Сэйс Нотебоом - Ритуалы

• Название: Ритуалы
• Автор: Сэйс Нотебоом
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-7516-0531-4

«Ритуалы» — пронзительный роман о трагическом одиночестве человека, лучшее произведение замечательного мастера, получившее известность во всем мире. В Нидерландах роман был удостоен премии Ф. Бордевейка, в США — премии «Пегас». Книги Нотебоома чем то напоминают произведения чешского писателя Милана Кундеры.

Главный герой (Инни Винтроп) ведет довольно странный образ жизни. На заводе не работает и ни в какой конторе не числится. Чуть-чуть приторговывает картинами. И в свое удовольствие сочиняет гороскопы, которые публикует в каком-то журнале или газете.

---

Самоубийц, бывает, насчитывается до тысячи человек, и группа эта весьма пестрая, вроде пассажиров, ожидающих 16-го трамвая у остановки на амстердамской Ларессестраат перед самым часом пик. Средоточие статистической информации, похоже, располагалось где-то по соседству, и данные были вполне точны. По числу знакомых самоубийц — иначе не скажешь, ведь факт смерти как бы завершал знакомство, просто потому, что эти люди больше не могли преподнести никаких сюрпризов, — Инни заключил, что круг его знакомых, скорее всего, охватывает тысячу человек. Если пригласить всех этих добровольных мертвецов на чай, вряд ли обойдешься двумя дюжинами пирожных от Беркхофа.

Канувших в небытие он делил на две категории, смотря по тому, какой путь они избирали — «горку» или «лестницу». В первом случае после некоторых начальных усилий все шло само собой, во втором приходилось попотеть.

Тетя Тереза бесспорно выбрала «горку». Пьянство и испытанная смесь истерии и хандры естественным образом подвели ее к выходу из бального зала, а вот оба Таадса непоколебимо пробирались сквозь лабиринты и карабкались по бесконечным лестницам, чтобы в итоге прийти к тому же.

2

Есть люди, которые, словно бесформенную глыбу, волокут за собой все то время, что они провели на земле, и Инни Винтроп был из их числа. Нельзя сказать, чтобы эта мысль занимала его изо дня в день, но она регулярно возвращалась и вызывала у него живой интерес еще в ту пору, когда груз минувшего был значительно легче. Он не умел ни оценить свое время, ни измерить, ни поделить. Хотя, пожалуй, здесь уместнее говорить не о его времени, а о времени вообще, ибо лишь тогда эта стихия в полной мере обретает присущую ей липкую вязкость. И не только прошлое цеплялось к Инни таким манером, будущее тоже было весьма строптиво. Там его поджидало столь же бесформенное пространство, которое надлежало преодолеть, причем наугад, без мало-мальски четких указаний, каким путем оттуда выбраться. Одно было ясно: эпоха, в которой он жил, подошла к концу; но и теперь, в сорок пять лет, когда он, по собственным словам, «переступил границу кошмара, а паспорта у него никто не спросил», бесформенная глыба воспоминаний и отсутствия оных по-прежнему была при нем, не менее загадочная и даже в ретроспективе не менее огромная, чем космос, который в последнее время был у всех на устах.

В глубинах серого густого тумана начала пятидесятых, сквозь который проступал мощный пожар корейской войны, тонула, увы, и не столь заметная минута, когда в пансион на Тромпенбергервег в Хилверсуме явилась тетя Тереза (treize, Therese, ne perd jamais [5]), которая спустя несколько лет оставит Инни наследство, заложив тем самым основу его относительного благосостояния.

Работать над воспоминаниями было сложно не только потому, что он располагал весьма ограниченными возможностями («нет у меня памяти», «вы определенно все вытеснили», «вы способны, черт побери, хоть что-то запомнить!»), но и потому, что с годами начали мало-помалу исчезать и потенциальные зацепки и ориентиры, необходимые для путешествия в бездны минувшего. Конечно, тетя Тереза, утратив осязаемую плоть, стала пятнистым призраком, который время от времени блуждал по скудно освещенным коридорам его мозга, и это бы еще полбеды, ведь и шофер белого «линкольна»-универсала тоже разбился в лепешку, вместе с дядей, мужем тети Терезы; но самое ужасное, что пансион, где Инни провел первые годы своей взрослой жизни, вместе со всеми его воспоминаниями утонул в спутанном клубке восьми других пансионов и, увлекая за собой непременные гортензии, каштаны, лиственницы, рододендроны и жасмин, канул в пропасть, откуда ничто не возвращается.

Ничто?

Большие обветшалые дома, некогда выстроенные бывшими колониальными чиновниками, были, по сути, коробками, полными воспоминаний о столь же бесповоротно обветшалых временах. Они имели названия — к примеру, «Теранг-Теранг» или «Мадура», — и худущий, нервный, романтичный Инни тех дней мог вообразить (особенно летним вечером, напоенным нежными запахами), будто живет где-нибудь на плантации в окрестностях Бандунга, и это впечатление еще усиливалось оттого, что в том же до безумия огромном доме и вправду снимали комнаты бывшие обитатели Индонезии. Запахи тропической кухни ползли по дому, лениво шаркали тапки по циновкам в коридоре, кто-то щелкал языком, высокие, мелодичные, странно тягучие голоса говорили о чем-то непонятном, но связанном для него с книгами Куперуса, Даума и Дермут [6].

Он терпеть не мог свои тогдашние фотографии, не столько те, где был запечатлен вместе с другими, — на них все выглядят одинаково смешно, — нет, именно те, где внимание целиком сосредоточивалось на его собственной персоне, потому что позировал он в одиночку, скованный, изображая этакую статую и одновременно ища опоры и поддержки у дерева, забора — у любого предмета, который в следующий миг тоже займет место на фотографии, так что он, Инни, будет там не один. Ведь что сохранится на таком снимке? Молодой человек, который из-за непомерной худобы не годился для армейской службы и, что еще хуже, не мог по этой причине раздеться на пляже, а вдобавок был исключен из четырех школ кряду и рассорился с опекуном, и в результате лишился пособия, которое ему великодушно назначила бабушка, молодой человек, который пускался в самые что ни на есть отчаянные любовные авантюры и целыми днями торчал в конторе, чтобы кое-как оплатить пансион и считать себя независимым.

3

Произошло это, скорей всего, так: он сидел в своей комнатушке, когда в коридоре послышался индонезийский голос квартирного хозяина:

— Господин Винтроп, тут к вам дама.

Немного погодя она уже стояла в комнате, что далось ей нелегко; ведь для двух людей места было явно маловато, тем более что она одна вполне сошла бы за двоих.

— Я твоя тетя Тереза, — сказала она. И еще: — Ты настоящий Винтроп.

Протиснувшись мимо Инни и на мгновение обвеяв его легким, мускусным ароматом, она выглянула в окно. Увиденное ей не понравилось. Дальнейшие реплики особой логикой не блистали, зато сыпались отрывисто, на одном тоне:

— Книги читаем. Как тут тесно. Я слышала о тебе. Ну просто ни стать ни сесть. Господи Боже мой, буквально тоску наводит. Ты когда-нибудь слыхал обо мне? Надо нам кой-куда прокатиться. Познакомлю тебя с человеком, который пишет книги. — Слово пишет она произнесла так, что было совершенно ясно: эту деятельность она ставит много выше чтения.

Была весна. Субботний полдень. Лишь позднее Инни сообразил, что она даже не спросила, хочет ли он поехать с нею. Они просто вышли из комнаты, точнее, тетя Тереза сплыла вниз по лестнице, промчалась по саду, словно это была враждебная стихия, нырнула в автомобиль и сказала:

— Мы едем к господину Таадсу, Яаап.

Автомобиль рванул с места. Тетя — впрочем, и это тоже дошло до него позднее — всегда занималась бездельем, притом с максимально возможной быстротой. В простоте душевной: Инни еще подумал, что эта взвинченность, вероятно, обусловлена таинственными химическими процессами в недрах ее белого, слегка опухшего тела, словно где-то внутри кровь ее постоянно кипятили в кастрюльке на плите. Пятна всяческих цветов то появлялись, то исчезали у нее на лице и на шее, и если бы она периодически не испускала могучий вздох, то наверняка бы лопнула.

Что же такое Винтроп? — спросил он себя, потому что тетя только о том и рассуждала. — Все Винтропы сумасшедшие, порочным тщеславные, недисциплинированные, живут в тарараме, без конца что-то делят. С женами обращаются как со скотиной, а те все равно их любят. В войну они разоряются или, наоборот, богатеют, они удачливы в делах, но деньги свои проигрывают или швыряют на ветер, а друг друга продают за грош. Ты знал своего отца?

Ответа она не ждала.

— Тебя окрестили, это ты знаешь? Мой брат был герой Сопротивления, белая ворона в нашей принципиальной семейке. О твоем отце такого не скажешь. Он с деньгами вообще не умел обращаться. Женщины — единственное, в чем он знал толк. Ты еще ходишь в церковь?

Тут он хотя бы сумел ответить:

— Нет.

— Йаап, останови-ка.

Белый «линкольн» подлетел к тротуару, едва не сбив случайного велосипедиста. Тетя пристально посмотрела на Инни. Голубые глаза, как у него. Водянистые, но в основе стальные. Ткнула пальцем ему в грудь.

— Винтропы — семейство католическое. Брабантские католики. Единственный брат твоего отца, не покинувший лоно церкви, владеет всем капиталом. Твой отец, твой дядя Йос, и дядя Науд, и дядя Пьер, и тетя Клер либоум ерли, либо живут в бедности. У тебя нет ничего, ну, может, перепадет кое-что от бабушки. И ведь все они один за другим отошли от церкви. Подумай об этом.

Минуты не прошло, а «линкольн» опять мчался со скоростью больше ста километров.

Как позднее выяснилось, ехали они в Доорн. Но и не только в Доорн. Если бы существовала карта нижнего мира, мира призраков то Доорн был бы отмечен у самого входа. Вед эта поездка в Доорн была визитом в прошло его семьи, к именам, к смертям, в Тилбург на рубеже веков, к шерстяным тканям, агентствам, фабрикантам. Тетин выговор все сильнее менялся. Тилбургский диалект нидерландского, на слух, пожалуй, самый забавный. Oн слушал ее рассказы и складывал их про запас. После обдумает.