Нина Берберова - Люди и ложи. Русские масоны XX столетия

• Название: Люди и ложи. Русские масоны XX столетия
• Автор: Нина Берберова
• Издательство: «Прогресс-Традиция»
• Жанр: История
• Год: 1997
• ISBN: 5-89-493-008-1

Книга создана на основе уникальных архивных источников. Она содержит историю русских лож в XX столетии, описание масонских ритуалов, толкование специальных терминов, биографический словарь русских масонов. Особый интерес представляет раздел, в котором впервые приведены воспоминания и переписка ведущих политических деятелей России начала века, связанные с историей масонства.

Остро и увлекательно написанная книга Нины Берберовой адресована не только специалистам-историкам, но и всем читателям, интересующимся этой темой.

---

Когда после падения Временного правительства, уже во время большевистского режима, немцы подошли к Петрограду на расстояние 25 миль, – что стало причиной отъезда всех союзных миссий из Петрограда, – Терещенко и другие бывшие министры были выпущены из Петропавловской крепости. Уйдя в подполье на несколько недель, Терещенко удалось пройти через линию фронта (гражданской войны) в Швецию. Он сказал мне, что до середины лета прожил в Норвегии, на ферме, принадлежавшей одному из его подчиненных. Он сказал также, что намерен пройти к Колчаку (как курьер русского посланника в Швеции, Гулькевича), а если не удастся, хотел бы поехать в Америку. Я обещал дать ему паспорт в Америку, но он все еще был в Архангельске, когда мы ушли оттуда 6 ноября 1918 г.

Позже, в Лондоне, я слышал, что он находится в Стокгольме».

В книге Фрэнсиса перепечатано официальное заявление, которое Терещенко сделал союзникам после своего вступления в должность министра иностранных дел, где была изложена программа российского правительства (и его самого): всеобщий мир, без аннексий и контрибуций, прочные связи с союзными державами, отрицание возможности сепаратного мира («ни одна партия не ищет его»), опубликование тайных соглашений царского правительства с союзниками («народ должен все знать при демократии»), расширение и укрепление доверия между Россией и союзниками, взаимная помощь, война оборонительная, не наступательная, и освобождение немцами занятых ими стран.

«Тройка» или «Триумвират»: Керенский, Терещенко, Некрасов, – или, как его иногда расшифровывают – Терещенко, Некрасов, Коновалов (вокруг Керенского), показывает с несомненностью, что членов тайного общества объединяло нечто более сильное и прочное, чем профессия, политическая партия или родство. Что, действительно, было общего между Керенским, профессиональным юристом и политиком, членом трудовой партии, и баловнем судьбы Терещенко, балетоманом, молодым купеческим сынком, который сегодня – издатель модных авторов, завтра – балетный критик, послезавтра – министр иностранных дел великой державы? Или между инженером-путейцем, автором акта отречения вел. кн. Михаила Александровича от трона Некрасовым (окончательная редакция В.Д. Набокова), «попавшим», по выражению Церетели, «в сети демократии, ищущего связи с ней, хоть он и не социалист» и – председателем Военно-промышленного комитета, миллионером-текстильщиком Коноваловым, который на Московской бирже, в банках, на своих фабриках (где, как говорили тогда, он выстроил для своих рабочих больницу), чувствует себя как дома, а вот в министерском кресле, после нескольких месяцев, – все еще в гостях? И где найти таких других четырех людей, которых объединяло бы что-то, о чем они не могли сказать даже близким, и что держало их крепче, чем полковая служба, спортивная команда, родство по крови?

У Николая Виссарионовича Некрасова одна блестящая идея сменялась другой: он хотел сделать ген. Маниковского военным диктатором, он хотел организовать дворцовый переворот и дать волю «социальной общественности», он хотел создать Союз Союзов и центром его сделать квартиру Коновалова. В 1915-1916 гг. он, играя в заговорщики, называл себя «дирижерской палочкой заговора»[28]. Когда Керенский вышел в премьеры, он был назначен вице-премьером, – это значило, что если Керенский на фронте, то Некрасов делается председателем Совета министров. Бьюкенен думал о нем, как о сильном и способном человеке, который мечтает стать главой правительства. Милюков называл его предателем. В 1917 г. Некрасов больше всего на свете хотел сблизиться с Контактной комиссией, осуществлявшей связь между Петроградским Советом и Временным правительством[29]. Он был повсюду: около Маклакова, около Астрова, даже около Шульгина: он звал его в ложу, но Шульгин (как и Мельгунов) отказался от чести. Еще в марте 1916 г. он мечтал единолично создать «высший орган», который будет «штабом общественных сил России». Он советовал «обращаться вниз, а не наверх» – это Милюков с отвращением называл «поиграть в революцию». Керенский с фронта (в июле) пытался телеграфно требовать его ухода, но он в это время, во второй коалиции, чувствовал себя прочно, как тов. председателя Совета министров (т.е. Керенского) и никуда не ушел. Борьба с Керенским, зависть к нему, – все это умещалось в нем. Затем пришел Октябрь.

Как мы теперь знаем, Некрасов работал как инженер на постройке Беломорско-Балтийского канала (1929-1932). В конце 1930-х гг. он исчез. Впрочем, небольшой след остался: он положил в архивы одну бумагу, где изложил кое-что о самом себе, о 1917 годе, о масонстве. К сожалению, эту бумагу прочел и обработал не историк, а советский «беллетрист», который «художественно» подал материал. Историки опасливо цитируют здесь и там его строки, а советская критика тяжеловесно и сердито обругала его. (Яковлев. «1 августа 1914»).

К истории получения партией большевиков так называемых «немецких денег» – сначала в Швейцарии, а затем в России – история масонства не имеет прямого отношения: открытие государственных архивов Германии и опубликование самого факта в подробностях ответило на все эти вопросы: немцы, как говорится, «делали ставку» на русскую революцию, рассчитывая, что пораженческие настроения в ней достаточно сильны, и что революционная Россия заключит с ними сепаратный мир (а с союзниками Германия справится и одна). Вывод из этого был сделан: они подкупали, стараясь это делать не слишком заметно, пораженческую левую печать, без труда переводили деньги в Женеву, и нашли канал, после приезда Ленина в Россию, в апреле, переводить их в Петербург. Но член Временного правительства, Досточтимый Мастер Павел Николаевич Переверзев, с помощью Г.А. Алексинского, в прошлом – большевика, а теперь ярого антиленинца, решил разоблачить этот подкуп. Они в газете Бурцева «Общее дело» напечатали все, что знали, несмотря на то, что Керенский и другие министры требовали от них (временного) молчания. Газета Бурцева была на время закрыта по приказу Временного правительства, а Переверзев отставлен от своего места министра юстиции и прокурора Петроградской судебной палаты. Переверзев считал, что выводя большевиков «на чистую воду», он может предотвратить их выступление – оно началось на следующий день, 3 июля.

Некрасов и Терещенко были с Керенским полностью согласны. О поступке Переверзева позже писали многие: Милюков, французский посол Нуланс, Половцев, Никитин и др. Но лучше всех определил поступок Переверзева И.В. Гессен: «Когда Переверзев доставил газетам данные, уличавшие Ленина в государственной измене, Некрасов поспешил дезавуировать Переверзева, который и вышел в отставку». (Архив русской революции, кн. 22, с. 370).

Переверзев в эмиграции был окружен какой-то особой холодностью своих коллег по партии, но не по ложе: будучи масоном 33°, он был верен тайному обществу с его самых первых лет – его имя можно найти уже в списках 1908 года. А в Парижском архиве хранятся приглашения, рассылавшиеся братьям за подписью шести Мастеров, среди них на первом месте его имя. Он всегда был страстным сторонником сближения обоих Послушаний, если не их слияния.

В конце сентября 1917 г., за месяц до Октябрьского переворота, член к.-д. партии, юрист и дипломат Борис Эммануилович Нольде, на одном из очередных заседаний ЦК кадетской партии, которого он был членом, произнес краткую, но сильную речь. Он старался убедить аудиторию, что быть за мир, стараться добиться мира, – не значит искать сепаратного мира. Этот парадокс не мог убедить большинства его товарищей по партии, но присутствовавшие в этот вечер Аджемов, Винавер, Добровольский и В.Д. Набоков поддержали его[30]. Они считали, как и он, что «пора свернуть с путей классического империализма», – к этому их привело семимесячное скольжение Временного правительства вниз. Формула Нольде в последний трагический месяц России была: «или разумный мир, или торжество Ленина». Но дороги к разумному миру не было, и не было сделано ни шага в этом направлении.

Нольде принадлежал к удивительной породе русских людей, говорю «русских», потому что в мое время в России (и потом в эмиграции) главным фактором, которым определялась национальность человека, был язык. Не религия, как в Индии, не происхождение, как в США, а язык, и ни европейски образованные балтийские бароны, ни евреи, праздновавшие свои праздники, ни армяне, ходившие в свою церковь (Невский пр., против Гостиного двора – там теперь склад мебели), ни другие «меньшинства», как их называют в Западном мире, родившиеся в России, не сомневались, что они прежде всего русские, – в этом вовсе не было ложного или ненужного патриотизма, – скорее это относилось к языку и к паспорту, который давался русским подданным.

Удивительной в Нольде была какая-то особенно прочная связь культуры и цивилизации (тогда эти два понятия значили разные вещи), – знание шести языков, юридическое образование (Петербургский университет), дипломатическая карьера, интерес к музыке, литературе, живописи, и его ощущение, в любой гостиной, в любом городе, свободы и собственного достоинства.