Александр Дюма - Прусский террор

• Название: Прусский террор
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: АРТ-БИЗНЕС-ЦЕНТР
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2002
• ISBN: 5-7287-0227-9 (Т. 53)

Роман Дюма «Прусский террор» посвящен нескольким эпизодам одного из этапов воссоединения Германии «сверху» (по выражению главы прусской дипломатии того времени Бисмарка — «железом и кровью»), а по сути дела, ее завоевания Прусским королевством в 1866 г. в результате войны с Австрией. Посетив в том же году поля сражений на западе Германии, Дюма написал злободневный роман-предостережение. В нем он пытался обратить внимание Франции на опасность формирования сильного единого немецкого государства у ее границ.

---

Вот чего она не осмеливалась спросить, опасаясь проявить праздное любопытство, хотя, на самом деле, ею двигало участие. Вот чего ей хотелось узнать.

Через несколько секунд представился случай, чтобы Эмма обо всем узнала: Елене показалось, что вода стала капать медленнее, и она сказала:

— Господин Бенедикт, мне кажется, лед кончился. Услышав это имя, Эмма вздрогнула.

— Бог мой! Сударь, имя Бенедикт — достаточно редкое, чтобы иметь основание спросить у вас, не Тюрпен ли каша фамилия? — сказала она.

— Да, сударыня, — ответил Бенедикт, не задумываясь, почему ему был задан этот вопрос.

Эмма схватила Бенедикта за правую руку и так быстро поднесла ее к губам, что он не успел ей в этом помешать.

— Во имя Неба! Да что вы делаете, сударыня? — вскричал Бенедикт, быстро отдергивая руку.

— Я целую руку, которая могла сделать меня вдовой, но сохранила мне мужа. Да благословит вас Бог, господин Бенедикт, вас самого и все, что вам дорого.

— Ах, правда! — вскричала Елена. — Но ты же не знала, что он дрался с Фридрихом. Значит, Фридрих в конце концов сказал тебе, что у него был вовсе не вывих руки и что он получил сабельный удар?

— Да, он рассказал мне это, и я ему поклялась хранить в сердце имя господина Бенедикта рядом с его собственным. Вы будете свидетелем, сударь, перед ним, что я сдержала слово.

— Ну тогда, — сказала Елена, — поцелуй его, и пусть он станет для тебя таким же другом, как и для меня.

— Пусть будет еще больше, — ответила Эмма, целуя молодого человека, — пусть он станет нам братом.

В эту минуту пришел Ганс и предупредил Эмму, что г-н Фелльнер ждет ее в комнатах г-жи фон Белинг.

Эмма спустилась.

Фелльнер был глубоко обеспокоен.

Он знал, что какая-то женщина привезла раненого в дом Шандрозов, но ему было неизвестно, была ли то Эмма, привезшая своего мужа, или Елена, привезшая своего жениха.

В том и в другом случае он готов был предложить свои услуги.

Что касается пруссаков, которые должны были в тот же или, самое позднее, на следующий день войти в город, г-н Фелльнер был вполне спокоен за обеих сестер. Эмма, жена прусского офицера, будет в безопасности и заставит уважать сестру, бабушку и весь дом.

Но г-н Фелльнер не был также спокоен за себя самого. Мы помним, что у достойного бургомистра была молодая жена и две дочери — пятнадцати и шестнадцати лет.

Если барон Фридрих входил в первые бригады, вступавшие в город, г-н Фелльнер попросил бы Эмму проследить через своего мужа за тем, каких людей направят к нему на постой.

Он не сомневался, что пруссаки будут распахивать двери и селиться там, где захотят.

XXXVI. ФРАНКФУРТ 22 ИЮЛЯ 1866 ГОДА

Между тем Фридрих приехал неожиданно и объявил, что его генерал следует за ним и прибудет через несколько минут.

Комнаты для генерала были готовы; не стоит и говорить, что это были самые лучшие и самые красивые комнаты в доме.

Никакими словами не передать той радости и того счастья, которые охватили Эмму, когда она опять увидела Фридриха. Война почти завершилась, начинали расти и крепнуть слухи о мире, и ее любимый Фридрих, таким образом, был уже вне опасности.

Любовь эгоистична. Эмму едва беспокоило то, что происходило вне дома: приход пруссаков, их вымогательства, их самоуправные поборы, жестокости, смерть г-на Фишера — все это доходило до нее словно шум прибоя, и не имело такого значения, какое могло иметь даже простое письмо от Фридриха.

И вот, наконец, Фридрих пришел, она держала его в своих объятиях. Он был жив и здоров, не ранен, и ему больше не угрожала никакая опасность.

Конечно, она искренне интересовалась состоянием Карла и любовью своей сестры, но все же внутри нее что-то шептало ей, какое для нее счастье, что не с Фридрихом стряслась та беда, которая постигла Карла.

При встрече с Еленой Фридрих повел себя как всегда превосходно. Он поплакал вместе с ней, одобрил все, что она до сих пор делала, пообещал ей, что, несмотря на присутствие в городе и в доме пруссаков, ничто не помешает выздоровлению Карла, если ему суждено поправиться, и не омрачит его последние мгновения, если ему суждено умереть.

Он вошел в комнату вслед за Еленой; та объявила Карлу о приходе своего зятя. Карл узнал Фридриха и улыбнулся. Он попытался двинуть рукой, чтобы приблизить ее к руке Фридриха, но мускулы его руки только дрогнули. Рука осталась прикованной к месту, где она лежала.

— Дорогой Фридрих! — прошептал он в сторону. — Дорогая Елена!

Это были единственные слова, которые он смог произнести с тех самых пор, как к нему возвратилась хотя бы видимость речи.

Елена приложила палец к губам Карла, принуждая его замолчать: она ревновала его ко всякому слову, обращенному не к ней.

Бенедикт отвел Фридриха в сторону и в двух словах рассказал ему о том, как вели себя пруссаки в городе.

Пока генерал Штурм ел поданный ему роскошный обед, Фридрих вышел в город с намерением самому увидеть, в каком состоянии находился Франкфурт.

Узнав, что собрался Сенат, он пришел туда с тем, чтобы присутствовать там на заседании.

Сенат собрался для того, чтобы обсудить вопрос о двадцатипятимиллионной контрибуции. Он созвал управляющих главных франкфуртских банковских фирм. Все были единодушны в признании того простого факта, что собрать требуемые 25 миллионов флоринов просто невозможно.

Сенат, таким образом, заявил, что, ввиду невозможности удовлетворить выставленное ему требование, оставалось отдаться на милосердие генерала.

Выходя из Сената, Фридрих увидел, что на город были наведены пушки и у всех объявлений толпились люди.

В каких-то наскоро сколоченных бараках ютились целыми семьями люди, изгнанные из своих домов пруссаками; они, словно цыгане, устроились табором на площади.

Мужчины бранились; женщины плакали.

Одна женщина кричала: «Пусть за это отомстят!» То была мать, показывавшая своего ребенка лет десяти: рука у него была проколота штыком. Не ведая, что он делал, этот несчастный ребенок увязался за пруссаком, у которого к ружью было прикреплено письмо.

Ребенок спел ему песенку, сочиненную про пруссаков людьми из Саксенхаузена:

Warte, Kuckuck, warte

Bald Kommt Bonaparte

Der wird alles wiederholen

Was ihr habt bei uns gestohlen.

Это может быть переведено так:

Погодите, кукушки, чуть-чуть,

Бонапарт уже явится скоро

Все, что вы у нас отняли, воры,

Он заставит с лихвою вернуть.

Раздраженный пруссак ударил его штыком и нанес ему глубокую рану.

Люди, проходившие мимо, вместо того чтобы остановиться и кричать вместе с матерью, делали ей знаки замолчать, спрятать слезы и скрыть кровь ребенка. Вот насколько был велик их ужас!

Но не всюду пруссаки встречали такую же безропотность.

Один из них, живя и доме человека из Саксенхаузена, с целью устрашения своего хозяина посчитал, что будет уместно выложить саблю на стол.

Не говоря ни слова, тот вышел и через несколько минут вернулся с железными вилами и тоже положил их на стол.

— Что значит эта шутка? — спросил пруссак.

— Эх! — сказал житель предместья Саксенхаузен. — Вы захотели показать мне, какой у вас хороший ножик, а я хочу, чтобы вы увидели, какая у меня прекрасная вилка.

Шутка пруссаку не понравилась. Ему захотелось помахать своей саблей, а человеку из предместья Саксенхаузен — своими вилами. Пруссак был пригвожден к стене.

Проходя мимо дома Германа Мумма, барон Фридрих увидел, как хозяин его сидел у двери, обхватив голову руками.

Фридрих дотронулся до его плеча.

Мумм поднял голову и сказал:

— Ах, это вы, господин барон! А вы что, тоже из грабителей?

— Из каких грабителей? — спросил Фридрих.

— Да вот из тех, что перевернули мой дом. О! Вот-вот, полюбуйтесь, можете посмотреть на наш бедный фаянс, который мы коллекционируем уже три поколения подряд, и он переходит от отца к сыну. Он разбит! Мой погреб пуст! Вы понимаете, мы принимаем ежедневно подвести солдат и пятнадцать офицеров, и все как один — без ордера на постой, а на них на всех один мой казначей-эпилептик и пять человек прислуги. Вот, слышите?

И в самом деле, из дома долетали до улицы крики:

— Вина, вина! Или мы пушками сшибем эту лачугу! Фридрих вошел.

Чудесный дом бедняги Мумма превратился в конюшню. Ступать приходилось в месиво, состоявшее из вина, соломы и грязи. В окнах не осталось ни одного целого стекла; не было ни одного предмета, который бы не был изломан, стула, который бы не хромал.

— Ах, господин барон, — продолжал Мумм, — взгляните же на мои столь известные в городе круглые столы. Как подумаю, что на протяжении трех поколений честнейшие люди Франкфурта садились за эти столы, что за ними сидели и король, и несколько принцев, и весь Сейм и что еще и года не прошло с тех пор, как госпожа и фрейлен фон Бисмарк делали мне здесь комплименты по поводу моих прохладительных напитков!.. О господин Фридрих! Господин Фридрих! Пришли дни скорби… и Франкфурт погиб!