Патриция Вентворт - Анна, где ты?

• Название: Анна, где ты?
• Автор: Патриция Вентворт
• Жанр: Детектив

---

Он не спеша рассказал предание о трех одиноких женщинах, живших в ветшающем доме, о кузене, который приехал погостить и захотел жениться на Кларисе.

— Только мисс Изабелла этого не могла вынести — что младшая сестра ее обскакала — и от злости свихнулась, короче, дело дошло до убийства. Мисс Клариса сгинула ни за что ни про что, мисс Изабеллу упрятали в сумасшедший дом, и осталась мисс Мария одна вековать, до самой смерти прожила одна-одинешенька, никого не принимала. Но говорят, что мисс Клариса и сейчас сюда наведывается, вернее, рука ее, которая отрубленная.

— Отрубленная?

Морщинистое лицо старика еще сильнее сморщилось, он закивал.

— Изабелла отрубила ей руку с кольцом, которое ей жених подарил.

Он сказал это так буднично, что от этого стало еще страшнее. От частого повторения многие детали растерялись, и от древнего предания остался только остов. Старческий голос, старая комната, круг света под керосиновой лампой, черные тени на стенах — все усиливало эффект. Питеру вдруг приоткрылась самая суть человеческой натуры, и страшная суть, скрывавшаяся под мирным течением сельской жизни. Случилась страшная трагедия, а деревенские только разинули рот от любопытства и проглотили ее. Но все же вроде бы старались держаться подальше от места, где все случилось. Старик Мастерc так об этом сказал:

— Не скажу, что я испугаюсь, если мне вдруг явится мой приятель, который умер по-людски в своей постели; но я, хоть меня озолоти, не подойду к Дип-хаусу ночью, особенно к его середке, где было убийство. Один парень там однажды покрутился, так он после свихнулся и онемел, были и другие случаи не лучше. Говорю же, Эверли не желают, чтобы к ним совали нос, я-то уж точно не суну. Был еще один бродяга, говорят, он полез туда ночевать, думал, все равно дом пустует. Говорят, залез в окно, там все разбомблено, вынул осколки стекла и полез. Сунул руку — а навстречу ему из темноты другая рука, он и кинулся бежать через двор, через дорогу и все время орал.

Может, у старика нашлось бы еще что рассказать, но пришла его невестка, и ей не терпелось высказаться по поводу растяп, которые не в состоянии перевязать себе обожженный палец и непременно с ними кто-то должен возиться.

— Лу Грегори как раз из таких, вот что я скажу, не побоюсь! И мать ее была такая же! Так и ищут, на ком бы поездить. Займут сахар, а отдать забудут или заставят тебя купать ребенка, а сами валяются на кровати как ни в чем не бывало!

Старик Мастерc поморгал глазами:

— Ты купала ребенка, Сара?

Миссис Мастерc, и без того раскрасневшаяся от досады и усталости, стала еще краснее. Она свирепо уставилась на старика.

— Если бы только! И посуду вымыла, никто из них не подумал это сделать, и детей чаем напоила, больно уж плакали и просили пить, и прибралась немного в доме! И еще эта дура Лу выла над своим пальцем!

— Зачем же ты это делала?

Сара Мастерc с грохотом собирала посуду со стола.

— Потому что дура! Ну давай скажи, скажи это!

Старик с ехидным смешком сказал, а потом добавил, что у нее слишком доброе сердце, и оно доведет ее до беды, если она не угомонится. После чего она выскочила из комнаты, и до них донесся грохот посуды в мойке.

Питер пошел к себе и попробовал писать, но безуспешно: перо бегало по бумаге, но он сам не знал, что он такое пишет. Видимо, его мозг в этот момент был не в лучшей форме, ибо ему стало тошно. Дважды некстати затесалось имя Томазина. Он разорвал лист, сосредоточился, начал снова, но получилось еще хуже, так бездарно он не писал еще никогда в жизни. Этот лист последовал за первым в корзину. Что ж, если он не может не думать о Томазине, надо это делать последовательно и разумно. Во-первых, с чего он так разволновался? Они не в первый раз ссорятся и не в последний. Ссора — вещь преходящая.

Тогда из-за чего он буквально не находит себе места? Покопавшись в своих ощущениях, он получил ответ. В отношении Анны Бол он всегда был настроен скептически, с самого начала. Но не исключено, что повод для тревоги все же есть. Случается, что девушек убивают, а Анна из тех, кто на это напрашивается. И если действительно напросилась, то Томазине тоже может не поздоровиться… Дип-хаус произвел на него удручающее впечатление: разрушенные комнаты, заколоченные окна. Антисанитария, не говоря о прочем. И еще эта милая история, которую поведал ему старик Мастерc про трех сестер. Как подавляющее большинство людей, в привидения он не верил, но все равно не любил их обсуждать. Эти призраки всегда связаны с чем-нибудь кошмарным, о чем лучше вообще не вспоминать. И тут он вдруг четко понял, что его пугает. Он боится, что непоседа Томазина сама отправится на поиски Анны Бол в этом полуразрушенном доме. С нее станется!

Он вспомнил ее слова о подвалах. Эта дурочка могла вбить себе в голову, что Анна Бол сидит в таком ужасном месте, в темноте. Вполне могла. Она упрямая и отчаянно храбрая, эта несносная злая девчонка! А там она может оступиться из-за дыры в полу или того, что заставило бродягу из истории старика Мастерса с воплем удирать со всех ног.

Перед его мысленным взором возникла картинка, маленькая, до жути живая: не эта Томазина, которая чересчур горда и уверена в себе, а совсем другая девушка, замирающая от страха в кромешной темноте и куда-то крадущаяся. Он взглянул на часы — двадцать минут двенадцатого. Слишком долго он занимался всякой писаниной и размышлениями. В Дип-хаусе много чего могло произойти или происходит сейчас. Мастерсы спят, старик ложится в девять, Сара, его невестка, — после того как с ворчанием все перемоет. Он открыл окно, вылез, повис на карнизе и спрыгнул. Это было нетрудно, высота — метра два с половиной, не больше, а как возвращаться — ну, можно будет воспользоваться вместо стремянки старой грушей под окном.

Было сыро, но не холодно. Для начала он решил пойти к дому сестер Тремлет и посмотреть, горит ли у них свет. Ладно, посмотрит, а что дальше? Ему пришло в голову, что это глупо: если окна будут темные, это может означать, что она спит, а может — что ушла. А если в окне свет, то она может читать, лежа в кровати, или вообще еще не ложилась, если ей не хочется спать, — но это же может означать, что она ушла, а свет оставила нарочно, чтобы думали, что она дома.

Он подошел к коттеджу. Спереди все окна были темные. То, что раньше было конюшенным двором, теперь было обнесено крашеным забором, калитка запиралась на хитроумную щеколду, которую было трудно открывать и закрывать. Она была закрыта, и Питер изрядно потрудился над ней, подсовывая пальцы и чертыхаясь сквозь зубы.

Внутри в основном сохранился булыжник, но были и клумбы, засаженные луковичными цветами. В темноте они были как хлюпающие мокрые ловушки, Питер то и дело в них попадал.

С задней стороны дома было три окна, одно из них светилось. Темные окна выглядели так, будто они открыты, но светящееся было закрыто, а это означало, что там кто-то не спит, потому что никто не станет открывать окно, если собирается нырнуть в кровать и укрыться одеялом.

Значит, кто-то там не спал… Но не обязательно Томазина. Это может быть Гвинет или Элейн. А Томазина отправилась на свою дурацкую вылазку! Он смотрел на окно, борясь с нарастающим страхом и злостью.

Иногда нам кажется, что время мчится вскачь, иногда — что оно ползет еле-еле. Питер и сам не знал, как долго он простоял, глядя на сочившийся из-за голубых занавесок свет, но как-то вдруг почувствовал, что пора действовать. Если Томазина дома — все в порядке. Но если ее нет, то она уже в Дип-хаусе, и лучшее, что он может сделать, это пойти и отыскать ее.

Он еще раз поскользнулся на клумбе, закрыл за собой калитку, но не стал воевать с щеколдой, а сразу двинулся в направлении дома. У него был фонарик, но он не спешил его включать. Дорога шла по открытой части парка, и идти было пока несложно. Массив Дип-хауса темнел на фоне неба сначала смутным пятном, потом черным прямоугольником с двумя отрогами.

Он вошел во двор и остановился прислушиваясь. Здесь было абсолютно темно, поскольку горизонт уже не было видно, и абсолютно тихо. Ни шепота, ни дыхания, ни малейшего звука. Он бывал здесь днем и потому знал, что в правом крыле окна зашторены, в левом — заколочены. Что касается центральной части, он не мог вспомнить, все ли окна забиты для защиты от ветра и непогоды, или же где-то есть стекла.

Вытянув вперед руки, он двинулся через двор. Там должна быть дверь — он помнил, что посредине дверь, а над ней что-то вроде навеса. Да, вот он, навес на столбах. Рука уткнулась в столб, обросший липкой грязью. Вот две покатые ступени, за ними тяжелая дверь. Он видел ее днем, на ней есть рубец на том месте, где раньше был колокольчик, снятый затем из предосторожности. Левой рукой он его нашел и ощупал. Глубокая дыра из-под гвоздя, рубец… вдруг он понял, что поверхность, которой он касается, слегка отклоняется, что она уходит вглубь от плоскости фасада. Он толкнул дверь — она оказалась открыта.