Григорий Белых - Дом веселых нищих

• Название: Дом веселых нищих
• Автор: Григорий Белых
• Издательство: ТЕРРА-Книжный клуб
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1999

В повести «Дом веселых нищих» Г. Белых рассказывает о себе и своих товарищах — ребятишках большого петербургского дома — накануне революции 1917 г.

---

Тогда оборванец, перестав смеяться, вдруг спросил:

— А Пинкертонов кто тебе давал читать? Не помнишь? А про Наполеона кто рассказывал?

Роман вздрогнул. Приподнявшись, пристально стал разглядывать парня. Парень, чуть улыбаясь, смотрел на Романа. И по этой манере улыбаться, чуть скосив губы, Роман вдруг признал оборванца.

— Колька! — испуганно прошептал он, все еще не веря.

Парень кивнул головой.

— Наконец-то! — сказал он, улыбаясь. — А я уж думал, ты совсем забыл, что у тебя есть брат. Давно слежу за тобой, а ты все узнать не мог. Ну, да и тебя не легко узнать. Вырос тоже здорово.

— Как же ты попал сюда? — спросил Роман.

— Очень просто — где пехом, где на поезде, так и добрался.

— И давно здесь?

— Порядочно.

Роман перевел дух,

— Что же ты домой не идешь?

Колька сидел опустив голову, молчал. Роман решительно вскочил,

— Идем домой, — сказал он. — Мать будет рада как!

— Рада? — недоверчиво спросил Колька.

— Ей-богу, рада. Она ж тебя каждый день вспоминает.

Колька задумался.

— Вот что, — сказал он наконец. — Пока не говори. Скажешь, когда я велю тебе, а пока сбегай домой да принеси чего-нибудь, жрать здорово хочется.

Спустя полчаса Роман лежал на траве и смотрел, как брат жадно ест селедку. Никогда не думал он, что брат вернется с фронта не в новенькой шинели с медалями или нашивками, а исхудавший, обросший бородой, в драных холщовых штанах и в замызганной рубахе.

Колька, словно угадав его мысли, усмехнулся.

— Что, не ждал такого?

— Нет, — сказал Роман.

— Еще бы!

Колька бросил селедку, вытер губы ладонью и, закурив, развалился на траве.

— Я и сам думал, что вернусь домой на худой конец поручиком. Да чего поручиком! Когда удирал, так, честно скажу, думал — генералом буду…

— Генерал, — фыркнул Роман.

— Чего смеешься? На войну-то я зачем подрал добровольцем? Герой нашелся какой!

Колька говорил, словно подсмеивался над собой.

— План был у меня наполеоновский. Доехать до Пскова, а оттуда, думал, прямо в окопы попаду и начну немцев лупить. Пошел на Варшавский вокзал. Денег-то было мало. Решил ехать зайцем в товарном вагоне. Смотрю, стоит состав — вагоны с сеном. Двери закрыты. Я забрался в один вагон через окно, закопался в сено. Заснул. Просыпаюсь — поезд жарит вовсю. Обрадовался. Ехал так трое суток. Вылезти боялся — вдруг останусь? Потом приехали. Выглянул в окно — вокзал большой. Псков, наверно. Дождался вечера, вылез, читаю на вокзале: «Станция Клин». Э, думаю, не доехал. А тут пассажирский подошел. Сел в него — и дальше. А Клин-то недалеко от Москвы был. Ну, и приехал в Москву. Что будешь делать. Ехал к фронту, а уехал, наоборот, от фронта.

Колька потянулся, зевнул и, замолчав, уставился в небо. Роман тоже поглядел на небо. Там, летели клочковатые, как комья ваты, облачка, освещенные заходящим солнцем.

— А дальше?.. — не вытерпел Роман.

— Что дальше?

— Ну, как поехал на фронт?

— Не поехал, а пехом пошел… Два дня шел по тракту, был в Бородинском поле, в Малоярославце был. В Малоярославце деньги кончились. Есть нечего стало. Пошел тогда на базар. Выменял сапоги и опорки, купил булку и в чайную двинулся. Напился чаю. Вышел на дорогу и зашагал.

— На фронт?

Колька как-то странно усмехнулся.

— Да, на фронт… Дней пять болтался по дорогам. Ночевал в стогах или в сараях. Покупал у крестьян молоко, хлеб. Потом деньги опять вышли. Сутки голодал — совсем ни крошки во рту не было. Брел вперед потихоньку. Добрался до деревни. Идти дальше — сил нет, а попросить боюсь.

Остановился у одной избы, смотрю — баба вышла, кур кормит. Я на нее поглядываю, а она на меня.

«Откуда будешь, паренек?» — спрашивает.

Стал я врать.

«Издалека, — говорю, — беженец я. Отца и мать убили, остался один…»

Баба охает, а я разошелся, про сестру и маленького братца стал рассказывать.

«И их убили?» — охает баба.

«И их, — говорю, — сразу обоих…»

Взяла меня баба в избу, накормила щами с кашей, простокваши поставила. Набил живот — пальцем не тронуть. А вечером приехал хозяин. Я опять давай рассказывать. Второй раз совсем гладко рассказал.

«Оставайся у меня, — говорит мужик. — Лениться не будешь, — буду кормить…»

Я так обрадовался, что и про жалованье спросить забыл.

Месяца три проработал у него. В поле ездили — за лесом для избы. Богатый был мужик и новую избу себе рубил. Работал я у него здорово, но после все-таки стал подумывать, что не мешало бы и денег получить. А он молчит, как будто так и полагается. А тут еще староста пронюхал, что я без документов. Пришел раз и спрашивает, кто да откуда.

Стал я ему опять историю свою рассказывать. Слушает чертов старикашка, поддакивает, а после говорит:

«Так-то так, но все-таки должен я тебя в волость направить»

Испугался я, стал просить, чтоб не отправлял. Сдался.

«Ну ладно, — говорит, — понимаю горе твое. Так и быть, промолчу, а ты приди-ка завтра ко мне — дров поколоть».

Обещал я, а сам думаю: «Добры, сволочи, все, да, видно, за доброту содрать шкуру хотят».

Собрался я ночью, прихватил у хозяина фунта два сала да хлеба и задрал дёру.

Иду себе дальше, посвистываю. Шамовка была, да и сам я подправился, пока жил у мужика. Кое-как добрался до Смоленска. И опять тут круто пришлось. Стал я понемножку продавать с себя вещи. Рубашку хорошую продал, штаны запасные. Стал ходить на биржу — такое место было около рынка, там работу разную можно было достать. Кое-что зарабатывал. Однажды стою там, смотрю — идет дядька. Бороденка рыженькая, паршивая, нос толстый, прыщеватый. На башке картуз, блуза замасленная, а в руках связка мелких шестеренок.

«Эй, дядя, давай поднесу», — говорю ему.

Посмотрел дядька, усмехнулся.

«Неси, — говорит, — если делать нечего».

Взял я шестерни, взвалил на плечи и попер. Долго шли. По дороге дядька расспрашивает, кто я, да что делаю, да где живу… Я ему накручиваю: «Безработный и беженец…» И всю историю старую выкладываю…

Так доходим мы до слесарной мастерской. Взял у меня шестерни дядька, дает гривенник.

«Ты вот что, — говорит. — Поступай ко мне в мастерскую. Выучишься на слесаря, а пока разную работу будешь делать. Харчи мои, жилье мое и жалованья трешку…»

Подумал я: где лучше сыщешь? И остался.

Была мастерская небольшая, на шесть станков. Восемь рабочих, я девятый. Работали по десять часов, а вечером все вместе или в карты играли, или песни пели. Пьяные каждый день напивались. Всё, бывало, денатурат перегоняли на спирт. Это моя обязанность была. Сидишь и трясешь бутыль с денатуратом, а потом через ватку цедишь.

Напьются вечером работники и начнут ругать все и вся. А больше всего войну костили, и так это у них складно выходило, что никак не переспоришь их. Особенно хорошо ругался один слесарь. Шмель по прозвищу. Как начнет крыть — царя ругает, царицу ругает, министров, войну… Одно за другое цепляет, и получается так, что царь во всем виноват и война никому не нужна, а министры-сволочи только деньги на ней заколачивают…

Говорили ребята, что Шмель раньше в Москве на заводе работал и за свою ругань даже в тюрьме сидел, а потом без работы мотался с волчьим паспортом, пока наш дядька не подобрал его к себе.

Хотелось мне с ним поближе познакомиться, да не пришлось. Выгнали меня. №

И выгнали-то из-за него.

Принес как-то вечером Шмель книжку, подает мне.

«Вот прочти-ка мальцам. Больно веселая сказка…»

Ну, я взял и стал читать. Читаю и вижу, что сказка-то не простая, а про нашего царя, и таким он палачом выведен, что даже читать страшно. Ребята присмирели, слушают. Вдруг появляется наш дядька-хозяин. Сначала и не заметили его. Послушал немножко дядька, потом говорит:

«Покажи-ка книжку-то».

Я и дал ему, а он ее в карман и говорит:

«Завтра я приставу покажу. Узнаю вот, можно ли такие книжки читать».

И ушел.

«Ну, — говорит Шмель. — Удирай сегодня же… А то в тюрьму посадят. Политическая это книжка».

Собрали мне мастеровые пятерку денег, я и ушел.

Потом работал в Клястицах у бараночника и тоже не усидел долго на месте, потому что начал я ребятам проповедовать про хозяев, что обирают они рабочих. Однажды наш булочник услышал, ввязался:

«Так, говоришь, хозяева рабочих обирают?»

«Обирают».

«Значит, и я обираю?»

«Обираете», — говорю, потому что никак мне не вывернуться и надо крыть на чистоту».

Подумал, подумал булочник.

«Так, так, — говорит. — А я думал, что от голода тебя спас да от смерти. Ну, коли я кровосос, то получай расчет и шагай дальше.

Долго болтался я после этого. Однажды арестован был — в облаву попал.

Нагляделся всего, а главное — на что ни взгляну, все слова Шмеля-слесаря вспоминаю: как он говорил о рабочем классе, так все и выходило правдой.

Потом попал в одну деревню. Батрачил, с хозяином воровать лес по ночам ездил. Потом в драке порезали меня парни. В больнице долго лежал. Тогда и письмо сочинил вам от скуки.