полуплащом… «Он — отец твой!» — сказал ему внутренний голос, и сжатый кулак опустился, скользнув по рукоятке шпаги.

— До сегодняшнего дня, — с трудом проговорил он, — я с радостью повиновался каждому твоему приказанию, исполнял малейшее желание твое, но то, которое ты теперь изъявил, я не могу исполнить, хотя бы это стоило мне жизни!

— Негодяй, что ты позволяешь себе по отношению к тому, кому обязан жизнью и кто снова может отнять ее у тебя?

— Перед тобой стоит уже не ребенок, а человек зрелый, умеющий самостоятельно мыслить и действовать!

— Пока я жив, ты останешься моим ребенком, дерзкий, и судьба твоя будет 8 моих руках!

— Ну так убей меня лучше здесь на месте, но не принуждай поступить бесчестно! Я люблю Энрику, я навек связан с ней клятвой и останусь ей верен, пока дышу, как бы далеко тебе не уго но было послать меня!

Старый дон Мигуэль, мрачно потупив глаза, слушал откровенные и беспощадные слова сына, который гордо выпрямился и смотрел на него с многозначительным блеском в глазах.