Георг Борн - Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1

• Название: Изабелла, или Тайны Мадридского двора. Том 1
• Автор: Георг Борн
• Издательство: Logos
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-87288-058-8

Георг Борн (1837—1902 гг.) — известный немецкий писатель, автор историко-авантюрных романов. Его перу принадлежат «Евгения, или тайны французского двора», «Железный граф», «Дон Карлос» и другие произведения.

Предлагаемый читателю роман рассказывает о событиях, происходивших в Испании в середине XIX века во время правления королевы Изабеллы II.

---

Старый дон Мигуэль, мрачно потупив глаза, слушал откровенные и беспощадные слова сына, который гордо выпрямился и смотрел на него с многозначительным блеском в глазах.

— Нам не о чем толковать больше, — сказал он ледяным тоном. — Прочь с глаз моих и немедленно уезжай в Мадрид. Как я разочарован и обманут!

— И это твое последнее слово на прощание, батюшка? Это единственное благословение, которое ты предпосылаешь своему сыну, уезжающему в дальний, опасный путь? Я всегда искренне, глубоко был привязан к тебе и уважал тебя. Какой же я совершил проступок, за который ты так тяжко меня наказываешь? О, отец мой! — сказал Франциско своим полным благозвучия голосом, в котором звучала неотразимая задушевность, когда-то столь много значившая для его отца. — Вся вина моя в том, что я люблю прекрасное, божественное создание… Неужели ты проклянешь меня за это? Загляни в свое собственное сердце… вспомни свое прошлое, оглянись на ту золотую пору твоей жизни, когда в твоих жилах текла огненная, необузданная кровь, когда мир казался тебе душистым, светлым садом, празднующим весну… Не цвела ли любовь и на твоем пути?!

Старый дон Мигуэль дрожащей рукой поспешил опереться на стол. Глубоко тронувшие его слова припомнили седовласому старцу далекую, прошедшую молодость.

— Бог, Всевышний, что над нами, вложил в сердце человеческое любовь, дабы мы еще здесь, на земле, вкусили отблеск той радости, каплю того блаженства, которое ожидает нас за пределами нашего странствования. Зачем же ты в этом находишь предлог для ссоры? Перед Богом мы все равны, отец мой, высоко ли, низко ли мы поставлены, гранды ли мы, нищие ли, во всех нас он вложил одинаковую долю своей любви, и все имеют на нее одинаковое право! Решает сердце, а мое сердце, благодаря Пресвятой Деве, полно чистыми помыслами… Энрика же стоит выше всех!

В эту минуту как будто стон послышался со стороны заброшенной части парка, но скоро все утихло. Франциско со взором, полным любви, умоляющим жестом простер руки и приблизился к взволнованному старцу.

— Прощай, батюшка! Уже первые лучи солнца озарили стены, а ты приказал с наступлением дня оставить Дельмонте, мое родное гнездо! Как знать, увидимся ли мы опять когда-нибудь, как знать, будет ли мне дозволено предстать еще раз перед тобой, чтоб испросить твое благословение! Твоя воля послать меня в ряды сражающихся — я это вижу из адреса твоего письма: «Генерал-капитану войск ее величества королевы дону Эспартеро». Слава воссияет на пути моем, и клянусь, что или возвращусь к тебе, осыпанный почестями, или погибну смертью героя! Энрика же останется моей, я принадлежу ей и в этой жизни и в будущей.

Дон Мигуэль был глубоко растроган, и, когда его сын, полный бодрости и жизненных сил, упал перед ним на колени и склонил свою голову, он возложил благословляющую руку на своего первенца, хотя все еще отворачивал от него лицо.

Франциско встал. На дворе, у террасы ждал его Доминго с ржавшими конями.

— В путь, в Мадрид! — закричал ему Франциско. — Час отъезда уже пробил! Поедем в шумную толкотню света, в погоню за славой!.. Но прежде отправимся к хижинам, что вон там внизу, мне еще надо кое с кем проститься!

— А дон Жозэ, брат ваш? — напомнил Доминго.

— Его нигде не найти… да и притом я знаю, он нисколько не встревожится, если я и не прощусь с ним. А вот внизу есть два сердца, которые горячо меня любят!

Франциско вскочил на своего вороного. Доминго, которого дон Мигуэль в изобилии снабдил всем нужным для дороги, поручив ему обо всем заботиться, последовал за ним на своем небыстром коне, и они поскакали к воротам. В эту минуту у высокого венецианского окна показался старик-отец, чтобы посмотреть еще раз вслед своему сыну, уехавшему, быть может навеки.

Утреннее солнце только что залило золотыми лучами весь ландшафт, когда оба всадника подъехали к маленьким, бедным хижинам поселян, уже ушедших на поля. С сильно бьющимся сердцем поспешил Франциско к хижине Энрики… Дверь была отперта… Он задрожал от испуга… Что бы такое могло случиться?

Он вошел в низенькую комнату — она была пуста, кровать ребенка была пуста! Опрокинутые стулья вперемешку с одеждой в беспорядке валялись на полу. Ни Энрики, ни ее сокровища, ни малейшей возможности допытаться, куда они делись!

Страшная минута тревоги и неизвестности! Франциско бросился вон, созвал жителей, желая разузнать о происшедшем во что бы то ни стало. Однако никто из них не знал о случившемся. Доминго напрасно старался утешить его. Наконец он нашел возле замка какую-то пастушку, которая уверяла, что перед рассветом видела Энрику с ребенком на руках.

— Она шла из парка, почти бежала, и спешила к Бедойскому лесу, вон туда! — рассказывала пастушка.

Франциско и Доминго, не теряя ни минуты, во весь опор помчались в том направлении по мадридской дороге.

БЕГСТВО

Пастушка не ошиблась. Молодая женщина, ранним утром быстро бежавшая к лесу, была действительно Энрикой. Когда накануне вечером Баррадас втолкнул ее в темный павильон и крепко запер окна и двери, измученная девушка под тяжестью поразивших ее страшных событий упала без чувств. Долго ли она лежала таким образом на сырой земле неприветливого павильона, она не помнила, наконец крики ребенка заставили ее прийти в себя. Непроницаемый мрак мало-помалу стал рассеиваться, по мере того как ее глаза привыкали к нему; она оглянулась: комната, в которую не попадал ни один луч света, была пуста; черные сырые стены, переходящие в сводчатый потолок, окружали ее со всех сторон. Они не пропускали ни воздуха, ни света и не предоставляли ей ни малейшей надежды на спасение.

Отвратительные черви и большие слизни ползали по стенам. Жирные жабы прыгали по сырому земляному полу. Энрика быстро вскочила. Ребенок в испуге от непривычной темноты стал плакать. Ужасное положение! Мучимая смертельной тоской, она поглядела вокруг себя, ища спасения, напрасно стараясь поцелуями и ласками успокоить свое дитя, которое могло умереть, оставшись ночью в таком нездоровом, сыром воздухе. От хаоса горестных мыслей и впечатлений у нее по телу пробегала холодная дрожь.

— Спасите! Спасите, — шептала она, — все погибло! О, мой Франциско!

Тихо и осторожно подошла она к окну и попробовала запустить свои маленькие пальцы между крепких ставней, которыми запер окно Баррадас, и железной стеной, но металл не поддался ее усилиям. Она осмотрелась кругом — ни скамьи, ничего, на что можно присесть на минуту или положить ребенка, а самой обеими руками попытаться отворить запертую дверь; смертельного своего страха она не могла выносить долее. Если бы теперь подкрался Жозэ, если бы он попал к ней в уединенный павильон, никто не услышал бы ее крика, он мог бы сделать с ней что хотел. Кровь застывала у нее в жилах при этой мысли, которая так живо представлялась ей, что она, потрясенная до глубины души, полная страха, уже видела перед собой его тихо подкрадывающуюся фигуру, жадно блиставшие взоры, бледное, изнуренное страстями лицо, руки, тянувшиеся к ней и к ее ребенку.

— Пресвятая Дева Мария! — застонала она и упала на колени. — Неужели же нет в эту страшную ночь никакого спасения, никакого выхода?

Бледное, полное страха лицо Энрики было обращено к небу, с пламенной молитвой воздела она правую руку, другой рукой поддерживая ребенка, который от ледяного воздуха и от плача был так же бледен, как и она.

— Дева Мария, помоги бедной женщине, которая в этот мучительный час умоляет тебя о пощаде, помоги матери, у которой ребенок погибает в этой тюрьме. Если пытка эта продлится еще день, он умрет непременно. Погуби лучше меня, только спаси невинного ребенка!

Энрика еще раз посмотрела вокруг себя, как будто ища отверстия для выхода. Вдруг ее озарила светлая мысль. Там, где она стояла на коленях, земля была мягче и рыхлее, «ем в остальной части железного павильона. Уж не перст ли это Божий, повелевающий ей взрыть это место и поискать, таким образом, выхода?

В отчаянии мы все жадно ухватываемся за малейший проблеск надежды на спасение, так сделала и Энрика.

— Скорее за работу, — прошептала она, — еще целая ночь впереди. Только так могу я спасти себя и своего ребенка!

Не замечая червей, сперва внушавших ей большое отвращение, она начала искать в своей тюрьме какой-нибудь предмет, которым могла бы рыть землю. Широко раскрыв глаза, Энрика с лихорадочным волнением обыскала каждую пядь земли, но в суровом, неуютном павильоне не было ничего, что могло бы выручить ее. Приняв, наконец, решение, она поспешно положила ребенка подле себя, укрыла его хорошенько и начала руками взрывать землю. Мучительная работа для бедной женщины, подгоняемой страхом!

С напряжением всех своих сил Энрика все глубже и глубже копала землю у железной стены павильона; она задыхалась, судорожно подымалась и опускалась ее грудь, щеки покрыл неестественный румянец. Вдруг ребенок, заснувший беспокойным сном, начал лихорадочно лепетать; Энрика вскочила, ужас наполнил ее душу. Что если уже поздно, что если прелестное создание, от которого зависела вся ее жизнь, уже обречено на смерть? Ребенок опять утих.