Александр Дюма - Ашборнский пастор

• Название: Ашборнский пастор
• Автор: Александр Дюма
• Издательство: АРТ-БИЗНЕС-ЦЕНТР
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2003
• ISBN: 5-7287-0239-2

---

Все содержалось в такой чистоте, что наша нищета могла показаться некоторым достатком.

— Сударыня, я врач из Милфорда, — заявил незнакомец.

— О сударь, что привело вас ко мне? — вся задрожав и сделав шаг к нему, спросила я.

— Человечность, сударыня.

— Садитесь, сударь, и рассказывайте, прошу вас.

— Сударыня, меня вызвали к господину Уэллсу…

— К Элизабет?

— Нет, сударыня… к одной из девиц Уэллс, которая заболела оспой.

— О Боже мой, и моя бедная Элизабет заразилась этой страшной болезнью?

— Нет, сударыня… но, прохаживаясь по дому, я имел случай увидеть вашу дочь…

— И что же, сударь?

— Не думаю, что воздух Милфорда хорош для нее.

— Увы, сударь, — прошептала я, — счастлив тот или та, кто может выбирать, каким воздухом дышать! Мы-то совсем не из их числа!

— Тем не менее, сударыня, — продолжал врач, — если этот воздух оказался бы роковым для вашей дочери, не могли бы вы кое-чем пожертвовать ради нее?

— Кое-чем пожертвовать? — воскликнула я. — О, если, нужно, я пожертвую собственной жизнью!

— Похоже, вы живете в достатке, — заметил врач. «Если я признаюсь ему в нашей нищете, он не будет говорить так откровенно», — подумала я. Однако и лгать мне не хотелось.

— Говорите со мной так, сударь, как если бы мы были богаты, — предложила я.

— Что же, если бы вы были богаты, сударыня, — продолжил мой гость, — то позвольте мне сказать, поступили бы весьма неразумно, разрешив вашему ребенку, такому слабому здоровьем, сидеть по десять часов в день, согнувшись над конторскими книгами. Таких условий и хорошее здоровье не выдержит, а у нее здоровье отнюдь не отличное.

— Значит, вы, сударь, считаете мою бедную девочку очень больной, не так ли?

— Я этого не говорю, сударыня; я говорю, что, сидя в закрытом помещении, уставая от работы, она губит себя; что и вне дома морской воздух убивает ее; ей был бы полезен климат более мягкий, такой, как на юге Франции или в Италии.

— Так юг Франции или Италия могли бы ее излечить?

— По крайней мере, это, быть может, помешало бы болезни развиться. Так что, если вы мне верите, соберите все ваши средства…

— Все наши средства, сударь! — вскричала я в отчаянии. — Но все наши средства не превышают трех гиней!

— О несчастная женщина! — в свою очередь воскликнул врач. — Что же я наговорил?! Что я наделал?!

— Таков ваш долг, сударь… Вас, людей науки, не касается, беден больной или богат; вы указываете, что необходимо предпринять, вот и все. Итак, теплые края, юг Франции или Италия, иначе моя дочь погибнет?

— Я этого не говорю… Если только она сможет вернуться сюда… воздух этой долины, зажатой двумя горами, не плох. К тому же заботы любящей матери — это уже великое дело в глазах Всевышнего.

— О, этими заботами, сударь, дочь не будет обделена, пусть даже мне придется просить милостыню! В конце концов, кто откажет мне в посильной помощи, когда я протяну руку и скажу: «Будьте милосердны, я мать и прошу ради дочери!»?

— Хорошо, — сказал врач, — вижу, что, к счастью, появился здесь вовремя и обращаюсь к сердцу одновременно нежному и сильному. Насколько в моих силах, я буду вам помогать моим лечением, моими визитами, моими советами; но… вашей дочери необходимо вернуться сюда, и чем скорее, тем лучше.

— О! — воскликнула я. — Только этого я и прошу, сударь; причем сразу же, сейчас же… Если бы вы знали, насколько этот наказ отвечает моим желаниям и как ваша воля согласуется с моими чувствами! Но вернут ли мне мою дочь господин и госпожа Уэллс?

— Это моя забота… Только пусть вас не пугает то, что я им скажу ради того, чтобы они решили разорвать контракт с мисс Элизабет, и особенно постарайтесь сделать так, чтобы она ничего не узнала об угрожающей ей опасности.

— Это будет тем более легко, — заверила я врача, — что она ни о чем не подозревает.

Я открыла письмо, которое держала в ту минуту, когда вошел врач, и, дочитав его до конца, сказала ему:

— Взгляните-ка! И прочла:

«До свидания, матушка; мне все лучше и лучше, и я очень счастлива у господина и госпожи Уэллс».

— Да, — прошептал врач, — это великая благодать, что Бог умиротворяет несчастных, которых он поразил этой болезнью; его милосердная рука мягка даже по отношению к тем, кого она убивает!

— Кого она убивает! — повторила я. — Значит у вас, сударь, нет никакой надежды на спасение моего ребенка?

— Ни в коем случае не отчаиваться — наш долг, сударыня… Когда вы хотите, чтобы ваша дочь возвратилась сюда?

— Сегодня же, если возможно… Судя по вашим словам, нельзя терять ни минуты.

— Сегодня это просто неисполнимо; завтра это будет трудно, а послезавтра — возможно.

— Послезавтра? — воскликнула я. — Но это очень долго!

— А когда вы рассчитывали увидеть дочь?

— Что ж, вы правы; сердце непоследовательно, тем более сердце матери: оно чувствует, но не рассуждает. Так когда же она сможет вернуться из Милфорда?

— А как она туда добралась?

— Я сама ее туда привела. Увы, дорогое мое бедное дитя, я хотела не расставаться с ней как можно дольше; она сидела верхом на осле, а я шла рядом, но часть пути она проделала пешком.

— Тогда ваша дочь была еще сильна?

— О Боже мой, значит, она так ослабела за эти два месяца?

— Я ничего не утверждаю; я задаю вопрос самому себе.

— Я пойду… я пойду забрать ее; я ее поддержу, я понесу ее на руках, если потребуется.

— Хорошо. Послезавтра в два часа пополудни будьте на окраине города; я передам вам вашего ребенка, и с того дня ухаживать за ней будете вы.

— Ах, сударь, — удивилась я, — кто же внушил вам беспокойство о нашей участи?

— Мой долг врача, сударыня. Ваша дочь оказалась одинокой, потерянной, отторгнутой от той обстановки, где она жила раньше и где, вероятно, она сможет еще пожить; то ли случайно, то ли по воле Провидения я встретил ее на моем пути; я вновь приведу ее к отправной точке. Постарайтесь сделать все возможное, чтобы она забыла два месяца, проведенные в доме господина Уэллса — два месяца без тепла, два месяца без солнца! Это очень тяжело для растения столь нежного и хрупкого.

— С Божьей и вашей, сударь, помощью я сделаю все, что смогу.

— Что же, в таком случае послезавтра в два часа пополудни будьте на окраине Милфорда.

И с этими словами врач удалился.

А я несколько минут не могла даже шевельнуться.

Дверь за неожиданным гостем закрылась; я оказалась в одиночестве, как это было до его прихода, все еще держа в руке письмо дочери.

Действительно ли ко мне приходил человек или передо мной было одно из тех мрачных привидений, что предвещают бедствия?

Этот человек не оставил ни малейшего следа; голос, звучавший у меня в ушах, да тревога в моем сердце — вот и все, что осталось от его визита.

Но, надо сказать, за всем этим у меня в душе трепетало какое-то радостное чувство.

Я вновь увижу мое дитя, я смогу обнимать Бетси сколько мне захочется и по своей воле смогу прижимать ее к груди; я больше не увижу перед собой длинное и худое лицо служанки, то и дело произносившей: «Мисс Элизабет, примите во внимание! Мисс Элизабет, поостерегитесь!»

Так что начиная с этой минуты я буду заниматься только моей Бетси.

Все предметы, которые она оставила дома, возвратились на свои прежние места.

Утром того дня, когда она должна была вернуться, все в доме ждало ее, как будто она только что вышла из комнаты и вот-вот должна была вернуться.

Намного раньше времени я вышла из дома, намного раньше времени я сидела под кустом на обочине дороги, устремив взгляд на поворот дороги, из-за которого должна была появиться Бетси.

Наконец, пробило два часа.

Я встала.

По прошествии нескольких минут показалась Бетси.

Тщетно врач советовал мне сохранять спокойствие — не ради себя, а ради нее.

Увидев дочь, я сразу же забыла этот совет; я помчалась к моей девочке с распростертыми объятиями, обняла ее, прижала к груди; я приподнимала ее и ставила на землю, лишь бы она была в моих руках; мои губы искали ее рот, ее глаза, ее лоб.

Губы ее были горячи, глаза — закрыты, лоб — влажен.

Боже мой, ее бедное сердце не смогло вынести пыл моего сердца; не произнеся ни слова, не испустив ни единой жалобы, Бетси потеряла сознание.

Как и по дороге в Милфорд, когда ей хотелось идти пешком, она повисла на моей руке; то был единственный признак, по которому я заметила, что жизнь на время ее покинула.

— Это именно то, чего я опасался, — пробормотал врач, — но это именно то, что и должно было произойти… Не допускайте, чтобы она переходила от температуры слишком низкой к температуре слишком высокой! Суровость господина Уэллса ее оледенила, а ваша любовь ее сжигает.

Взяв дочь на руки, я отнесла ее к кусту, села и положила ее себе на колени.

Врач вынул из кармана флакончик и дал Бетси понюхать.