Збигнев Ненацки - Раз год в Скиролавках

• Название: Раз год в Скиролавках
• Автор: Збигнев Ненацки
• Жанр: Юмористическая проза

Ни имя – Збигнев Ненацки, ни название книги, о которой идет речь, – «Раз в год в Скиролавках», сейчас ровным счетом ничего вам не говорят. Но я уверена, что самое большее через год и писатель, и его роман станут у нас так же знамениты, как и в Польше. Когда эта книга вышла там в свет, читатели резко поделились на два лагеря: одни сказали, что это порнография, другие что это высоко моральное произведение, а эротика... что ж, эротика это очень важная часть жизни взрослого человека.

Интересно, что на стороне последних оказался костел, который в Польше играет не последнюю роль в том числе и в формировании общественного мнения. Было признано, что книга показывает омерзительность греха, но люди, упав, поднимаются и приходят к милости веры. Кардинал Глемп, глава польской католической церкви, сказал в свое время примерно следующее: «Нет другой книги, в которой был бы так хорошо показан ксендз. Но поскольку автор коммунист, мы не будем ни пропагандировать ее, ни критиковать».

А вот как отнеслась к роману простая крестьянка из деревни, где постоянно живет писатель, старушка, вообще не читающая книг. Прочитав первый том, она воскликнула: «Это свинство! Скорее давайте мне второй том!»

Мне подарили эту книгу пять лет тому назад, и, прочитав, я стала понемногу переводить ее ради удовольствия и для друзей. А о том, чтобы ее опубликовать, конечно, не могло быть и речи. Но, как выяснилось, никакой труд даром не пропадает. Наша редколлегия решила печатать перевод первый том в нынешнем, а второй в будущем году. Автор дал на это согласие, польские коллеги спасибо им договорились о встрече. И вот мы едем к Ненацкому в деревню Ежвалд, на Мазуры, за триста пятьдесят километров от Варшавы. Дом писателя на берегу озера, во дворе красная «тойота». Вот и он сам выходит на крыльцо, ведет в рабочий кабинет. Все страшно знакомо по «Скиролавкам» от вида из окна до ковра из овечьих шкурок на полу. Все столы, стулья, подоконник завалены только что присланными авторскими экземплярами книг от детских, приключенческих, до «Соблазнителя». Толстый том «Скиролавок» шестое, последнее издание. На русском языке книжка какой-то бандитской фирмы, которая без спросу выпустила его повесть. На стене пистолет, на пороге, улыбаясь и повизгивая, не смея войти, переминаются с ноги на ногу два огромных дога. Да, когда небедный человек живет в такой глуши, все это не вредно...

Проговорили мы часов пять, дотемна. Сильно сокращенная запись этой беседы перед вами. Свои вопросы я повыбрасывала, чтобы не мешали, оставила необходимый минимум.

Тамара МАЧЕЯК, переводчик книги.

---

В хлеву было тепло, тихо, на чердачке с сеном шмыгали мыши, шелестели сухими стеблями травы и тихонько попискивали, да черная корова влажными ноздрями дышала в пустую кормушку и поворачивала голову к отягощающему, ее большому, как дыня, вымени. Вместе с рассветом и все более громким гомоном кур в проволочной клетке в хлев входила Юстына в коричневом кожухе, наброшенном на ночную рубашку, с пустым ведерком в руке. Это ведро она сначала отставляла на цементную лавку под окном, потом становилась нараскоряку, раздвигала полы кожуха и, задрав рубаху, с любопытством смотрела, как между ее белыми бедрами летит вниз струя дымящейся урины. Потом отыскивала треногий стульчик под кормушкой, брала ведерко с лавки и усаживалась возле круглого вымени. От нежных прикосновений ее пальцев желтоватые и липкие соски громко и сильно брызгали молоком в ведро. И тогда Юстына поглядывала вверх, высматривая на балке петуха с красным, как кровь, гребнем. Набухшие соски брызгали молоком, послушные каждому прикосновению пальцев, а ее охватывало все большее желание, чтобы эта птица с балки вдруг слетела вниз и бросилась на нее с шумом крыльев, брызгая белым семенем и наполняя ее так же, как наполнялось ведро, которое она держала между коленями.

О превосходстве художественной правды над всеми другими правдамии о том,как писатель Любиньски искал полнокровную женщину

Непомуцен Мария Любиньски – не без оснований называемый писателем, так как его фамилия стояла на обложках уже шестнадцати повестей – когда был очень маленьким мальчиком, врал несколько больше, чем другие дети в его возрасте. «Мне кажется, что у него большая художественная фантазия», – осторожно заметил его отец, обычный профессор французской филологии одного из университетов. Мать маленького Непомуцена, преподавательница французского языка того же университета, в основном, соглашалась с мнением, которое имел о единственном сыне муж, однако ее немного раздражал тот факт, что Непомуцен к каждому совершенному проступку тут же приделывает огромный сценарий из фактов, которые как-то оправдывают его поступок, не совпадающий с пожеланиями родителей. «Он попросту интеллигентно врет», – иногда говорила она со злостью. Но для маленького Непомуцена шло в счет исключительно мнение отца, человека умного и всеми уважаемого, а значит, ложь в его глазах стала чем-то достойным восхищения. С тех пор он все чаще врал вполне осознанно и продуманно, потому что с малых лет хотел быть человеком, вызывающим восхищение. Потом взгляды Непомуцена Марии Любиньского на ложь становились все более широкими И глубокими. По мере того, как он приобретал жизненный опыт, он убеждался, что не только он, но и другие люди позволяют себе меньший или больший обман. Так, например, вероятно, все его одноклассники в лицее занимались онанизмом, но все же в этом не признавались, и даже горячо отрицали это, если даже возле застежки брюк у них были белые пятна от спермы. Ложь защищала молодого человека от ярлыка «грязный онанист», который щедро навешивали в товарищеских ссорах. Значит, обман мог уберечь человека от презрения со стороны других людей, таких же обманщиков; мог защитить от наказания или неприятных замечаний со стороны родителей, и кроме этого, обеспечивало человеческому существу роскошь небольшой личной свободы.

Достаточно было, например, сказать. родителям: «Я сегодня в плохом психическом состоянии», и тут же ты получал возможность валяться на диване, читать интересную книжку. Какая-либо попытка говорить правду, неудобную для окружения, встречала – а в этом Непомуцен убеждался неоднократно – непонимание и даже враждебность. Сказать учителю правду, что ты не сделал уроки, потому как попросту не хотелось, – это грозило репутацией наглеца и влекло за собой суровые последствия. Зато вранье, хоть какое, давало возможность уберечься от последствий лени. Вранье изысканное, интеллигентное, вмонтированное в соответствующий сценарий, могло даже придать врущему блеску. «Я не сделал вчера задания по математике, – объяснялся однажды в школе маленький Любиньски, потому что весь вчерашний вечер и почти всю ночь у меня были мысли о самоубийстве». Следующие три дня никто не выдергивал Непомуцена к доске, ни один учитель не проверял, сделал ли он уроки. Он, Непомуцен, стал предметом всеобщей заботы и интереса всего класса, а одна очень хорошенькая •девочка с третьей парты, которая до тех пор никогда не обращала на него внимания, на этот раз согласилась прийти на свидание после уроков. Дома его тоже окружали особой заботой, и он мог вволю валяться на диване, читать любимые книжки, делать то, что хотел. Это было время настолько приятное, что Непомуцен сам поверил в то, что у него действительно появлялась мысль о самоубийстве. С тех пор его взгляды на ложь уже имели под собой почву. Она была для людей чем-то неизбежным. Общество ожидало от человека лжи красивой, хорошо мотивированной, умной, находящейся в гармонии с ложью других людей и отвечающей их представлениям о правде. Так, например, когда отец Непомуцена в своем научном труде обнаружил, что в книжках французских писателей много неточностей, критики атаковали его, утверждая, что он – узкий и ограниченный ученый, который не понимает, что существует художественная правда. Неудача отца стала со временем триумфом философии сына.

Молодой Непомуцен понял в свое время: даже самая невероятная ложь может снискать себе общественное признание, если дотянет до ранга художественной правды. Если Непомуцен .пробовал склонить девушку к большей доверительности и говорил, что любит ее, то добивался своего без труда. Хоть девушка и так знала, что он ее не любит. Важно было, чтобы его ложь позволила ей оправдаться перед самой собой. Впрочем, факт, верила .ли девушка или нет в преподнесенную ей ложь о любви, зависел единственно оттого, каким образом ее обманули, а это значит – получила ли ложь соответствующую оправу, содержала ли она необходимое количество метафор, совершен ли был ряд надлежащим образом подобранных поступков, уложенных в соответствующем порядке, а значит, имела ли ложь ранг художественной правды. По существу, художественная правда всегда одерживала победу над действительностью, и даже последний преступник мог рассчитывать на снисходительность общественного мнения, если доводил до сознания масс цветистую и всесторонне продуманную собственную версию событий. Разве симпатия людей не была на стороне Раскольникова, хотя он жестоко убил двух беззащитных женщин – потому что Достоевский дал художественную правду, которая отодвинула в сторону два окровавленных тела, а на первый план вывела переживания убийцы. Разве художественная правда книги «Преступление и наказание» не вызывала у читающего мысль, что, по сути дела, самую лучшую художественную правду создает писатель, в суде – интеллигентный адвокат, а в повседневной жизни – каждый человек в меру своего таланта и образования. В окружающей Непомуцена действительности всегда одерживал верх тот, кто умел склонить других людей к своей художественной правде.

Это на собственной шкуре почувствовала первая жена писателя, который силой судебного решения оставил ее почти без средств к существованию, и все потому, что он представил суду достойную внимания и цветистую художественную правду о трагедии, какой было для него это супружество. Судьи и публика в зале, а также жена Любиньского узнали, что даже в минуты наиболее интимные он чувствовал себя растоптанным и униженным ею, а каждый стакан чаю, который она подавала ему в постель, напоминал ему цикуту и был еще одним звеном в цепи беспрестанных унижений, потому что, когда она ставила стакан на столик возле кровати, у нее на губах была улыбка, которую он воспринимал как презрительную и высокомерную. В жизни, так же как в литературном произведении, такие факты действительно никогда не подаются на суд людей без комментария, голые и беззащитные, а всегда помещаются в какой-либо сценарий, разрисовываются соответствующими красками, которые мы широко называем социальным контекстом. Осуждение обнаженного факта оскорбляет справедливость. Ни один человек, а тем более суд не приговорит другого человека только на основании фактов. Понимаемая так гуманность и гуманитарность дает огромное поле для маневра художественной правде, что молодой Непомуцен понял достаточно рано и сделал из этого соответствующие выводы.

Выпускник средней школы Любиньски обладал редким в этом возрасте вполне сформировавшимся собственным мировоззрениям, а кроме того, проявил основывающийся на достаточно глубоком знакомстве с французской культурой многообещающий талант литератора. В возрасте девятнадцати лет он опубликовал в ведущем литературном журнале три стихотворения о любви, которые вызвали определенный интерес у любителей литературы, но были раскритикованы его отцом. «Не понимаю, сынок, – сказал ему отец, прочитав те стихи, – почему ты написал, что слепнешь от блеска волос любимой девушки? Ничего хорошего, если молодой человек слепнет по такой причине. Упомянул ты и о том, что „сомневаешься в Бога“. Разве тебя не учили, что в Бога верят, а Сомневаются в Боге?» После такой критики, а может, прежде всего потому, что художественная правда этих стихов пробуждала чувство неудовлетворенности у самого автора – ведь он и сам не хотел бы ослепнуть от красоты женских волос, – молодой Непомуцен навсегда забросил поэзию, поступил на философский факультет и решил пробовать силы в прозе. Однако, если задуматься: почему, приближаясь к сорока годам, пережив много горьких и сладких событий, он распробовал «Семантические письма» Готтлоба Фреге, то, без всяких сомнений, праисточник его интереса надо было искать в памятной критике его стихов, высказанной отцом.