Игорь Голосовский - Хочу верить…

• Название: Хочу верить…
• Автор: Игорь Голосовский
• Жанр: Современная проза

«Хочу верить...», посвященная теме героической борьбы советских людей во вражеском тылу в годы Великой Отечественной войны.

Молодой журналист Алексей Трофименко в своем очерке о подпольщиках Днепровска опрометчиво назвал Людмилу Зайковскую предательницей. Поводом для этого ему послужили архивные изыскания. Однако свидетели выступили в защиту доброго имени Зайковской. И теперь Алексей намеревается восстановить правду...

---

Донесение Людмилы я уже читал раньше. Оно было написано фиолетовыми чернилами, ровным, мелким почерком, без помарок на листке, вырванном из школьной тетрадки:

«Господин Кернер! Я думаю, вы поверите мне, если я скажу, что случайно попала в подпольную организацию. Я состояла в комсомоле, поэтому мне приказали остаться в городе и быть связной. Моего согласия не спрашивали. Я не отказалась. Как вам известно, я преждавала в школе немецкий язык. Я хорошо знакома с вашей замечательной культурой. Дух великого немецкого народа всегда был для меня понятен и близок. Я увидела, что советская власть оказалась колоссом на глиняных ногах, и уверена, что смогу сотрудничать с вами. Но партийные руководители крепко держали меня в руках. Я боялась их и не могла выйти из-под их власти. Теперь из-за моей слабохарактерности мне грозит смерть. Но я не враг вам и хочу это доказать. Я сообщаю вам, господин Кернер, фамилии и адреса четырех важных преступников, членов штаба, ближайших помощников секретаря подпольного горкома партии Георгия Лагутенко, находящегося сейчас в тюрьме. Эти люди пока гуляют на свободе и по-прежнему вредят немецкой армии. Они притворяются, что относятся лояльно к оккупационным властям, а сами совершают диверсии. Называю этих людей: Остап Тимчук, проживает на проспекте Маркса, дом 11,квартира 3. Михалевич Тарас, живет на улице Короленко, дом 8, квартира 1. Василий Галушка, его адрес: 2-й Красногвардейский переулок, дом 12, квартира 7, и Семен Гаевой, адрес: улица Чкалова, дом 5, квартира 9.

Тимчук, Галушка, Гаевой и Михалевич в ночь с 28 на 29 мая 1942 года взорвали железнодорожный мост через реку. Они сделали это по приказу Георгия Лагутенко. Этот приказ я лично передала Тимчуку 28 мая у него на квартире.

О других своих диверсиях они вам сами расскажут после того, как вы их допросите.

Я надеюсь, господин Кернер, что, оказывая вам услугу, тем самым сохраняю себе жизнь. Мне всего двадцать шесть лет. Я еще хочу наслаждаться жизнью, ведь я так молода и не причинила вам большого вреда. Обещаю и впредь сотрудничать с немецкими властями. 21 июля 1942 года. Людмила Зайковская»,

— Какую же правду хотите вы еще найти? — спросил Томилин, когда я закрыл папку. — Разве, не все тут ясно?

— Нет, не все, — твердо ответил я. — Вы сейчас прочли письма Людмилы к мужу. Скажите по чистой совести, мог ли один и тот же человек написать эти письма и донесение господину Кернеру? Да, я знаю, почерк принадлежит Зайковской. И все же, кроме доводов разума, у каждого человека есть доводы сердца. Неужели оно вам ничего не подсказывает?

— Вы задаете мне риторические вопросы, — подумав, сказал заведующий архивом. — Никому нет дела до того, что вам или мне подсказывает сердце. У нас научное учреждение, которое оперирует фактами. Строго проверенными фактами. Эти факты говорят против Зайковской. А ее письма… Что ж… Они ведь ни о чем, в сущности, не говорят и ничего не опровергают. Вы еще молоды и не нюхали пороха. Нам в ту пору приходилось разочаровываться в людях. Хороши бы мы были, если бы оправдывали предателей, основываясь на этих ваших «доводах сердца».

С ним трудно было не согласиться. И все же я не согласился. Я знал то, чего не знал Томилин. Я знал Машу и видел ее глаза. И я сказал:

— Ладно, оставим чувства в покое. Вы правы, нужны факты. Поможете вы мне найти их?

— Вы хотите доказать, что Зайковская не виновна?

— Да.

— Зачем?

Этот вопрос поставил меня в тупик.

— Как зачем? Да чтобы восстановить честное имя погибшей комсомолки, если она действительно была честной.

Томилин изучающе посмотрел на меня. Наверно, он подумал, что у меня имеются какие-то неизвестные ему соображения, о которых я умалчиваю. Вся эта история ему явно не нравилась. Мне необходимо было обрести в нем союзника: без его помощи я ничего не смог бы сделать.

— Поймите меня правильно, — сказал я. — Вы говорите, что оперируете только строго проверенными фактами. Пусть так. Но давайте проверим эти факты снова, раз уж появилось какое-то, хотя бы даже крохотное сомнение.

— У меня лично никаких сомнений нет, — ответил он сухо. — Вообще я считаю вашу затею нелепой. Волга впадает в Каспийское море, и, сколько бы вы этот факт «и проверяли, положение не изменится. Но поступайте, как находите нужным. Что вас конкретно интересует?

— Известно ли что-нибудь о деятельности Зайковской в тылу у немцев?

— Нет, точно ничего не известно. Все люди, с которыми она работала в подполье, были казнены. Она числилась связной горкома партии. У нее была рация. Она передавала донесения в штаб партизанского отряда.

— Какое у нее было легальное положение? Она служила где-нибудь?

— В городской управе. Секретарем общего отдела.

— Неужели нет никого, кто знал или хотя бы видел ее в то время?

— В городе живет некий Ковальчук. Он топил печи в управе. Но с ним вам нет смысла встречаться. Он скажет, что Зайковская была секретаршей, вот и все. Он уже говорил это однажды. Его показания в этой папке. — Помолчав, Томилин добавил: — Какой же вам смысл идти тем путем, каким много лет назад шли мы? Вы окажетесь перед тем же выводом. Если уж вы хотите найти что-нибудь новое, ищите в первую очередь новый метод поисков.

Он был совершенно прав.

— Посоветуйте что-нибудь! — взмолился я. Томилин покачал головой:

— Не знаю, не знаю… Говорю вам: вы зря потратите время.

На этом наш разговор пришлось прекратить: раздался телефонный звонок. Томилину сообщили, что через полчаса начнется бюро обкома, где он должен присутствовать.

Попрощавшись с ним, я вернулся в гостиницу, Зима в Прибельске была теплой. Онег еще не выпал. Накрапывал мелкий дождь. На мокром асфальте отражались разноцветные огни реклам.

По широкому проспекту неслись автомобили, троллейбусы; громыхая, неторопливо ползли трамваи. Спешили куда-то прохожие: женщины с зонтиками в руках, школьники со своими сумками, смеющиеся, оживленные юноши и девушки. У ярко освещенных подъездов кинотеатров толпился народ.

Город жил обычной жизнью. А мне вдруг представился другой, притихший, в развалинах город, вот этот самый город, но без огней, без музыки и веселой толпы. Город, оккупированный фашистами.

Здесь жила Людмила Зайковская. По этой улице ходила она по утрам в управу. Вот в этот пятиэтажный серый дом, где сейчас помещается горсовет. Что думала она, глядя на немецких солдат и офицеров? Боялась, ненавидела их или верой и правдой служила им?

У себя в номере я еще раз прочел все шесть писем. И сомнение, зароненное в меня Томилиным, погасло. Я снова поверил этим письмам и той, которая написала их летом 1941 года. Я дал себе торжественную клятву не отступать.

После ужина я принялся обдумывать вопросы, которые завтра должен был задать Томилину. Я пытался найти новый подход к уже известным фактам, новый метод… Искал… Но не находил.

Заведующий архивом смог принять меня лишь вечером, в конце рабочего дня. У меня было сильное подозрение, что он сделал это с тайной целью поскорей избавиться от докучливого посетителя. Времени в моем распоряжении было мало, и я сразу приступил к делу.

— Откуда стало известно, что Зайковская пробыла в тюрьме с 8 июля по 26 сентября 1942 года?

— В деле имеются соответствующие документы, — ответил Томилин, слегка удивленный моим вопросом. — В архиве полиции была обнаружена ведомость пищевого довольствия заключенных. В этой ведомости фамилия Зайковской значится с 8 июля по 26 сентября. 27 сентября она была вычеркнута из реестра.

— Куда же она девалась?

— Томилин пожал плечами.

— Может быть, ее расстреляли?

— Возможно, но возможно, и выпустили. Мы ничего не знаем об этом. Товарищи, арестованные так же, как она, за участие в подпольной организации, были казнены в начале 1943 года. В списке казненных Зайковской нет.

— Она одна была в камере?

— Да… За исключением единственного дня. 26 сентября к ней подсадили Веру Давыдовну Орлову, арестованную за то, что она не сдала радиоприемник. По оплошности кого-то из тюремщиков Орлову заперли в камеру, где находилась Людмила. В тот же вечер Зайковскую забрали из камеры. Ночь Орлова провела одна, а утром ее освободили, предварительно зверски избив. Поговорите с Орловой. Правда, это вам ничего не даст. Ее показания уже имеются в деле. О Зайковской она отзывается резко отрицательно. Но, возможно, она припомнит какие-либо новые, ценные для вас детали.

Лицо Томилина выражало усталость и нетерпение. Он поглядел на часы. Рабочий день был окончен. Мне ничего не оставалось, как отправиться к Орловой.

Вера Давыдовна жила в новом доме возле Парка культуры и отдыха имени Шевченко. Я с трудом разыскал ее, так как она вышла замуж и носила фамилию мужа — Грибакина.

Это была женщина средних лет, довольно еще стройная и хорошо сохранившаяся. На ее худощавом, подвижном лице почти не было морщин. Черные густые волосы были разделены ровным пробором. Она была одета в строгий синий костюм и белую блузку. Лицо ее сильно загорело — вероятно, Вера Давыдовна недавно вернулась откуда-нибудь с юга.