Александр Дюма - Паж герцога Савойского

• Название: Паж герцога Савойского
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: АРТ-БИЗНЕС-ЦЕНТР
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2000
• ISBN: 5-7287-0056-Х

Роман Дюма «Паж герцога Савойского» входит в цикл его произведений, посвященных истории Франции сер. — кон. XVI в., периода Итальянских (1494-1559) и Религиозных (1560-1598) войн. В этот цикл входят также романы «Асканио», «Две Дианы», трилогия о Генрихе Наваррском: «Королева Марго», «Графиня де Монсоро», «Сорок пять» и повесть «Предсказание».

---

И вот, вопреки общему мнению, а особенно вопреки мнению Эммануила Филиберта, предлагавшего идти прямо на столицу, не дав Генриху II времени даже вздохнуть, Филипп объявил, что армия-победительница не сделает больше ни шагу вперед и эта компания закончится осадой Ле-Катле, Ама и Шони; стены же Сен-Кантена будут восстановлены, и этот город превращен в оплот дальнейших завоеваний испанской армии.

Именно эта новость, привезенная Ивонне королю Генриху II — не изложенные выше подробности, а вытекающие из нее последствия, — и позволила ему с уверенностью сообщить: «Париж спасен!»

При этом известии, которому Генрих II и поверить не мог, новые приказы полетели во все концы — из Компьеня в Лан, из Лана в Париж, а из Парижа к Альпам.

Был опубликован ордонанс, в котором говорилось, что все солдаты, дворяне и вообще все когда-либо воевавшие или способные носить оружие должны отправиться в Лан под командование г-на де Невера, главного наместника короля: одни — под страхом телесного наказания, другие — под страхом лишения дворянства.

Дандело получил приказ отправиться в малые кантоны и ускорить наем четырех тысяч швейцарцев — решение об этом было принято ранее.

Два немецких полковника, Рокрод и Райффенберг, привели через Эльзас и Лотарингию четыре тысячи человек, нанятых ими на берегах Рейна.

Кроме того, стало известно, что Итальянская армия, численностью в восемь тысяч человек, перешла через Альпы и форсированным маршем приближается к Парижу.

Почти одновременно пришла еще одна новость, как бы специально для того, чтобы окончательно успокоить Генриха II, так и не покинувшего Компьень, хотя враг продвинулся до Нуайона, — стало известно, что между испанцами и англичанами при осаде Ле-Катле начались большие разногласия.

Англичане, оскорбленные заносчивостью испанцев, которые приписывали себе все заслуги победы в Сен-Лоранской битве и взятия Сен-Кантена, просили разрешения вернуться на родину; вместо того чтобы попытаться помирить их, Филипп II, в своем предпочтении к испанцам, встал на их сторону и разрешил англичанам уйти, что они и сделали в тот же день как получили разрешение. Через неделю, в свою очередь, взбунтовались немцы, оскорбленные тем, что Филипп II и Эммануил Филиберт получили весь выкуп за пленных Сен-Кантена. В результате три тысячи немцев дезертировали из испанской армии и были немедленно завербованы герцогом Неверским, перейдя таким образом со службы королю Испании на службу королю Франции.

Местом сбора всех этих войск был Компьень, с великим тщанием укрепленный герцогом Неверским (он даже построил под прикрытием пушек города укрепленный и просторный лагерь, способный вместить до сотни тысяч человек).

И наконец, в последних числах сентября в Париже распространился слух, что герцог Франсуа де Гиз прибыл на перекладных из Италии.

На следующий день из особняка Гизов выехала великолепная кавалькада: впереди находился сам герцог, по правую руку от него — кардинал Лотарингский, а по левую — герцог Немурский; их сопровождали две сотни дворян, одетых в цвета герцога; кавалькада проследовала к бульварам, а затем по набережным и мимо ратуши, вызвав огромное воодушевление парижан, поверивших, что им бояться больше нечего, поскольку их возлюбленный герцог уже вернулся.

В тот же вечер глашатаи под звуки труб на всех перекрестках Парижа объявили, что герцог Франсуа де Гиз назначается главным наместником королевства.

Может быть, поступая таким образом, Генрих II и нарушил завет отца, на смертном одре просившего никогда не способствовать слишком большому возвышению дома Гизов, но положение было крайне серьезным, и король пренебрег этим мудрым советом.

На следующий день, 29 сентября, герцог отправился в Компьень и тут же приступил к исполнению своих обязанностей, устроив смотр войскам, как бы чудом собранным в укрепленном лагере.

Десятого августа вечером во всем королевстве не оставалось — включая сюда гарнизоны городов — и десяти тысяч человек, способных.носить оружие, но и эти десять тысяч настолько потеряли мужество, что при первом пушечном залпе были готовы: те, кто был на поле боя — бежать, а те, кто защищал город — немедленно открыть ворота неприятелю. А уже 30 сентября герцог де Гиз устроил смотр армии численностью почти в пятьдесят тысяч человек — то есть на треть больше, чем у короля Испании после ухода англичан и немцев. Причем это была прекрасная, полная воодушевления армия, громко требовавшая немедленного наступления на врага.

Счастлива та земля, где как по мановению волшебной палочки, будь то во имя монархии или во имя нации, появляются армии!

Наконец, 26 октября стало известно, что король Филипп в сопровождении герцога Савойского и всего двора покинул Камбре и вернулся в Брюссель, считая кампанию законченной.

И теперь любой мог сказать не только: «Прекрасные новости! Париж спасен!» — как воскликнул Ивонне, прискакав в Компьень, — но и: «Прекрасные новости! Франция спасена!»

Часть третья

I. ВОСПОМИНАНИЕ И ОБЕЩАНИЕ

Прошел год с того дня, как король Испании Филипп II возвратился из Камбре в Брюссель и объявил кампанию 1557 года законченной, после чего двадцать пять миллионов человек с радостью воскликнули: «Франция спасена!»

Уже говорилось, какие низменные соображения, по всей вероятности, помешали испанскому королю продолжить свои завоевания; но и при дворе Генриха II мы без труда обнаружим роковое соответствие себялюбивому решению, столь опечалившему Эммануила Филиберта.

Огорчение, испытанное Эммануилом Филибертом, когда король остановил его на правом берегу Соммы, было тем более велико, что герцогу было совсем нетрудно догадаться о причинах этого странного решения, оставшегося столь же непонятным для многих современных историков, как для античных историков — знаменитая остановка Ганнибала в Капуе.

Впрочем, за этот год произошло много важных событий, о чем мы обязаны поведать читателю.

Самым значительным из них было, безусловно, то, что герцог Франсуа де Гиз отвоевал у англичан Кале. После злосчастной битвы при Креси, поставившей, как и битва при Сен-Кантене, Францию на край гибели, Эдуард III осадил Кале с моря и с суши: с моря — восьмьюдесятью судами, а с суши — тридцатью тысячами человек. Гарнизон крепости был немногочислен, но зато им командовал Жан Де Вьен, один из лучших военачальников своего времени, и потому город сдался только через год осады, после того как его жители съели в нем все до последнего клочка кожи.

С того времени двести десять лет англичане старались сделать Кале неприступным, точно так, как теперь они хотят сделать неприступным Гибралтар, и им казалось, что они в этом весьма преуспели, а потому к концу предшествующего века приказали выбить над главными воротами города надпись, которую можно перевести следующим четверостишием:

Кале за триста восемьдесят дней

Захвачен у французских королей.

Скорей свинец, как пробка, поплывет,

Чем Валуа назад его возьмет!

Так вот, этот город, который англичане осаждали триста восемьдесят дней и который взяли у Филиппа Валуа, город, который наследники победителя в битве при Касселе и побежденного в битве при Креси могли бы отобрать у англичан только тогда, когда свинец поплывет по воде, как пробка, — этот самый город герцог де Гиз взял у англичан — при этом не правильной осадой, а штурмом — за неделю.

Затем, вслед за Кале, герцог де Гиз отвоевал Гин и Ам, а герцог Неверский — Эрбёмон, причем в этих четырех городах, включая Кале, англичане и испанцы оставили триста бронзовых пушек и двести девяносто железных.

Вероятно, нашего читателя удивляет, что среди всех тех храбрецов, отчаяно сражавшихся, чтобы как-то возместить потери, понесенные французами в предыдущем году, он не находит пусть не имен коннетабля и адмирала — мы знаем, что они были в плену, — но, по крайней мере, имени Дан-дело, человека не менее знаменитого и уж безусловно не менее преданного родине.

Это имя было единственным, что могло бы затмить имя герцога де Гиза, поскольку только Дандело способен был соперничать с герцогом в уме и мужестве.

Это прекрасно понимал кардинал Лотарингский: он был так озабочен возвышением своей семьи, в тот момент целиком связанным с персоной его брата, что был вполне способен на все, вплоть до преступления, чтобы убрать с дороги любого, кто стоял на его пути.

Итак, разделить с герцогом де Гизом любовь короля и признательность Франции значило, с точки зрения кардинала Лотарингского, повредить возвышению его заносчивой семьи, чьи представители вскоре попытаются встать наравне с королями; они, возможно, и не удовлетворились бы этим равенством, если бы тридцать лет спустя Генрих III кинжалами Сорока Пяти не пресек это возвышение, которому столь опрометчиво способствовал Генрих II.

Поскольку коннетабль и адмирал находились в плену, кардинала Лотарингского, как мы уже сказали, беспокоил единственный человек; этим человеком был Дандело; следовательно, Дандело должен был исчезнуть.