Сергей Голубов - Когда крепости не сдаются

• Название: Когда крепости не сдаются
• Автор: Сергей Голубов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Публицистика
• Год: 1954

Роман о жизни и подвиге генерала Карбышева

---

— Товарищи бойцы!

Он приложил к губам рупор из жарких, грязных ладоней и не крикнул, а заревел:

— Кто жив, друзья? За мной, за комиссаром! В контратаку!

Да, конечно, это было глупой ошибкой фашистов — думать, что гнезда сопротивления подавлены. Ничего подобного! На зов комиссара посыпались люди — из дверей и из окон, с крыш и с деревьев; они выскакивали из воронок и из подвальных люков, выбегали десятками из-за каждого угла. Они пристраивались друг к другу, брали ружья на руку к команде «коли» и кричали Юханпеву:

— Веди, товарищ комиссар!

* * *

И «генеральный штурм» крепости Брест был отбит. Солнце опрокинуло на землю море рубиновых блесков. Где-то близко-близко прятались сумерки.

Фашист лежал на винтовке, разбросав по сторонам каску и котелок, круто выпятив живот и прикрыв его лиловой рукой. Из ранца выпали ножницы, зубная щетка, тюбик с пастой для полоскания рта, зеркало, шкатулка с нитками и красивенький, ярко блестевший пенальчик для иголок.

— Полное хозяйство!

— А то! Ты в него — очередь, а он, знай, себе зубы чистит.

Кругом засмеялись. Итак, солдаты уже могли шутить. Пронзительный свист одинокого снаряда привлек их внимание.

— Палили-то! Страсть! Я думал, и жив никто не будет!

— Да ведь мимо!

— И то — мимо!

Радостно видеть около себя знакомые лица, когда смерть прошла рядом. Это так радостно, что шутка сама слетает с запекшихся в корку губ…

Способность любящих людей к сближению безгранична. Кажется, так слились два человека, что живут как один. А толкнет жизнь, и еще глубже войдут они друг в друга, еще тесней сольются в единстве чувства, в сплоченности своей любви. Оле Юханцевой никогда не приходили в голову подобные мысли. Она просто любила отца и мать, даже и не зная, какие они и за что их надо любить, — просто любила. Но здесь, в полутемном подвале аптекарского склада, в душном воздухе, полном ядовитых испарений крови и больного человеческого пота, среди стонов и воплей, перед самым лицом неумолимой смерти множества людей что-то случилось с олиной любовью. Здесь Оля поняла, за что она любит мать, за что невозможно не любить ее, и до того прониклась этой новой, «доказанной» любовью, что сама стала почти такой же, как и мать…

Вот — первые потери: Пинкин — левая рука; Казаков — правая нога; Уруднюк — контужен; Омельченко — правая нога; Офименко — голова и лопатка; Ковтун — рука; Мельник — контужен… Надежда Александровна и еще какие-то женщины, и Оля с ними, обмывали, перевязывали. Неловкая, неумелая Оля с изумлением и восторженной завистью смотрела на мать — на ее неслышную, летящую походку, на быстроту и легкость прикосновений, на уверенные движения смелых пальцев. Пришел Османьянц, в изорванной гимнастерке, без фуражки, с похожей на ржавую проволоку щетиной у висков и с перебитой кистью левой руки.

— Врачу, исцелися сам! — сказал он, мертвенно улыбаясь. — Пожалуй, придется откромсать…

И уперся плечом в сырую стену, такой же бледный, как стена. Оля сняла часовую браслетку с его раненой руки. Она старалась это сделать, как мать, — быстро и легко, и, вероятно, ей удалось так сделать, потому что Османьянц не только больше не бледнел, но даже еще и улыбался, чуть слышно поскрипывая зубами. Впрочем, это было уже тогда, когда к нему подошел хирург…

* * *

Золотой месяц плавал в синеве вечернего неба и осыпал жемчугом сумеречную землю. Сотни ракет то и дело взвивались за рекой, освещая крепость, и месяц бледнел в белых разливах их ослепительного блеска. Орудия гремели, без перерыва обстреливая Брест. В эту ночь, с двадцать третьего на двадцать четвертое, гитлеровцы ждали большой вылазки советского гарнизона.

Вылазка была не по силам гарнизону. Но вместе с тем и успех его обороны был очевиден. Штурмы двух первых дней не удались; гитлеровцы отошли от крепости, уложив под ее стенами множество людей. Растерянность, владевшая осажденными в первые минуты нападения, исчезла. Их сопротивление становилось все более организованным и стойким.

— И уж тут наше дело — помочь, — говорил Юханцеву заместитель командира 84-го стрелкового полка по политической части, — разработать общий план обороны и прочее. Это, Яков Павлович, все равно как производственное совещание на заводе. Политика, производство, быт — все в переплете, пока тут же, на совещании, не распутается… И тогда…

Юханцев очень хорошо понимал «замполита». Да, это — школа. Буря гудит, корабль рвется вперед, ты — у руля и знаешь: от малейшей ошибки в нажиме на руль, от неверного поворота, от случайной нечеткости действий — мель, риф, крушение. Школа партийной работы! Полковой комиссар считал, что надо немедленно собрать командиров и на собрании обязаться такими решениями, чтобы…

— Где соберем? — спросил Юханцев.

Он считал эту мысль находкой.

— У нас, в штабе полка. И Османьянц придет. Он нынче на южном острове за командира…

— Без руки?

— С рукой. Загипсовали. Придет…

— Хорошо. Собирай!..

Из того, что сказал собравшимся Юханцев, с величайшей ясностью вытекала задача: обороняться. Каждая попытка сопротивления ценна и нужна, ибо из суммы задержек рождается выигрыш времени для организации настоящего отпора, с одной стороны, и враг изматывается — с другой. Только так может действовать советская крепость — задерживать противника, наносить ему возможно большие потери, отвлекать на себя возможно больше неприятельских сил, всячески замедлять их движение, чтобы высшее командование успело создать необходимые заслоны и оборудовать новые оборонительные рубежи. Только так мог гарнизон Бреста приблизить конечную цель войны — погнать гитлеровцев назад. Только так…

Выступил начсандив Османьянц, с подвязанной рукой, красным, странно улыбающимся лицом и блестящими маленькими глазами.

— Чтобы мобилизоваться, стране, товарищи, — сказал он, — нужны не дни, а месяцы. Хватит у нас сил и средств, чтобы обороняться месяцы? Нет, не хватит. Следовательно, будем обороняться, пока живы!

И, улыбаясь, отошел к стене. Потом заговорил помощник командира полка капитан Зубачев, — сухощавый, стройный, с тонким, нервным лицом. Подняв кверху, высоко над головой, свой планшет, в котором у него хранились конспекты по истории партии, капитан сказал, словно присягая:

— Мы не получали приказа об отходе, — значит, надо стоять до конца. Погибнуть, но не отступать!

И все, кто еще выступал, говорили то же самое. Юханцев жадно слушал этих людей. У некоторых из них были здесь, в крепости, жены и дети. Думают ли они о своих семьях, когда клянутся умереть? Ведь умереть они не смогут без них, — без жен и без детей, — а только с ними. Значит ли это, что они клянутся и за них, и от их имени тоже клянутся? В таком именно положении был и сам Юханцев. Он слушал слова великой клятвы, с готовностью произносившиеся кругом командирами, смотрел на их взволнованные, горячие лица. Да, он сделал сейчас все, чтобы поднять их дух на смертный подвиг, и он поведет их за собой умирать. Здесь — его право и его долг. Новая мысль зажглась, ослепительной яркостью наполнив мозг. Юханцев вдруг увидел прямо перед собой смысл своей жизни. Смысл был необъятен, как история человеческого разума, и так же, как эта история, выражал в себе философию подвига. Не всякий подвиг — только жертва. Есть подвиги завоевания через жертву, как тот, к которому зовет сегодня своих людей Юханцев. И в громадности таких подвигов, перед лицом их бессмертия, жить или не жить — все равно. Нет, не может быть, что кто-нибудь не знал этого, — не может быть! Юханцев подошел к Османьянцу, к Зубачеву и быстро, но крепко обнял их. Шум, наполнявший низенькие, сводчатые комнаты штаба полка, где происходило собрание, смолк. Командиры понимали: Юханцев прощается.

— Товарищи! — громко сказал он. — Партия нам велела… Умрем, а крепость не сдадим! И Родине послужим до последнего…

* * *

С пяти утра гремели тяжелые орудия осады. Огонь был направлен главным образом на цитадель и северный остров крепости, туда, где инженерный парк и кладбище. Огонь чередовался с налетами. Под огнем крепость замирала, уходя в подвалы. Но как только гитлеровцы прекращали обстрел, чтобы бросить на штурм пехоту, солдаты становились на места и хватались за ружья. Длинные стволы тяжелых зениток втыкались в утреннее небо. И штурм остывал. В девять часов на северном земляном валу завозилось что-то очень большое и несуразное. Подтянув радиоагитмашину, гитлеровцы устанавливали ее в направлении ветра. До защитников крепости долетело: «Предложение есть честной капитуляции… Уже многи русски города пали… Уже вся русски армия пал…» Ураган ружейного и пулеметного огня заглушил геббельсовскую болтовню. Но был на нее еще и другой ответ.

Командиры читали бойцам приказ № 1:

«Создавшаяся в крепости обстановка требует организованных боевых действий для дальнейшей борьбы с противником. Руководство решило объединить основные силы находящихся в крепости воинских частей в сводную группу. Командование сводной группой поручить капитану Зубачеву И. Н. Начальником штаба группы назначить старшего лейтенанта тов. Семененко. Всем командирам частей учесть бойцов по спискам. Боевой приказ поступит после составления списков и окончательной организации подразделений…»