Юрий Вронский - Юрьевская прорубь

• Название: Юрьевская прорубь
• Автор: Юрий Вронский
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2001

---

То и дело вспыхивали молнии и почти одновременно раздавался оглушительный треск, от которого всё сжималось в груди и животе.

Мальчики добежали до Русской башни и укрылись под сводом ворот. И вовремя, потому что начался град. Полчища крупных градин скакали по дороге как бесноватые, и через несколько мгновений дорога стала белой. Некоторые градины залетали в проём ворот, прыгали здесь по сухой земле и, уже совершенно неопасные, подкатывались к ногам.

Николке и Мартину оставалось только радоваться, глядя из укрытия на неистовство стихии. Время от времени они что-нибудь отрывисто кричали, и каменный свод отзывался их же голосами. Они всегда так делали, проходя через городские ворота.

Но мальчики были мокрые, а по проёму гулял сквозной ветер. Скоро им стало холодно, и они, не дожидаясь, когда кончится дождь, едва только перестал сыпать град, припустились к Николкиному дому, благо он был недалеко.

Глава четвёртая. ТРИФОН АРИСТОВ

Убранство в доме Платоновых было самое простое, чтобы не сказать бедное: стол под образами, лавки, кованый сундук, возле печи ещё один стол, небольшой, для готовки, а над ним полка с глиняной, деревянной и начищенной медной посудой. Ничто в доме не напоминало, что его хозяин создаёт для храмов Божьих и для жилищ знатных людей великолепные дорогие украшения из серебра и золота.

У Платоновых был гость — старинный приятель Варфоломея, псковской купец Трифон Аристов. Варфоломей и Трифон сидели за столом. Возле них на лавке стоял бочонок с пивом, из которого они время от времени черпали деревянными ковшами.

В другом углу избы Николкина мать чинила рубаху. На полу перед большим комком воска, не обращая ни на кого внимания, сидел Саввушка, трехлетний Николкин брат. Он был поглощён своим любимым делом — лепил из воска собак, лошадок, голубей и кошек.

Николка с Мартином забрались на печь и лежали там, высунув головы из-под занавески. Они быстро согрелись, потому что печь в доме Платоновых никогда не остывала — ведь здесь не было особого очага для готовки, как в доме Мартина, — и теперь с замиранием сердца слушали захватывающий рассказ купца Трифона.

По Трифону было заметно, что он уже давно начал утолять жажду: у него было красное, лоснящееся лицо и немного осоловелый взгляд. Меж тем он продолжал рассказывать:

— Ну, думаем, пришёл наш последний час. Бросили мы вёсла, повалились на дно, лежим, Богу молимся — всяк по-своему. А ветер в снастях стонет-завывает, сердце рвёт, будто мы уже покойники. Посудина моя скрипит, того и гляди развалится. С каждой новой волной думаю: теперь конец. А сам уж по горло в воде и — веришь, Варфоломей? — плачу. Да, лежу и, как дитя, плачу…

Трифон зачерпнул из бочонка и выпил. Это был плечистый мужчина с кудрявой чёрной бородой. На нём была чистая белая рубаха с черно-золотой вышивкой у ворота, схваченная в стане жгутом, тоже из чёрной и золотой пряжи.

Николка попытался представить себе Трифона плачущим и не смог. Мальчик кривил лицо, думал о жалостном, сам чуть не расплакался, но лицо Трифона в его воображении оставалось медно-красным, лоснящимся и сонным от хмеля.

А Трифон продолжал свой рассказ:

—  — Да… Лежу и плачу. Вспомнил обиды, какие причинил жене своей безответной, безропотной… Вспомнил малых своих детушек — тоже и перед ними я оказался небезгрешен! Вспомнил, кого когда обманул-обвесил. Кого словом неласковым ушиб, кого — кулаком, а кого — кистенём. Да… Много в жизни было всякого, Варфоломей! Больше, конечно, кулаком. Вот этим!

И он поднял крепко стиснутый пудовый кулак и поднёс его близко к глазам, отчего глаза его немного скосились к носу и лицо приняло как бы недоумевающее выражение. Разжав пальцы и бессильно уронив ладонь на стол, он продолжал:

— Всех вспомнил. И помолился я в сердце своём: Никола-угодник, смилуйся! Как же мне умирать, не заслужив перед людьми великие вины свои? С какими глазами предстану я Спасителю нашему и Матери Его Пречистой, Заступнице нашей? Да… А сам плачу. Вдруг меня словно кто толкнул и посветлело будто. Поднял я голову и — веришь, Варфоломей? — вижу: идёт к нашему судну Никола-угодник. Да… Совсем как на иконе. Волосы и бородка курчавая белеют, что пена морская. Облачения не подбирает — не боится, верно, полы замочить. Идёт себе по волнам, как по горочкам. Да…

Слушатели затаили дыхание, В это время избу потряс сильный удар грома. Все перекрестились. Трифон сказал:

— Вот и Илья-пророк подтверждает, что всё так и было! Ведь сам себе не верю порой, Варфоломей! Да… Ступил он на корму, весь светлый, словно серебряный. Гляжу: а полы-то и правда не замочил! И говорит он мне: «Трифон! Что это вы вёсла побросали и лежите вповалку, как кули с солью?» А я отвечаю: «Отчаялись мы, Никола-угодник, настал, дескать, наш последний час — вот, лежим, Богу молимся!» А он мне и говорит: «Ну-ка, говорит, беритесь за вёсла! Кто сам себе помогает, тому и Бог помогает! А молиться за вас буду я». Ну, мне, сам понимаешь, повторять не надо. Он молиться начал, а я кричу работникам: «А ну, ребята, навались!» И сам первый схватился за весло. Их тоже уговаривать не надо. Встрепенулись мои молодцы, навалились! Тут вроде и буря помаленьку стихать стала, и вой в снастях уже не такой заупокойный. Глядь — а на корме никого нет! Посмотрел на нос — тоже нет!

Взглянул на своих ребят — работают, что есть мочи, ничего не примечают. Тут-то я и дал обет: коли прибуду живой и невредимый в Юрьев, закажу Варфоломею лампаду серебряную, чтобы к празднику, к Николе Зимнему, зажглась она в храме, пред его, Николы-угодника, образом. Да…

Трифон с Варфоломеем зачерпнули ещё по ковшу и выпили. Голос Трифона становился всё громче. Он кричал:

— Верю, Варфоломей! Сделаешь! Верю! Но сделай так, чтобы моя лампада не хуже была, чем в Колыване, в тамошней Никольской церкви! Бывал в Колыване, видал? То-то! А за деньгами я не постою! Вот задаток!

И он бросил на стол горсть гульденов. Серебряные монеты засияли на тёмном некрашеном столе, точно маленькие луны. Один гульден покатился по столу, со звоном спрыгнул на лавку, с лавки — на пол и докатился до Саввушки. Саввушка поднял гульден, некоторое время рассматривал изображённого на нём бородатого человека, а потом снова положил монету на пол и вернулся к своему воску.

Мальчики утратили интерес к разговору захмелевших мужчин, опустили занавеску и оказались одни в тёплой уютной темноте, словно отгороженные от всего остального мира. Они начали шептаться.

Глава пятая. ДЕВА КЛЮЧНИЦА

Николке с Мартином не мешали пьяные голоса — мальчики почти не слышали их. Только раз застольный разговор ворвался в их тихую беседу: они вдруг услышали страшный грохот и треск. Сперва им показалось, что в дом ударила молния, но в следующее мгновенье раздался оглушительный рёв, который могла исторгнуть только глотка платоновского гостя:

— Да! Великий грешник — Трифон Аристов! Вот увидишь, Варфоломей, раздам всё добро нищим и уйду в монастырь!

И Николка догадался о причине треска. Выглянув из-за занавески, он убедился, что так оно и есть: великий грешник Трифон Аристов проломил своим кулачищем дубовую столешницу. Недаром среди русских ходила молва о его силе.

Сначала Николка пересказал Мартину по-немецки про Николу-угодника, потому что Мартин, конечно, не понял ни слова из того, что говорил Трифон. А потом разговор так и пошёл про удивительное и таинственное. Николка сообщил:

— Говорят, из бискупова замка в Домский собор подземный ход ведёт.

— А зачем он?

— Сказанул — зачем! — воскликнул Николка. — Да как же без подземного хода? Захотелось бискупу, скажем, сокровища свои проведать, те, что в Домских подвалах лежат, что ж, ему поверху шлёпать, что ли?

— Какие сокровища? — спросил Мартин.

— Обыкновенные, — ответил Николка. — Золото, серебро, алмазы там разные, жемчуга…

— А почему он их у себя в замке не хранит?

— Хранит и в замке, — сказал Николка, — только в замке все не умещается.

Мартин был потрясён. Пресвятая Мария, сколько сокровищ — даже в замке не умещаются! Он постарался вообразить всё это богатство, и оно предстало его мысленному взору в виде большой горы монет, кубков, перстней, ожерелий и прочих драгоценностей. Куда столько одному человеку?! Мартин вспомнил любимые дедушкины слова: «Свобода — это мешок, набитый золотом».

— Вот бы нам с тобой набить мешок! — сказал он мечтательно.

— Ты про что? — не понял Николка. — Про бискуповы сокровища, что ль?

— Да, — тихо ответил Мартин.

— Так тебя к ним и допустили! Там небось железные двери кованые да замки пудовые. И, понизив голос, Николка добавил:

— А может, кое-что и почище!

Мартин встрепенулся. Он понял, что сейчас Николка что-то расскажет о зловещей тайне собора.

— Давным-давно, лет двести тому назад, а может и более, жил здесь, в Юрьеве, так же как и теперь, бискуп. Уж так дрожал над своим добром! Никому и ничему не доверял — ни дверям кованым, ни тяжёлым засовам, ни стражам с оружием. В замке-то надёжно — сам сторож! Да вот беда: сокровищ день ото дня всё больше становится, так что в замке уже и места нет. День и ночь ломал он голову: где хранить новые сокровища? И спознался тот бискуп с нечистой силой. Сатана ему и присоветовал, как быть. Не задаром, понятно. Плата известная — душу взамен отдай! И говорит сатана бискупу: «Строй, говорит, церковь соборную и рой под ней подвалы громадные. А там видно будет». Бискуп так и сделал — начал строить Домский собор. Сложили стены подвалов, верхние стены стали выводить, И тут — что за наваждение! День строят, а за ночь всё разваливается. Работают, работают — и ни с места! Бискуп снова к сатане: как, мол, быть? И велел сатана замуровать в стену молодую прекрасную девицу. Замуровали. Дело сразу начало спориться, и скоро собор был построен. Но с тех пор каждую новогоднюю ночь девица выходит из стены и бродит вокруг собора. На шее у неё висят ключи. Её так и называют: Дева Ключница. А бродит она вот зачем: ей нужно повстречать другую прекрасную девицу. Тогда она набросит ей на шею связку ключей и навсегда освободится от обязанностей ключницы.