Владимир Нефф - Прекрасная чародейка

• Название: Прекрасная чародейка
• Автор: Владимир Нефф
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1997
• ISBN: 5-300-01055-3, 5-300-01052-9

Трилогия Владимира Неффа (1909—1983) — известного чешского писателя — историко-приключенческие романы, которые не являются строго документальными, веселое, комедийное начало соседствует с элементами фантастики. Главный герой трилогии — Петр Кукань, наделенный всеми мыслимыми качествами: здоровьем, умом, красотой, смелостью, успехом у женщин.

«Прекрасная чародейка» (1979) завершает похождения Петра Куканя. Действие романа происходит во время тридцатилетней войны (1618—1648). Кукань становится узником замка на острове Иф. На землю своей родины он пробрался тогда, когда там полыхала война.

---

Оба матроса согласно промычали что-то.

Этой мимолетной интермедии было достаточно, чтобы Франта, пораженный именем «мсье Кукан», успел прийти в себя.

— А он кто, этот ваш Кукан? — спросил он. — Капитан?

Получив в ответ, что это не капитан, — капитаном у них голландец, и зовут его Ванделаар, а это пассажир, ужасно знатный господин, который для себя одного нанял судно от Марселя до Стамбула, — Франта сделал сначала основательный глоток из кружки и уже потом сказал:

— А если этот Кукан не раздумает и все-таки попрется в Стамбул — спрячете меня, когда туда доберемся?

И сам вопрос, и условие это были всего лишь дипломатической стратегией Франты, который опасался, что если он слишком круто повернет от своего непреодолимого отвращения к Стамбулу, то это может вызвать подозрения. Но славные ребята с «Дульсинеи» не доросли до таких тонкостей. Они заверили Франту, что бояться ему нечего, его спрячут так, что и черт не отыщет, и никому словечком не проговорятся, поскольку им решительно все равно, кто такой Франта и что там у него на совести, почему он так боится и брезгует Стамбулом.

— А потом куда пойдете? — спросил еще Франта и, услышав, что в Марсель, заявил: — Ладно, по рукам. Сколько платить будете? — И протянул раскрытую ладонь.

Таким уж он был, Франта Ажзавтрадомой, и да будет ему за это воздана хвала: трусливый, как недавно в Смирне, когда, чувствуя себя преданным и проданным, без колебания смазал салом пятки, не видя, во имя чего ему рисковать жизнью, и без того висящей на волоске; зато самоотверженный, когда надо спасать друга, который, ничего не подозревая, стремился к погибели. В сущности Франта был такой же рационалист, как и сам Петр, который никогда ничего не предпринимал — или думал, что не предпринимает, — во имя престижа и впечатления и руководился исключительно собственным рассудком; только Франта был более простонародным, а потому, можно сказать, рационалистом более чистой воды, без прикрас и ученых вывертов питомца иезуитов, который в свои двенадцать лет уже болтал на великолепной Цицероновой латыни, в то время как сын потаскушки до могилы так и не научился ни читать, ни писать. Итак, зная только, что он вступает в крайне опасную игру, где ставкой — голова, а она у него одна, и он дорожил ею превыше всего, — Франта со сжавшимся сердцем и с дрожью в душе вышел, сопровождаемый тремя матросами, на улочку, провонявшую рыбой и дымом, чтобы взойти на борт незнакомого корабля, на котором путешествовал Петр. Право же, связать свою судьбу с человеком отчаянной храбрости, которому грозила страшнейшая опасность всюду там, куда распространялась власть турок, ступить на его судно под самым носом у чинов турецкого порта — нет, то была игра отнюдь не в жмурки, тут пахло возможностью сесть на кол или в лучшем случае упокоиться на дне морском.

И вот, когда Франта и конвоировавшие его, словно арестанта, матросы выбрались на набережную, в залив входил, царственно выступая из тумана и подавая сигналы звоном колокола, роскошный, огромный, от киля до клотика почтенный и солидный купеческий трехмачтовик; именно такого без толку дожидался Франта уже несколько дней. И что лучше всего — это гордое крутобокое судно было христианским; Франта, правда, не умел прочитать его название, зато прекрасно разглядел латинские буквы, совершенно не похожие на турецкие закорючки. Тут Франта вздохнул и молча сел в шлюпку, рулевой взялся за руль, гребцы налегли на весла.

На палубе «Дульсинеи», такой жалкой в сравнении с великолепным купцом, который, по выражению сухопутной крысы Франты, мог в два счета ее затоптать, стояли два человека, низенький и высокий. И хотя Франта неясно различал лицо высокого, он догадался, что это и есть Петр. «Счастье еще, — подумал Франта, — что эти типы не знают, кого везут…» Высокий человек — предположительно Петр — смотрел на шлюпку в подзорную трубу, но вскоре передал ее низенькому и скрылся с палубы. В ту же минуту купец, бросивший якорь примерно в ста саженях от «Дульсинеи», дал два пушечных выстрела, и на его фок-мачте весело взвился вымпел с голубыми полосами, как известно, означавший, что капитан желает пополнить команду.

Это уж было не просто невезенье, это было свинство, насмешка судьбы, удар ниже пояса и плевок в глаза Франты. Его охватила такая злость, что задушить матросов, увозивших его на своей утлой, проклятой, качающейся скорлупке, было бы в его глазах вполне справедливым делом. «Зачем полезли ко мне, — думал он, — с чего заговорили, когда я спокойно и прилично пил свое вино и никого ни о чем не просил? Могли ведь пройти мимо, и никогда бы я с ними не встретился, не узнал бы, кого они везут на своей гнусной, трижды клятой старой галоше, и совесть моя была бы чиста, и пускай бы Петр сам выкарабкивался как знает, меня бы там не было, и считал бы я его мертвым, может, даже оплакал бы его, и нанялся бы на этот большой красивый корабль, среди пассажиров которого наверняка нет никаких изгнанников, тринадцатикратно умерщвленных и все-таки живых, и наверняка этот купец держит курс не на Стамбул, а на Венецию или в худшем случае на Геную, черти б его так заманивали!» В полном расстройстве чувств Франта даже подумал, не выпрыгнуть ли из шлюпки и уйти вплавь, но отказался от этой мысли, осознав, к собственному удивлению, что если бы даже это и удалось — что совершенно неправдоподобно, так как при первой же попытке ребята хватили бы его веслом по башке, — он все равно никак не смог бы изменить или перечеркнуть тот факт, что он, Франта, знает, где и в каком положении находится Петр, по уши в смертельной опасности, которой избежит лишь, если Франта вовремя предупредит его. Озаренный сознанием всего этого — подобные озарения случались с ним редко, — сын побродяжки покорился своей участи и, когда шлюпка причалила, бодро взобрался по трапу на палубу «Дульсинеи».

Капитан молча оглядел его и, выслушав рапорт рулевого, что более подходящего человека, то есть моряка по профессии, во всем городе сыскать невозможно, обратился к Франте:

— Ладно. Вы знакомы с нашим пассажиром, его превосходительством пашой Абдуллой?

У Франты затряслись коленки.

— Нет, — пролепетал он.

Капитан испытующе глянул ему в лицо:

— Странно, а он хочет с вами говорить; вы найдете его в первой каюте на корме. После заявите в камбуз, что вы новый юнга. Кругом марш!

Отлично зная своего друга, Франта не без опаски догадывался, что встреча с ним не станет одной из тех приятных минут, о каких с улыбкой растроганности вспоминают долгие годы; и он не ошибся. Ошеломленный тем, что капитан Ванделаар знает, что мсье Кукан и паша Абдулла одно и то же лицо, он постучал — не имея понятия, что в высших кругах принято не стучать, а скрестись в дверь, — в каюту Петра и вошел.

Петр, в роскошном наряде из белой сребротканой парчи, с тюрбаном на голове, а на ногах с прелестными туфлями из мягкой белой кожи с загнутыми вверх носками, сидел в кожаном кресле — с первого взгляда не было заметно, что кресло привинчено к полу, — и опаленное солнцем лицо его было твердым, грозным и холодным.

— Паша Ибрагим, — заговорил Петр по-турецки, — надеюсь, вы объясните мне удовлетворительным образом свое присутствие на этом корабле.

На это Франта, вскипев здоровой яростью, ответил на жаргоне пражских улиц, краткой и ударной фразой, которая, если ее переложить на современный язык, прозвучала бы примерно так:

— Ты что, псих ненормальный?!

Это подействовало. Не то чтобы при сладостных звуках родной речи Петр смягчился или хотя бы уменьшил градус своего холода, но он сделал то, чего не сделал бы, если б пожелал и впредь держаться высшим турецким сановником: он резко встал и заорал тоже по-чешски:

— Генерал Ибрагим, еще раз спрашиваю вас со всей настоятельностью: что вы здесь делаете и как сюда попали?!

Благодетельный гнев все еще бушевал в груди Франты.

— Слышь, Петр, ты эти штучки брось и не ори на меня, я, знаешь, из тихой семьи! Не то по мне не видно — я просто вышел прогуляться, ну и догулялся случайно до Родоса, а как услыхал, что ты сидишь на этой шаланде в мягком кресле, так и двинул к тебе с дипломатическим визитом!

— Генерал, прошу говорить серьезно и по делу, не то велю заковать вас в цепи, — промолвил Петр, усаживаясь снова.

— Валяй, валяй! — вскричал Франта. — Сделай милость, посади на цепь единственного человека, который еще держит твою руку! И выкинь ты из головы этого генерала. Я такой же генерал, как ты первый визирь, Ученость Его Величества.

У Петра сжалось сердце. Он чувствовал, будто падает в пропасть, глубину которой не в силах угадать.

— Первым визирем меня назначил султан, — сказал он по-видимости твердо, — и никто не лишал меня этого звания. Значит, я все еще первый визирь.

— Говно ты, — возразил Франта. — Потому как, чтоб тебе быть султановым визирем, надо, чтоб султан был жив. А он теперь валяется кверху пузом на свалке среди дохлых псов, и хоронить его запрещено, а принц Мустафа, который его убил, сел на его место. Петр, оба мы попали в переплет, ты даже еще хуже, чем я, потому что никто так не сидит в печенках у Мустафы, как твое превосходительство, и чем больше твоих сторонников отправил он на тот свет, тем больше ты давишь ему на печень. Он, правда, получил кучу донесений, что ты умер, но он им не верит и все ждет, трясется, что ты где-нибудь объявишься, — и, как видно, он прав. Ей-богу, до чего же умно ты поступил, что нарядился в эту визирскую роскошь, которую еще полчаса назад я на тебе не видел! Попробуй только вылезь в этом маскараде на палубу: ручаюсь, недолго ты подышишь воздухом, потому как только тебя увидят караульные на башнях, так и начнут садить по нам из всех стволов и отправят нас на дно, как уже случилось в Мраморном море, со многими кораблями, о которых только словечко обронили, будто они везут твое превосходительство. Нет, Петр, все полетело в тартарары, проиграл ты по всем пунктам, и я с тобой, и ничего нам не остается, как уносить ноги, пока есть еще капелька времени, не то лопнем мы с тобой оба, как два желудя на костре.