Александр Дюма - Ашборнский пастор

• Название: Ашборнский пастор
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: АРТ-БИЗНЕС-ЦЕНТР
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2003
• ISBN: 5-7287-0239-2

---

Я размышлял об этом и, размышляя, чувствовал, как утихает моя лихорадка, а в это время Мэри с досадой огляделась и внезапно воскликнула:

— Но ведь у вас, господин Бемрод, есть кое-что получше ключа — молоток, скарпель и лом… И уж если вы смогли продырявить стену, то дверь-то взломать сумеете!

— Да, да, — отозвался я, — да, это верно… У меня действительно есть молоток, скарпель и лом…

— Постойте-ка… наверное, вы не знаете, как взломать дверь?

— Нет… да… но…

— Нет ничего проще: вы просовываете конец лома между стеной и замком, затем нажимаете на другой его конец и…

— Значит, нажимаю?..

— Да… возьмите-ка лом, господин Бемрод!

— Хорошо… понимаю.

Я поднял лом, но, наверное вследствие моей горячки, он показался мне таким тяжелым, что это невозможно передать, дорогой мой Петрус.

Затем я попытался просунуть его в указанное место, и мне это даже удалось, но затраченное усилие, наверное, исчерпало мои физические возможности, ибо я не смог сдвинуть дверь.

По правде говоря, я работал не в полную силу. Выполняя столь давно задуманное дело, я, мне казалось, совершал некое святотатство.

Мэри заметила недостаточность моих усилий.

— Ах, господин Бемрод, я была права, когда говорила вам, что вы нездоровы; вы и вправду слабее ребенка… постойте, постойте-ка!

И, схватив лом, она, следуя собственному совету, надавила на его конец, да так сильно, так решительно, что дверь при первом нажиме затрещала, после второго — поддалась, а после третьего — распахнулась.

Два крика одновременно вырвались из нашей груди, так что я, дорогой мой Петрус, не смог бы сказать, то ли это Мэри испустила крик ужаса, а я — крик радости, то ли наоборот: Мэри испустила крик радости, а я— крик ужаса.

Так или иначе, странное зрелище предстало перед нами за внезапно открывшейся дверью! Мэри застыла, наклонившись вперед, готовая вот-вот упасть ничком, а я застыл, откинувшись назад, словно падая навзничь!

X. ЧТО МЫ УВИДЕЛИ В ЗАМУРОВАННОЙ КОМНАТЕ

Хотя мы стояли в различных позах, взгляды наши устремились в глубину комнаты одновременно.

Ставни были закрыты, и, если не считать нескольких щелей, через которые, казалось, просовывались разрушительные когти времени, ни одно окно не пропускало свет снаружи, и потому в комнате было темно.

Тем не менее, благодаря скудному свету, проходившему через открытую дверь, мрак оказался не настолько густым, чтобы в полутьме нельзя было разглядеть между двумя окнами старый сундук, напротив него — старую кровать, несколько колченогих стульев и несколько трухлявых табуреток, в беспорядке стоявших на полу.

И тут я неожиданно для самого себя побледнел, протянул вперед руку и выкрикнул:

— Дама в сером! Дама в сером!

Мэри не стала слушать мои крики и понеслась вниз по лестнице, спустившись на пять-шесть ступенек.

Спустившись на эти пять-шесть ступенек, она обернулась.

Увидев, что я не последовал ее примеру, а сел на ступеньку там же, где стоял, все так же указывая на что-то рукой, Мэри овладела собой, медленно, ступенька за ступенькой, поднялась ко мне, бормоча все время: «Где она? Где она?» — и, наверное, от страха забыв о дистанции, существующей между служанкой и хозяином, фамильярно оперлась о мое плечо:

— Так что же такое вы увидели, господин Бемрод?.. Да говорите же!

Не знаю почему, дорогой мой Петрус, но я упорно хранил молчание; конечно, в этом молчании не было ни упрямства, ни высокомерия. Я два-три раза попытался заговорить, но голос застрял у меня в гортани, vox faucibus haesit note 21, не в силах подняться к губам.

Я только показывал на предмет, с первого взгляда принятый мною за даму в сером, предмет, который мои глаза, привыкнув к полутьме, стали различать все яснее и который оказался подвешенной возле кровати женской одеждой, украшенной сверху чепчиком.

Дело в том, что через разбитое оконное стекло и щель в ставне в комнату проникал ветерок и, чуть шевеля ткань, придавал безжизненной, пустой одежде видимость жизни и движения.

— Ну, так что же? — спросила Мэри.

Я продолжал указывать пальцем на предмет, так нас напугавший.

— Там? — прошептала Мэри. — Там?

И она протянула руку в том направлении, в каком указывал я. В результате нового усилия слово все-таки сорвалось с моих губ.

Правда, это слово представляло собой всего лишь один слог.

— Да, — произнес я.

— Ах, вот это! Но разве вы не видите: то, что вы мне показываете, это всего лишь старое платье, висящее на стене?!

Странное дело галлюцинация, дорогой мой Петрус! И как понятно стало мне теперь, что такое пресловутый мираж, обманывающий в пустыне путешественников: он их влечет к себе, но как только путешественники добираются до опушки оазиса или к воображаемому озеру, те внезапно исчезают!

От этих простых слов служанки иллюзия развеялась, дама в сером исчезла, а предметы у меня перед глазами обрели свой подлинный облик.

— Ах! — воскликнул я и рассмеялся над самим собой, а еще, быть может, радуясь тому, что мы, оказывается, имели дело не с покойницей, а с ее одеждой. — Хорошенькая история!

И я попытался встать; но, знаете ли, дорогой мой Петрус, смех так меня обессилил, что мне не удалось сразу встать на ноги и я снова упал навзничь.

— Хорошенькая история, если вам такое угодно, господин Бемрод! — воскликнула Мэри. — А вот я называю это скверной шуткой… Господи Иисусе! Если вы ничего не боитесь, если вы отважны, как Иуда Маккавей, разве это дает вам право пугать до смерти бедную женщину?!.. Ах, — продолжала она, входя в комнату, — ведь это я впервые сюда захожу… А знаете ли, господин Бемрод, вы хотя и служитель церкви, но немного шутник!

И с этими словами Мэри приблизилась к изножью кровати.

Тут она обернулась и позвала меня:

— Подойдите-ка сюда!

Пока она шла в глубь комнаты, я встал на ноги.

— Ну, что же вы не идете? — спросила Мэри.

— Дорогая моя, — откликнулся я, — наверное, вот уже три года, как эти окна не открывались, и комната должна ужасно пахнуть затхлостью, а дурные запахи я просто не переношу… Сначала откройте окна, а потом я войду!

— Да, это верно, господин Бемрод, — согласилась славная Мэри, — и вправду комната нуждается в проветривании… Погодите, сейчас я так и сделаю…

И она, подойдя сначала к одному окну, затем — к другому, открыла оконные рамы и толкнула наружу сместившиеся ставни.

В комнату ворвался свет и заполнил ее, как вода заполняет водоем, когда один за другим поднимают шлюзы, — валами, волнами, потоками.

Я никогда не видел ничего печальнее этой комнаты, где каждая вещь словно являла собой воплощенный пример евангельского изречения: «Ибо прах ты и в прах обратишься».

И правда, казалось, что стоит любому из этих предметов соприкоснуться с чем-то плотным и твердым — и он рассыплется в прах.

Обои свисали лохмотьями; остов кровати перекосился, и тюфяки сползли на пол; пол, составленный из плиток, покрылся слоем пыли толщиной в полпальца, казавшимся прахом трех столетий; украшавшее камин зеркало, по-видимому, утратило в безлюдье и темноте всякую способность отражать предметы; наконец, то, что особенно поразило мое воображение, — вившиеся на полу веревки различной длины и толщины, наводившие на мысль о том, что кто-то выбрал из них подходящую, а остальные пренебрежительно бросил.

Завершив этот общий обзор, я остановил свой взгляд отдельно на тех предметах, которые, похоже, заслуживали моего внимания.

Прежде всего это был набор одежд, которые, покачиваясь, висели на гвозде у изголовья кровати, явно не изведав прикосновения ничьей руки с тех пор, как у них, по всей вероятности, отняли мертвое тело дамы в сером.

Этот набор одежд, принятый мною за саму даму в сером и внушивший мне такой ужас, что у меня отнялись ноги — и я, дорогой мой Петрус, могу Вам в этом признаться теперь, когда, благодаря присущей мне силе воли, я вошел в эту комнату и осмотрел ее так бесстрашно, как мог бы это сделать только самый смелый человек трех королевств, — так вот, этот набор одежд состоял из чепчика, нагрудника, какие носили в середине шестнадцатого века женщины среднего общественного положения, юбки, некогда белой, а ныне ставшей серой, и серого платья, ставшего черным.

Мы распознавали эти различные одежды, приподнимая их одну за другой, ведь снять их с гвоздя, чтобы тщательно осмотреть, Мэри из робости, впрочем простительной ее полу, отказалась наотрез, хотя я и предлагал ей взять эти одеяния в подарок.

По правде говоря, я предлагал ей не лучший подарок!

Все в целом нельзя было бы продать тряпичнику даже за два пенса, настолько обветшали ткани — то ли под воздействием времени, протекшего с тех пор, когда одежды были повешены на гвоздь, то ли из-за пользования ими носившей их особой, прежде чем эта особа сняла их, чтобы войти в вечность так же, как она оттуда вышла.