Полин Джонсон - Затерянный остров и другие истории

• Название: Затерянный остров и другие истории
• Автор: Полин Джонсон
• Жанр: Приключения про индейцев

В романтических легендах и стихах, созданных на фольклорном материале канадских индейцев, П. Джонсон (1861 — 1913), ирокезка по происхождению, прославляет мир и единство между всеми индейскими племенами, рассказывает о трагической судьбе североамериканских индейцев, воспевает родную природу.

---

Рассуждать о боге не станешь, если в доме нечего есть.

Возвратите нам нашу землю, наши пастбища и стада,

Возвратите леса и реки, что индейскими были всегда,

Возвратите нам мир и пищу, над страной возвратите власть

И вините проклятый голод: он заставил индейца красть!»

ПЕСНЬ МОЕГО ВЕСЛА

Из-за высоких скалистых преддверий,

Ветер западный, ветер прерий,

Дуй-задувай!

Парус мой тонкий не забывай,

Белый-белый,

Вот он поник, ослабелый:

Где-то за далью поголубелой

Ветер скитается в горном краю,

Не вспоминая про лодку мою.

Парус долой — он мне больше не нужен!

Ветер ленивый со мною не дружен.

«Западный ветер, усни,

Там, где трава, где одни

Степи, степи,

Где средь волнистых великолепий

Тянутся синие горные цепи,

Голову сонную спрячь под крыло», —

Тихо мое напевает весло.

Ровно гребет кормовое весло,

В небе смеющемся солнце взошло,

Ярко-ярко,

Светит нежарко,

Влажных ветвей раздвигается арка.

Лодку быстрее вода понесла,

Стали расчетливей взмахи весла,

Всплески, всплески,

В утреннем блеске

Берег крутой в невысоком подлеске.

В каменном русле, бурлива, узка,

Вниз, разъярясь, устремилась река,

Круто-круто,

Вспенена, вздута,

Волны в борта ударяются люто.

Прерван порогами путь на восток,

Заклокотал, изогнулся поток,

Дыбом, дыбом,

Хлещет по глыбам,

По каменистым грохочет изгибам.

Без передышки работай, весло,

Как бы нас в щепки не разнесло!

Резче, резче,

Стонут зловеще

Волны, зажатые в горные клещи.

Острые камни давно позади,

Радужных брызг затухают дожди,

Пена, пена!

И постепенно

Воды текут широко и степенно.

Над крутизною, в объятиях сна,

Ветками-крыльями машет сосна.

Стая, стая!

К небу взлетая,

Всюду разносится песня простая.

СТАРАЯ ИНДЕАНКА

Пройдя поселок у лесной дороги,

В прозрачной предосенней тишине,

Насилу волоча босые ноги,

Бредет она по высохшей стерне.

Согнулись плечи от нужды и боли,

Глаза, не отрываясь, смотрят вниз,

Но день за днем она выходит в поле

Лущить тугой темнеющий маис.

А в памяти живет иное время:

Владел землей, врагу не покорясь,

Ее народ, теперь забытый всеми,

Как стебли эти, втоптанные в грязь.

НА БОЛОТЕ

Закатная сырая позолота

Слилась под вечер с кромкою болота.

В лишайниках гнилое озерцо

Лежит, как заржавелое кольцо.

Волна камыш колышет невысокий,

И ящерица верещит в осоке.

По кочкам я бродить остерегусь,

Где на ночь приютился дикий гусь.

Смотрю, как журавлей последних стая

Крылами тяжко машет, улетая,

И, словно кутаясь в прозрачный плащ,

Крадется ночь вдоль тростниковых чащ,

И, охраняя сон осоки важной,

Над серой топью пар густеет влажный.

ВОРОНЬЕ ГНЕЗДО

Гнездом Вороньим в вышине

Нависли камни, а на дне

Клокочут, сдерживая бег,

Потоки беззаконных рек,

Зажатые, как в западне,

Гнездом Вороньим.

Пустынник-гриф найдет ночлег

На гребне гор, что человек

Нарек в суровой стороне

Гнездом Вороньим.

Седые клочья льнут к стеке,

Ползут по голой крутизне,

Где солнце, ветер, дождь и снег

Сражаться призваны навек

С недвижным в каменной броне

Гнездом Вороньим.

НАБРОСОК

Земли полоска, сосен длинный ряд,

Зигзаги покосившихся оград,

Теряющихся в чахлом перелеске,

На фоне трав пожухлых очерк резкий

Кривых, прибитых наскоро жердей,

Рассохшихся от солнца и дождей,

Сосновые неструганые колья:

Ограда вкруг неубранного поля,

Где, стебли желтые склоняя вниз,

В тиши осенней шелестит маис.

На изгороди у лесной дороги

Пристроился мальчишка босоногий,

Сын поселенца Джон, ему на вид

Лет восемь или девять, он следит

За солнцем, что недавно в полдень летний

Его веснушки делало приметней,

А нынче снова золотит вихры,

Торчащие, как сено, из дыры

Отцовской шляпы, на лице задорном,

От вечной пыли и загара черном,

Ирландских глаз искрится синева.

Закатаны до локтя рукава,

Расстегнут воротник рубашки рваной,

И руки вечно спрятаны в карманы

Потертых бриджей. Нынче целый день

Маис лущил он и под вечер в тень

Присел передохнуть, но вот, зевая,

Встает и, еле слышно напевая,

Бредет сквозь древний первобытный лес,

Бредет туда, где сосны до небес,

Где жизнь как будто погрузилась в дрему,

Бредет к затерянному в чаще дому,

Где все молчит, где ни души вокруг,

Где тучной почвы не касался плуг,

Где вскоре лес встревоженный проснется

Под гулким топором первопроходца!

ГРОЗА

С нахмуренной закатной стороны

Предгрозовые посвисты слышны.

С закатной стороны, свинцом нависшей,

Растет победный гул и в точке высшей

Вдруг обрывается, но вот, трубя,

Толкая тучу впереди себя,

Ветра взбегают по холмам зеленым,

Кнутами бьют по вывернутым кленам,

Покуда пыль и грозовой разряд

Изнанку листьев не посеребрят

И воздух сдавленный не станет реже,

Переполняясь чистотою свежей.

В сырой, внезапно наступившей мгле

Удары крупных капель по земле.

И надвигающийся пеленою

Белесый дождь над сонною страною,

РОСОМАХА

«История правдива, сэр, могу уверить вас,

Там, на Гудзоне, о таком я сам слыхал не раз, —

Охотник трубку раскурил и начал свой рассказ:

Об этом случае давно не вспоминаю я,

Хотя годами от тоски мне не было житья,

Годами снились снежные таежные края.

Что — глухомань? Еще бы, сэр! Там белый человек

В диковинку, как сносный мех, когда растает снег, —

Зимовья да индейские вигвамы возле рек.

Индейцы? Неплохой народ, будь только сам не лжив.

Бок о бок с ними столько зим, нелегких зим прожив,

Я ни на грош не обеднел и вот, извольте, — жив.

Но я давно бы гнил в земле, могу уверить вас,

Когда б индейский вождь меня от гибели не спас.

Я Росомахой звал его — о нем пойдет рассказ.

Удачным выпал для меня год шестьдесят восьмой,

Немало я добыл бобров той давнею зимой

И только в паводок решил отправиться домой.

Капканы ставил я, бродя по тающему льду,

И ночь меня в глухом логу застигла на беду.

Прислушался, похолодев, и понял: пропаду!

В лесу зловещий этот звук я слышал не впервой —

К реке тотчас меня погнал волков голодный вой,

И замер я на берегу, от страха чуть живой.

Под утро реку переплыл я на обломке льда,

Но за день вздыбился поток — от льдины ни следа,

Лишь крошево и темная, бурлящая вода.

Как зверь затравленный, мечусь над гиблой крутизной:

И слева смерть, и справа смерть, и смерть передо мной —

Поток ревущий впереди и волки за спиной.

И оклик слышу вдруг:» Садись скорее на коня!

Боятся волки росомах — ты сам учил меня.

Не для индейского вождя такая западня!»

Как трус последний, в тот же миг я был уже в седле,

Я ускакал, а он один остался на скале,

Где воют волки, где река вздувается во мгле!

Как убежал, как спасся он, и сам я не пойму,

Но, бог свидетель, это так, болтать мне ни к чему.

Назавтра вижу: к дому он шагает моему.

Как прежде, цел и невредим, пришел он за конем,

Согласен с вами: дикари хитрее с каждым днем,

И все ж напрасно всех подряд индейцев мы клянем.

Они не воры и не псы — болтать мне не резон,

Еще раз повторите, сэр, я вышвырну вас вон.

Я деньги предлагал ему — не взял ни цента он!

Дальнейшее передо мной встает как наяву,

И странно мне, что он в земле, а я еще живу.

Нет! Краснокожего вовек я псом не назову.

Той самой осенью узнал от поселенцев я,

Что много белых забрело к нам в дикие края.

И я подумал: среди них, должно быть, есть друзья.

К ним в лагерь я спешил — мой бог, что рассказали мне!

« Индейцы с томагавками, пешком и на коне,

Пришли в раскраске боевой, готовые к войне.

Но парни наши дали залп и вновь курки взвели,

Все стихло, лишь один дикарь так и не встал с земли.

Тут стали трусы причитать, что с миром к нам пришли.

Мол, англичане по пути порастеряли кладь,

И храбрый краснокожий вождь решил ее собрать

И в лагерь к белым привезти — он все решил отдать!

Конечно, жаль, что вышло так, что умер он, и все ж

Иное дело, если вдруг ты белого убьешь,

А этим краснокожим псам цена всего-то грош «.

Я крикнул:» Псов таких, как вы, я не встречал нигде!»

И побежал туда, где вождь лежал лицом к воде,

И Росомаху я узнал в застреленном вожде».

ПАСТУШИЙ КРАЙ

Летних сумерек дремота,

Поступь хитрых лап,

И внезапно — вой койота,

Дикий конский храп.

Пустота просторов ровных,

Топот, пыль и рев —

Двадцать тысяч однокровных