Александр Дюма - Ашборнский пастор

• Название: Ашборнский пастор
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: АРТ-БИЗНЕС-ЦЕНТР
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2003
• ISBN: 5-7287-0239-2

---

— А что говорят?

— Говорят, что однажды ночью вы были на горе вместе с пастухом из Нарберта и нищим и что там вы продали душу Сатане и с тех пор не испытываете никакой из нужд рода человеческого?

— Если бы я и продала душу Сатане, то только ради спасения моей дочери и, следовательно, тогда она не была бы мертва; если бы я не испытывала никакой из нужд рода человеческого, я не пришла бы просить у вас кусок хлеба.

Пожав плечами, я возвратилась в пасторский дом.

Теперь мне стал понятен ужас, который я внушала крестьянам.

Меня подозревали в сношениях с врагом рода человеческого.

Я поняла, что все эти слухи распространяют дети пастора, и моя ненависть к ним стала еще сильней.

Возвращаясь домой, я всегда приходила посидеть на кладбище между могилами дочери и мужа.

С большим трудом я принесла туда большой камень и целыми часами сидела на нем неподвижно, согнувшись, жив руки на коленях, ничего вокруг не замечая, погрузившись в одно воспоминание и обдумывая одну и ту же мысль.

Затем наступал вечер, и я возвращалась в свою комнату, еще в одну могилу, единственное преимущество которой по сравнению с другими могилами состояло в том, что она была пустой.

И вот вчера вечером, 27 сентября, когда я собралась уходить с кладбища, калитка в ограде между кладбищем и пасторским двором оказалась запертой.

То была новая злая выходка пасторских близнецов.

Сомневаться в этом не приходилось: подняв голову, я увидел их лица в открытом чердачном окне.

Окно это выходило на кладбище.

Оба забрались на чердак, чтобы оттуда со злорадством наблюдать за моим замешательством.

Я даже не пыталась открыть эту калитку, что несомненно не удалось бы, и направилась к главному входу на кладбище, но ворота там тоже оказались запертыми.

Тогда я возвратилась и села на свой камень.

Разве не здесь я проводила часть моей жизни?

Какая разница, когда оставаться здесь: днем или ночью?

Правда, ночью становилось холоднее, но разве я ощущала холод?

В пять часов утра через главный вход пришел могильщик, чтобы наметить место для новой могилы.

Он нашел меня закоченевшей, неподвижной и онемелой, словно статуя, на том же месте, где я сидела накануне.

Могильщик подошел ко мне, потряс за плечо и разбудил меня.

Выйдя через открытые ворота и не вымолвив ни слова, я, словно привидение, обогнула площадь и возвратилась в свою комнату.

Близнецы, едва проснувшись, помчались к калитке, соединяющей двор пасторского дома с кладбищем.

Она по-прежнему была заперта.

Дети осторожно ее приоткрыли и осмотрели кладбище.

Меня там уже не было.

Могильщик тоже ушел оттуда.

Как же дама в сером вышла оттуда?

Быть может, она не ушла с кладбища, а спряталась в каком-нибудь его уголке? Быть может, за каким-нибудь кладбищенским деревом она нашла укрытие от ночного холода?

Близнецы не отважились ступить за кладбищенскую ограду, так как я вызывала у них ужас, который был ничуть не меньше их любопытства.

Они поднялись на чердак, где я их заметила накануне: дверь его соседствует с дверью моей комнаты.

Осматривая кладбище с чердака, дети убедились, что оно совершенно безлюдно.

Я угадывала и словно видела воочию весь этот их ловкий прием, поскольку слышала быстрый топот их ног по лестнице.

Спускаясь с чердака, близнецы вновь прошли перед моей дверью, но на этот раз они здесь остановились.

Вернулась я в свою комнату или не вернулась? Вот что они решили выяснить.

Сделать это было очень просто: стоило только посмотреть в замочную скважину.

Увы, в моем безмерном горе мне не следовало обращать внимания на злые выходки детей.

Однако, напротив, их преследования становились для меня нестерпимы.

В тот миг, когда они наклонились, чтобы посмотреть в замочную скважину, я рывком открыла дверь и, появившись на пороге, грозная, с поднятой рукой, крикнула им:

— Дрянные мальчишки!..

От неожиданности они закричали и бросились бежать вниз по лестнице.

Но лестница была крутой и узкой, старший брат налетел на младшего и столкнул его со ступеньки…

Послышался возглас ужаса, сильный удар, а вслед за ним крик боли.

Я захлопнула дверь, вся дрожа от испуга.

Мне стало ясно: только что случилось большое несчастье и я стала его невольной причиной.

Вслед за криком боли послышался беспорядочный топот, плач, рыдания.

Затем кто-то, тяжело ступая, поднялся по лестнице.

Дверь открылась; на пороге стоял пастор с окровавленным сыном на руках.

У ребенка был разбит череп.

— Несчастная! — произнес пастор. — Смотри, что ты наделала!

Я могла бы рассказать, как все произошло; я могла бы рассказать о постоянном преследовании со стороны этих двух злобных близнецов; но что скажешь отцу, оплакивающему сына?!

Я накинула на голову покрывало и не произнесла в ответ ни слова.

В эту минуту ребенок вздохнул.

— О! — воскликнул его отец. — Он еще жив… На помощь! На помощь!

И он стремительно сбежал вниз по лестнице, думая теперь только об одном — о том, что его ребенок жив и, быть может, еще есть время его спасти.

Послали за врачом в Мил форд.

Он приехал.

Это был тот самый врач, который лечил Бетси.

В три часа пополудни он поднялся ко мне.

— Ну как? — спросила я.

— Да что как, — откликнулся он, — мальчик умер. Я вздохнула.

— Вы ведь знаете, — продолжал врач, — что значит потерять ребенка?

— О, у них-то было, во всяком случае, два сына.

— Того, кого теряют, всегда любят сильнее. Я снова вздохнула.

— Вы понимаете — продолжал доктор, — что после такого несчастья вам нельзя оставаться в этом доме?

— Вдова пастора имеет право оставаться до самой смерти в том же доме, где жил ее покойный муж.

— А предусмотрен ли случай, когда эта вдова оказалась бы виновницей смерти ребенка?

Я опять вздохнула.

— Его родители хотели сами подняться сюда, чтобы выгнать вас из дома, вытащить во двор, и, быть может, восстановить против вас всю деревню, но я этому воспротивился. Мне пришлось сказать, что схожу к вам сам, и вот я здесь.

— Однако право остается за мной, — пробормотала я.

— Да, но то, что произошло, против вас. Окружающие вас крестьяне грубы и невежественны, а грубые и невежественные люди легко становятся злыми. Они считают вас ведьмой, нечестивицей; не исключено, что они сочтут богоугодным делом разорвать вас на куски…

— Неужели так уж нужно, чтобы я покинула эту комнату, где умерла моя дочь! Чтобы я ушла без единой вещи, связанной с памятью о моем бедном ребенке! Чтобы я блуждала ночью вокруг деревни!.. И как мне тогда навестить кладбище, где похоронено мое сердце?!

— Для вас безопасней быть отсюда подальше, жить в другом конце Англии. Я покачала головой.

— Если у вас нет средств, — продолжал врач, — что ж, я вам помогу, насколько позволяют мои возможности… Так или иначе, уехать необходимо.

— Когда?

— Чем скорее, тем лучше.

Я на минуту задумалась… Внезапно в голову мне пришло страшное решение, и отчаяние восприняло его со своей обычной поспешностью.

— Хорошо, — согласилась я, — пойдите к ним и скажите, что сегодня ночью я уйду…

— Нуждаетесь ли вы в чем-нибудь? — спросил врач.

— Благодарю, я ни в чем не нуждаюсь.

— До свидания!

— Прощайте!

Он вышел. Я осталась одна.

Именно в этом временном промежутке, своего рода мостике между жизнью и смертью, я возобновляю начатый рассказ и дописываю его последние строки.

* * *

По-разному будут судить о моей смерти; оклевещут мою жизнь; быть может, проклянут меня.

Важно, чтобы люди знали, какие страдания довелось мне вынести. Быть может, если хоть одно доброе и сострадательное сердце будет молиться за меня, и этого будет достаточно, чтобы сдержать гнев Господень.

Решение, которое я приняла, состояло в том, чтобы покончить с собой.

Увы, не в первый раз приходила мне на ум эта мысль.

Но я отталкивала ее. Разве у меня не было этой комнаты, где умерла моя дочь и где я могла бы думать о ней? Разве не было у меня камня рядом с ее могилой, чтобы плакать там?

Пока у меня оставалась бы эта комната и этот камень, я могла бы существовать, по крайней мере, пока не умерла бы от голода; смерть же от голода не считалась бы самоубийством.

Но с той минуты, когда меня выгонят из моей комнаты, с той минуты, когда мне запретят ходить на кладбище, что останется мне, как не умереть?!

Если я умру здесь, в этом доме, меня из жалости бросят в яму где-нибудь в дальнем углу кладбища; но, во всяком случае, я останусь здесь.

Если же я умру на чужбине, там меня и похоронят.

Если камень на моей могиле окажется слишком тяжелым, чтобы я его подняла и пошла навестить мою дочь, Боже мой, что же со мной будет на протяжении вечности?

Но, быть может, самый тяжелый камень, который кладет на могилу божественное правосудие, это самоубийство.